Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Технологический аналитик Шерри Теркл рассказывает о молодом человеке, который сказал ей: «Я просто включаю часть моего сознания, а затем другую, когда я перехожу от одного окна к другому. Я нахожусь в состоянии некоего спора в одном окне и пытаюсь добраться до некой девушки… в другом, а другое окно в этот момент гонит программу объявлений»[138]. Фредерик Джейсон, в свою очередь, говорит о «бесконечной ротации элементов» в современном опыте так же, как это происходит в переходе от одного «окна» к другому на экране компьютера[139].
Программисты благодаря разговору восстановили связь, отсутствующую на экране. Их нарратив, в действительности, оказывается «допостмодерным» в своем стремлении к связности и основательности авторского «Я». Можно было бы сказать, что способ состоит, если использовать другую модную фразу, в нарративе сопротивления. Но в своей этической цели развязка разговора более значима.
Программисты в конце говорили, скорее, с видом отрешенной законченности, чем с гневом, о том, что «они проехали мимо», что они «профукали свои шансы», хотя и были в расцвете физических сил. В третьей версии мужчины почувствовали себя избавившимися от дальнейшей борьбы — почувствовали глубоко засевшую усталость от жизни, усталость, которая овладевает многими людьми среднего возраста. Любой, кто глубоко прочувствовал неудачу, узнает этот импульс, столкнувшись с крахом надежд и желаний. Сохранение своего собственного активного голоса — единственный способ сделать неудачу переносимой. Просто продекларировать свое желание вытерпеть — недостаточно. У Рико много целенаправленных принципов, и он знает множество ценных советов, которые мог бы дать самому себе, но эти патентованные средства не излечивают его от страха.
Совет, который инженеры дают сами себе, состоит, примерно, из таких выражений: «Мне следовало бы знать…», «Если только…». В этом выборе слов утешение не чуждо смирению, а смирение есть признание бремени объективной реальности.
Их нарратив, таким образом, является видом самолечения. Нарратив, в целом, выполняет работу по излечению через свою структуру, а не через предложение совета. Даже великие аллегории, даже, бесстыдные в своем морализаторстве, наподобие «Путешествия пилигрима» Беньяна, находятся по ту сторону намерения показать читателю, как действовать. Беньян, например, делает искушения зла такими сложными, что читатель погружается в сложности христианства в большей степени, чем ищет, как «скопировать» его решения. Лечение нарративом возникает именно из этой «помолвки» с трудностью. Целительная работа по созданию нарратива не ограничивается интересом к событиям, идущим «правильным» путем. Вместо этого хороший нарратив признает и исследует подлинную сущность всех «неправильных» путей, по которым может идти и идет жизнь. Читатель романа, зритель в театре испытывают особое утешение, когда видят, что изображенные люди и события укладываются в некую модель времени; «мораль» нарратива заключается в форме, а не в совете.
В конце концов, можно было бы сказать, что эти мужчины вступили в конфронтацию с неудачей из своего прошлого, прояснили для себя ценности своих карьер, но не нашли пути, по которому можно было бы двинуться вперед. В гибком, фрагментированном настоящем может показаться возможным создавать связные нарративы только о том, что было, и невозможным создавать предсказательные нарративы о том, что будет. Тот факт, что мужчины из кафе «Речные ветры» сейчас уже отошли от активных дел в местной общине, может, кажется, только подтвердить это условие прошедшего времени. Гибкий режим может, кажется, породить только структуру характера, постоянно находящуюся в состоянии «восстановления утраченного».
А ирония в том, что это Давиды, противостоящие некому Голиафу гибкого режима. Конечно, личности типа Уолтера Липпмана восхищались бы тем, что программисты нашли способ обсудить неудачу друг с другом и, таким образом, сумели найти более связный смысл для себя и времени. И нам следует восхищаться этой личностной силой, их обращенностью вовнутрь, их близостью друг к другу, однако все это показывает пределы «связности», которых они достигли. Все возрастающее число людей нуждается в большем чувстве общинности и полноты личности, так как многие из них при современном капитализме обречены на неудачу.
Глава 8
Опасное местоимение
Наиболее распространенные практические предложения о том, как справиться с проблемами нового капитализма, фокусируются на географии мест, где он действует. Современные корпорации любят представлять себя обрубившими связи с конкретными «участками земли»: фабрика — в Мехико, офис — в Бомбее, медиацентр — в нижнем Манхэттене — все они оказываются простыми точками в глобальной сети. Сегодня населенные пункты, города или нации опасаются, что если они применят свой суверенитет, например, вводя налоги или препятствуя массовым увольнениям, то корпорация может легко найти другой «остров» в этой сети, например, фабрику в Канаде, а не в Мексике, офис в Бостоне, а не в Манхэттене. Из-за страха спровоцировать «Ай Би Эм» уйти полностью многие местные поселки в Гудзоновой долине воздержались от того, чтобы бросить вызов решению корпорации и воспрепятствовать «слому» рабочих судеб своих граждан, наподобие того, как это произошло с программистами.
Хотя уже есть признаки того, что экономика не так уж и безразлична к месту своей деятельности, как это предполагалось; вы можете купить любые акции, которые вам нравятся, в Дюбюкее, штат Айова, но вы не сможете организовать рынок ценных бумаг в кукурузных полях. «Ай Би Эм», на самом деле, пустила слишком глубокие корни в своей системе поставщиков и дистрибьюторов, в своем близком расположении к финансовой деятельности Нью-Йорка, чтобы просто взять и «сбежать» за границу. Как отметила политический экономист Саския Сассен, глобальная экономика не барражирует в неземном пространстве. Даже на самых гибких рынках труда в мире, в Юго-Восточной Азии, становится ясно, что местные социальные и культурные географии в большой степени ответственны за конкретные инвестиционные решения[140]. У места есть сила, которая могла бы сдерживать новую экономику.
Что более эффективно: бросить вызов новому капитализму «снаружи», с мест, где он непосредственно действует, или же стремиться реформировать его деятельность «изнутри»? Из тех трех структурных аспектов гибкости — «прерывного переизобретения», «гибкой продукции» и «концентрации власти без централизации» — кажется возможным обуздать «извне» некоторые деструктивные последствия «прерывного переизобретения», например, ограничить сокращение штатов. Было бы труднее регулировать «извне» другие аспекты. Но одно только «обуздание» — это неверная постановка проблемы.
Попытка контролировать деятельность нового капитализма «извне» должна обладать другой логикой, другой рациональностью, она должна ставить вопросы. Какова ценность корпорации для общины? Служит ли эта корпорация гражданским интересам в большей степени, чем своему гроссбуху доходов и убытков? Ввод внешних стандартов поведения часто дает толчок внутренней реформе, именно потому, что сетевой мир — такой аморфный, такой непостоянный, внешние стандарты ответственного поведения могут показать корпорации картину того, «чем вам следовало быть здесь, где вы находитесь, и прямо сейчас». Однако цель — сделать корпорации и лучшими согражданами, чем они есть, — хотя сама по себе и достойна, имеет свои ограничения. Новые собственники бостонской пекарни, например, действовали, как хорошие граждане, делясь своими доходами с персоналом и заботясь о нем. Родни Эвертса, который зря старался научить своих коллег печь по-настоящему, отпускают с работы на один день каждую неделю, чтобы он мог преподавать пекарское ремесло в местной технической школе. Однако этот акт гражданской доброй воли не оказывает никакого влияния на жизнь самой пекарни, не делает труд более привлекательным, не помогает и укреплению рабочей идентификации сослуживцев Эвертса.
Место — это география, точка приложения для политики, община конструирует социальные и персональные параметры места. Место становится общиной, когда люди используют местоимение «мы». Чтобы так говорить, требуется особенная, и совсем не обязательно местная, «привязанность»; нация может конструировать общину, когда в этой нации люди переводят совместные убеждения и ценности в какую-то конкретную ежедневную практику. Руссо был первым современным писателем, который понял, как глубоко работа политики основана на ритуалах повседневной жизни и как политика зависит от общинного «мы». Одно из непреднамеренных последствий современного капитализма то, что он усилил ценность места, пробудил тягу к общине. Все эмоциональные состояния, которые мы испытали на рабочем месте, оживляют это стремление: неопределенность гибкости, отсутствие глубоко укоренившихся доверия и привязанности, поверхностность командной работы, и больше всего — дурное предчувствие неудачи, невозможности сделать нечто из самого себя в этом мире, «получить жизнь» благодаря своей работе. Все эти состояния заставляют людей искать другое место действия, чтобы обрести там причастность и глубину.
