Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Когда люди чувствуют, что стыдно нуждаться в других, они становятся еще недоверчивее по отношению к другим. Взять, например, глубокую амбивалентность со стороны Розы по отношению к молодым женщинам в ее рекламном агентстве. Переход на работу в центр города обернулся кризисом для нее самой из-за возраста; этот кризис выражался в том, как она воспринимала собственные платья, даже форму собственных очков. Она стала стыдиться не только собственной внешности, но и своей потребности в одобрении; она зависела от молодых женщин в этом смысле. Но когда они выражали ей одобрение, она им не верила. За месяцы разговоров, которые я вел с ней, тема «покровительственного отношения» молодых женщин возникала снова и снова; она как бы зациклилась на том, можно ли было действительно верить тому, что они говорили, и как они вели себя с ней. Это волновало ее больше, чем сам командный «помощник»: к нему она относилась как к забавной шутке.
Можно было бы сказать, что это просто вопрос ущемленной гордости, но я так не думаю. Язвительный тон современных дискуссий о необходимости вспомоществования, дотаций и «сетей безопасности» питается инсинуациями о паразитизме — со стороны одних, а ответом на эти инсинуации является ярость униженных — со стороны других. Чем постыднее чувство зависимости человека и его ощущение границ собственных возможностей, тем больше такой человек открыт для ярости униженных. Восстановление доверия к другим — рефлексивный акт; он требует изжить в себе боязнь уязвимости. Но этот рефлексивный акт имеет социальный контекст. Организации, прославляющие независимость и автономию, далеки от того, чтобы вдохновлять своих служащих, и могут вызвать в них чувство уязвимости. И социальные структуры, которые не относятся позитивно к опоре на других в кризисной ситуации, исподволь, поневоле «вливают» недоверие.
«Доверие», «общая ответственность», «причастность» — все это слова, которые были присвоены движением, названным «коммунитаризм», и стали его «собственностью». Это движение желает укрепить моральные стандарты, требует от индивидов, чтобы они жертвовали собой ради других, обещая, что если люди будут подчиняться общим стандартам, то они обретут общую силу и эмоциональное самовыражение, которые они не могут испытать в качестве изолированных индивидов. «Коммунитаризм», по моему мнению, имеет очень сомнительные основания на то, чтобы претендовать на собственность по отношению к доверию и причастности; «коммунитаризм» ошибочно делает акцент на единении, как источнике силы в сообществе, и неправильно полагает, что, когда в сообществе возникают конфликты, то социальные узы подвергаются угрозе.
Более реалистичный взгляд на то, что удерживает сообщество вместе, появляется в классическом эссе Льюиса Коузера «Функции социального конфликта»[146]. Коузер утверждал, что людей связывает вместе в большей степени вербальный конфликт, чем вербальное согласие, по крайней мере — немедленное согласие. При конфликте они должны более упорно трудиться над коммуникацией; как это часто случается в деловых или дипломатических переговорах, постепенно базовые принципы обязательства связывают конкурирующие стороны в нечто общее. Коузер отметил, что часто разница во взглядах становится резче и четче, даже если стороны и пришли к соглашению — сценой конфликта становится сообщество, в том смысле, что люди учатся тому, как слушать других и как реагировать на других, хотя разница во взглядах может ощущаться более остро в этот момент.
Такое представление об общинном «мы» намного глубже, чем часто поверхностная «общность» ценностей, как это и представлено в современном коммунитаризме или в «статичных» декларациях Рико о семейных ценностях. Узы, созданные внутренним конфликтом, отстоят далеко от оборонительных деклараций общинной солидарности, которыми отмечены реакции на современные экономические «смещения». С точки зрения Коузера, сообщества нет до тех пор, пока не признаются различия внутри его. Поскольку командная работа, например, не признает различий в привилегиях и власти, постольку она и оказывается слабой формой общности. Предполагается, что все члены рабочей команды должны обладать общей мотивацией, и именно эта посылка ослабляет реальную коммуникацию. Сильные связи между людьми означают, что они со временем «соединят» свои различия. У Рико действительно было слишком мало времени в каждом из мест, где он жил, чтобы испытать общность такого типа.
В постмодернистских представлениях о личности, выраженных, например, Салманом Рушди, акцент делается на разрыве и конфликте, а не на коммуникации между фрагментированными личностями. Взгляд на сообщество, как на процесс, в наибольшей степени отражен в современных политических исследованиях «намеренной демократии», особенно явно — в работе Эми Гутманн и Денниса Томпсона, в которой «эволюционизирующее» выражение несогласия рассматривается как связывающее людей в большей степени, чем простая декларация «правильных» принципов[147]. Процесс общинного конфликта отражается в социальной психологии в качестве понятий «когнитивный диссонанс» и «фокусное внимание». В сообществе фокусное внимание разделяется другими, становится общим. Любопытно, что подобное же представление об общине обнаруживается в «нападках» Адама Смита на рутину и в его прославлении сочувствия. Рутина — это повторяющееся действие и, следовательно, она не имеет истории, не имеет эволюции, а сочувствие — это неожиданный взрыв понимания другой личности. Это понимание приходит, согласно Адаму Смиту, не сразу, а только после длительного периода сопротивления и неправильного восприятия другого.
Понимание общности, как процесса, разворачивающегося во времени, появляется в статье Дени Дидро для «Энциклопедии», хотя «Ла Англэ» и не было сценой конфликта. Здесь Дидро восхваляет ритмы времени — идея, поддержанная в работе Антони Гидденса «О привычке». Гидденс делал акцент на постепенной эволюции, как цивилизованной форме изменения. Социологи — исследователи спора и конфронтации не верят, что «устойчивый» вербальный конфликт — конфликт нецивилизованный; на самом деле именно он формирует более реалистичную базу для связей между людьми с «неравной властью» или с различными интересами.
Может показаться, что сообщество «нагруженного» конфликтами типа является именно тем, чем должен вдохновляться гибкий режим. Прерывности во времени, возникающая социальная дезорганизация, которую эти прерывности ведут за собой, казалось бы, должны заставлять людей четко формулировать свои различия и обсуждать их, а не провоцировать поверхностную кооперативность командной работы. Даже если их начальники пытаются как-то «пригасить» конфронтацию, подчиненные, которых исследовали Харли Шейкен и Лори Грехэм, должны бы искать эту конфронтацию.
Конечно, те, кто имеет власть, чтобы избежать ответственности, имеют и средства, чтобы подавить несогласие. И они так и поступают, подавляя власть «голоса», как это называет Альберт Хиршман, среди пожилых рабочих, как бы превращая голос опыта в негативный знак старения и слишком большого погружения в прошлое состояние вещей, в то, каким мир был раньше. Но все же, почему некоторые люди обладают неистребимым желанием подать «голос», почему они стремятся продолжать спорить и отстаивать свою правду, даже себе во вред? Решение остаться вовлеченным не может быть объяснено чувством институциональной травмы или институциональной преданности. Много больше тех, кто обижен, чем тех, кто вопиет в гневе. Чтобы представить себе общины, желающие идти на конфликт с новым капитализмом, мы должны также рассмотреть вопрос о силе характера.
Вот именно по этим причинам программисты из «Ай Би Эм» казались мне самыми сильными личностями из тех, с которыми я когда-либо сталкивался. Они все вместе взяли на себя ответственность за собственные неудачи и свою неподготовленность к переменам. Эта ответственность дала им силу и способствовала приданию их опыту формы нарратива. Какого типа связности во времени они достигли?
Несколько французских философов пытались определить стремление остаться вовлеченным, делая различия между сохранением самого себя и верностью самому себе. Первое поддерживает идентичность на протяжении длительного времени, второе — верность самому себе — требует таких достоинств, как честность с самим собой относительно своих недостатков[148]. Сохранение самого себя — это подвижная «деятельность», так как обстоятельства жизни человека меняются, и индивидуальный опыт аккумулируется; верность самому себе понимается как честность относительно своих недостатков и промахов, она должна быть постоянной, независимо от того, в каком месте человек находится и какого он возраста.
