Борис Чехонин - Журналистика и разведка
Владимирская тюрьма являлась местом заключения многих представителей советской элиты. Здесь отбывали срок видные советские разведчики, общественные деятели, академики, сын Сталина Василий. Режим во Владимирке отличался относительной строгостью. Подъем в шесть утра, скудную еду разносили по камерам и передавали через маленькое окошко в тяжелой металлической двери. Днем можно было только сидеть на стуле, привинченном к цементному полу, — лежать на кровати не разрешалось. Во избежание нарушения правил она поднималась к стене и запиралась на замок. Прогулка продолжительностью около сорока пяти минут происходила в присутствии охраны в маленьком дворике, площадью не более 20 метров. Отбой следовал в десять вечера, но свет не тушили всю ночь.
Но у пленных генералов условия казались значительно лучшими. Я видел, что эсэсовцы находились в отличной физической форме. Им разрешалось копаться в земле, разводить цветы в клумбах. Отадзо Ямаде, как и его немецким коллегам, предстояло провести за решеткой 25 лет. Ямада, бывший командующий армией, в отличие от эсэсовцев выглядел вконец сломленным. Бледный, поникший маленький человечек, от одного слова которого еще недавно зависели судьбы полумиллиона японских солдат, часами понуро сидел или лежал в камере на железной койке, застланной видавшим виды солдатским одеялом. Кровать в качестве поблажки не поднимали к стене. От гнетущих мыслей генерала, видимо, не спасало и общество его адъютанта, которого тюремное начальство поселило вместе с ним в камере.
Вечерами, перед тем как лечь спать, Ямада подолгу рассматривал старые пожелтевшие фотографии членов семьи, прикрепленные каким-то чудом над тюремной койкой к сырой стене. Молодая еще жена, в кимоно, маленькие дети. Как они выглядят сейчас? Он не видел их много лет, и вряд ли ему суждено с ними встретиться в этой жизни. Впереди почти четверть века заключения, а ему в советской тюрьме уже стукнуло 70.
Я спросил генерала, почему вечерами он придерживается этого ритуала. Помолчав немного, он нехотя ответил: «Это часто помогает их видеть во сне, разговаривать с ними». По молодости и атеистическому воспитанию я не поверил в возможность такого. Двадцать лет спустя, когда по представлению КГБ меня вывезли вместе с семьей из Австралии и лишили права работать по специальности, мне стало ясно — не покривил душой тогда в тюрьме престарелый заключенный. В течение пяти лет, пока советская контрразведка не приняла другого решения, мне, как и генералу, с поправкой на ситуацию, снился один и тот же сон каждую ночь: «политическое доверие» возвращено, и я снова работаю как журналист-международник. Психика человека поистине таит еще немало загадок.
В 1952 году Отадзо Ямада навестили в тюрьме члены первой японской парламентской делегации, в числе которых был молодой, энергичный, бывший морской офицер, а ныне политический деятель Ясухиро Накасоне. Оставив нас, сопровождающих, за дверью, гости долго разговаривали с заключенным. О чем? Нам так и не удалось узнать. Видимо, не во всех камерах устанавливалась подслушивающая аппаратура. Вряд ли гости сочли возможным заверить Ямаду в скором досрочном освобождении. Политические отношения побежденной Японии с Москвой представлялись далеко не простыми. Да и человеку вообще не дано предвидеть будущее. Разве можно было тогда представить, что через четыре года, после нормализации японо-советских отношений, осужденный военный преступник вернется на родину, а молодой парламентарий Накасоне займет со временем кресло премьер-министра страны.
…Слава богу, пять лет учебы остаются позади. В синей книжке-дипломе черным по белому значиться: страновед по Японии, референт-переводчик со знанием японского и английского языков. Пройден первый трудный этап московской жизни. Впереди не менее сложная задача — устроиться на работу и, главное, хотя бы временно найти жилье, прописаться в столице. Москва город режимный, власти заставляют иногородних выпускников возвращаться туда, где они проживали до окончания вузов. Но кому в Казани нужен молодой специалист по Японии?
Как в Москве вербовали иностранцев
На институтской комиссии по распределению молодых специалистов предлагают самые разные варианты. Больше всего везет фронтовикам и членам КПСС. Для них, несмотря на тройки по языку, открыта дорога в Международный отдел ЦК КПСС, КГБ, МИД. Для остальных выбор меньше — радио, аспирантура, библиотеки и даже средние школы, где, забыв чему учился пять лет, предстоит преподавать английский язык. Мной заинтересовалась правительственная газета «Известия». Неужели суждено стать журналистом? После встречи с заведующим кадрами газеты от предложения пришлось отказаться — редакция не обеспечивала жильем. Не устроили и неизбежные ночные бдения в газете, когда одни журналисты вместе с метранпажами верстали в цеху номер, другие выискивали опечатки, бегали с пахнущими типографской краской газетными полосами по редакторским кабинетам. И за все это заработная плата в 900 рублей — немногим больше стипендии в институте. Кто мог знать, что мне все же через 12 лет суждено вернуться в «Известия» и поехать корреспондентом в Японию?
Второе предложение последовало по телефону из отдела кадров Генерального штаба Советской Армии. Оно считалось почетным. Война закончилась недавно, и авторитет Вооруженных Сил еще далеко не померк. Мне сообщили номер телефона и дали на раздумье несколько дней. Видимо, сработала студенческая практика в лагере. Специальное обучение, работа в военной разведке, с каждым положенным сроком новые звезды на погонах — все это рисовалось заманчивой перспективой. Победил все-таки здравый смысл. Ну какой из меня разведчик?! Кинофильмы, книги говорили, что это люди особого склада, герои. Смогу ли я стать таким же? Пожалуй, нет. Только подведу и тех, кто в меня поверил, и, конечно же, самого себя. Выгонят, уволят из армии. Опыт ряда моих институтских учителей показывал — незавидная это перспектива! Через неделю я позвонил и отказался от предложения кадровиков.
Тут уж институтская комиссия, как говорится, умыла руки. Действуй сам! Пришлось побегать по многим ведомствам и учреждениям. Безрезультатно, никто не хотел принимать на работу иногороднего, да еще без знакомств, телефонных рекомендаций и жилья. Но в конце концов счастье улыбнулось. Воистину, как звучали слова популярной песни, «кто ищет, тот всегда найдет»! Взяли в Международный отдел ВЦСПС — штаб-квартиру всех советских профсоюзов. Руководство отдела поручило работу, большей частью не связанную с Японией и моей специальностью, — наладить выпуск еженедельного радиожурнала «Говорят советские профсоюзы». Его предстоит передавать на основных языках мира на зарубежные страны. Задача — пропагандировать преимущества и социальные достижения советской системы и, конечно, заботу профсоюзов о человеке труда.
Итак, все-таки журналистика и пропаганда. Мой шеф — бывший военный журналист и, как говорили, дипломат Савва Артемьевич Дангулов, умный, широко образованный человек. Мы никогда не пытались узнать, за что его уволили из министерства иностранных дел и «списали» в профсоюзы. Но одно казалось очевидным: дипломатическое ведомство и его руководитель Андрей Януарьевич Вышинский, главный государственный обвинитель на политических процессах «врагов народа» в тридцатые годы, лишились талантливого специалиста. Савва Артемьевич, к сожалению, проработал с нами короткое время. Он сменил служебный кабинет профсоюзного функционера на писательское кресло и впоследствии стал автором целой серии романов.
Перед сотрудниками Международного отдела ВЦСПС ставилась еще одна, по сути основная, задача: вести пропагандистскую работу среди иностранных делегаций. Здесь в качестве куратора всех тридцати молодых международников выступал полковник КГБ Степан Гаврилович Корнеев. Высокий, холеный, красивый, всегда со вкусом и по последней моде одетый, он не спешил расправляться с нами, когда мы допускали ошибки в работе с иностранцами. В задачу опытного контрразведчика входили выявление агентов западных спецслужб, засылаемых к нам в составе делегаций, и вербовка профсоюзных деятелей во время пребывания в СССР. Нам, переводчикам, поручалось информировать его о настроениях всех делегатов, с которыми приходилось работать. Ежедневно поздно ночью после возвращения из московских театров мы сидели в гостиничных «штабных» номерах и вели протокольную запись всех высказываний делегатов за день. Наутро все наши творения пересылались Степану Гавриловичу. На основе их он, видимо, делал необходимые выводы о возможности вербовки того или иного делегата.
Помню, как пришлось и мне принять участие в такой вербовке вместе с кадровым контрразведчиком в гостинице Москва, где остановилась делегация японского профсоюза учителей — мощной и влиятельной организации в своей стране. Объектом стал один из ее опытных немолодых функционеров. Он не уставал восторженно отзываться об увиденном в Советском Союзе. Но когда его решили завербовать, почувствовал это и дал слабину — стремился быть всегда вместе с друзьями, уклонялся от встреч наедине. И все-таки, в конце концов, его буквально затащили в особый гостиничный номер, где офицер КГБ сумел уговорить «перспективного кандидата» дать согласие на сотрудничество с советской разведкой в Японии. Его попросили также расписаться на одной из наших визитных карточек — опознавательном знаке, который предъявит ему позднее в Японии сотрудник нашего посольства. Мне по-человечески было жалко новую жертву. Ведь у этого учителя жена, дети. Но потом я перестал переживать за него. Выяснилось, что в Японии больше не было закона об охране государственной тайны и тем, кто сотрудничал с иностранными разведками, после войны не грозила тюрьма.
