Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Вот именно по этим причинам программисты из «Ай Би Эм» казались мне самыми сильными личностями из тех, с которыми я когда-либо сталкивался. Они все вместе взяли на себя ответственность за собственные неудачи и свою неподготовленность к переменам. Эта ответственность дала им силу и способствовала приданию их опыту формы нарратива. Какого типа связности во времени они достигли?
Несколько французских философов пытались определить стремление остаться вовлеченным, делая различия между сохранением самого себя и верностью самому себе. Первое поддерживает идентичность на протяжении длительного времени, второе — верность самому себе — требует таких достоинств, как честность с самим собой относительно своих недостатков[148]. Сохранение самого себя — это подвижная «деятельность», так как обстоятельства жизни человека меняются, и индивидуальный опыт аккумулируется; верность самому себе понимается как честность относительно своих недостатков и промахов, она должна быть постоянной, независимо от того, в каком месте человек находится и какого он возраста.
Хотя Эммануэль Левинас и пытался четко показать, что верность самому себе имеет социальное измерение в смысле ответственности по отношению к другим людям, это понятие, тем не менее, осталось очень простым и одновременно сложным. Простым — потому что оно утверждает, что мое восприятие собственной значимости зависит от того, могут ли другие полагаться на меня; сложным — потому что мне нужно действовать ответственно, даже если я не знаю самого себя и неважно, насколько путанным или даже потрясенным является мое собственное чувство идентификации[149]. Вся эта сложность не была для Левинаса чистой абстракцией: во время Второй мировой войны он был свидетелем того, как тысячи его соратников, французских евреев, делали все возможное, чтобы поступать надежно по отношению друг к другу, несмотря на преследования со стороны нацистов и администрации Виши, даже если до этого большинство из них не очень-то идентифицировало себя в качестве евреев.
Идея Левинаса об ответственности и постоянстве характера была подхвачена и дальше разработана философом Полем Рико и зазвучала следующим образом: «так как кто-то рассчитывает на меня, я должен нести ответственность за свои действия перед другим»[150]. Неважно, насколько ошибочна жизнь человека, его слово должно быть добрым. И Рико доказывает, что мы можем приблизиться к этому уровню, только постоянно представляя, что есть свидетель всему, что мы делаем и говорим, и более того, — что этот свидетель не пассивный наблюдатель, а тот, кто полагается на нас. Чтобы быть надежными, мы должны чувствовать, что в нас нуждаются. Чтобы мы чувствовали, что в нас нуждаются, этот Другой действительно должен нуждаться.
«Кто нуждается во мне?» — это вопрос со стороны личности, которая сталкивается с решительным вызовом со стороны современного капитализма. Эта система излучает безразличие. Она безразлична к результатам человеческих усилий, выдвигая, например, девиз «Победитель получает все рынки», где существует слишком малая связь между риском и вознаграждением. Она излучает безразличие в организации, где отсутствует доверие, где нет причин, чтобы в тебе нуждались. Это происходит через реинженирование институтов, в которых к людям относятся, как к заменяемым деталям. Такая жизнь и такая работа очевидно и грубо приглушают чувство значимости личности, ее потребность быть необходимой другим.
Можно, конечно, сказать, что капитализм был всегда таким. Но не таким способом и не в такой манере. Безразличие старого, «завязанного» на классы капитализма было абсолютно материальным. Безразличие же, которое излучает гибкий капитализм, более личностно, потому что сама система менее жестко отчеканена, менее материальна по форме. Энрико знал, где он «стоит»; тогдашние греческие пекари имели четкие представления, были они ложными или истинными — это другой вопрос, о своих друзьях и врагах. В своей традиции марксизм представлял неразбериху в умах, как вид ложного сознания, в наших же обстоятельствах — это точное отражение реальности. Так обстоит дело сегодня с неразберихой по поводу ответа на вопрос личности «Кто в обществе нуждается во мне?»
Нехватка отзывчивости — это логичная реакция на ощущение, что в вас не нуждаются. Это верно как для «гибких» рабочих сообществ, так и для рынков труда, которые сокращают работников среднего возраста. Сети и команды ослабляют характер — характер, как описывал его Гораций, характер, как связь, как то, что соединяет нас с внешним миром, заставляет нас считать себя необходимыми другим. Или, опять же, в «общинных» конфликтах трудно считать себя обязанным кому-то, если ваш оппонент, как тот менеджер из компании «Эй Ти Ти», заявляет: «Все мы — жертвы времени и места». «Другой» отсутствует, поэтому вас как бы отсоединили. Подлинные связи, установленные с другими благодаря признанию общего непонимания, затем ослабляются коммунитаризмом и моральным протекционизмом — посредством недвусмысленных заявлений о «совместных», разделяемых ценностях посредством командной работы «мы» из «обмелевшего» общности.
Философ Ханс-Георг Гадамер провозглашает, что «личность, которой мы являемся, не принадлежит сама себе; можно было бы сказать, что личность „случается“, будучи подвластной случайностям времени и фрагментам истории». Так, «Самосознание индивида, — говорит Гадамер, — только блик в замкнутом контуре исторической жизни»[151]. Это проблема характера при современном капитализме. Есть история, но отсутствует «разделенный» с кем-то нарратив трудностей, а значит, нет и разделенной судьбы. В этих обстоятельствах характер подвергается коррозии; вопрос: «Кому я нужен и кто нуждается во мне?» не имеет немедленного ответа. Даже община программистов не могла дать более «длинного» ответа на вопрос о том, в ком они нуждались, помимо сидящих вокруг стола в кафе «Речные ветры».
И все же в Давосе на меня снизошло некое озарение, когда я слушал «правителей» этого «гибкого королевства»: «мы» является опасным местоимением и для них. Они комфортно существуют в предпринимательском беспорядке, но они страшатся организованной конфронтации. Они, конечно, боятся возрождения профсоюзов и чувствуют себя личностно некомфортно — суетятся, избегают смотреть в глаза или погружаются в делание записей, если их вынуждают говорить о людях, которые, на их жаргоне, «остались позади». Они знают, что большинство тех, кто напряженно трудится в условиях гибкого режима, «остались позади», и, конечно, они «об этом сожалеют». Но гибкость, которую они прославляют, не дает и не может дать какого-либо руководства для ведения обычной жизни. Новые хозяева отвергли карьеру в старом английском смысле этого слова — как тропы, по которой люди могут путешествовать; надежные и устойчивые тропы деятельности — теперь «иностранные» территории.
Поэтому мне и показалось, когда я бродил по конференц-залам, пробирался сквозь скопище лимузинов и полиции на горных деревенских улицах, что этот режим может, по меньшей мере, потерять свою теперешнюю хватку над воображением и чувствами тех, кто остался глубоко внизу. Я по горькому и радикальному прошлому своей семьи знаю: если изменение происходит, оно происходит на земле, между людьми, говорящими открыто о своей внутренней нужде, а не благодаря массовым восстаниям. Какие же политические программы должны проистекать из этих внутренних нужд, я просто не знаю. Но зато я твердо знаю другое: режим, который не дает людям серьезных причин и веских оснований для того, чтобы заботиться друг о друге, не сможет долго сохранять свою легитимность.
Приложение
Статистические таблицы
Изменение в неравенстве заработной платы, 1980–1995 гг., в процентах[154]
