Двести Журнал - Журнал Двести
7. Насколько, на Ваш взгляд, реальна возможность того, что премию "Странник" получат авторы, пишущие фантастику на иных эстетических принципах, нежели Столяров и Лазарчук? Например: Логинов, Щеголев, Тюрин, Сергей Иванов, Штерн, Брайдер и Чадович, Лукьяненко, Вершинин — те авторы, произведения которых вызывают устойчивый интерес у читателей?
8. Если декларируется, что "Странник" — наиболее престижная премия в Российской фантастике, причем вручается она только авторам, пишущим в строго определенной манере, то не является ли это прямой попыткой объявить это направление в фантастике генеральным и наиболее приоритетным — и косвенной попыткой заставить и других авторов писать в той же манере? И нельзя ли это расценить как подавление свободы творчества?
9. В жюри премии "Странник" входят авторы, пишущие в диаметрально противоположных направлениях — достаточно сравнить прозу Столярова и Лукиных, прозу Успенского и Рыбакова, чтобы в этом не осталось никаких сомнений. При этом "Странник" провозглашается премией совершенно конкретного направления в фантастике — направления, отождествляемого обычно с работами Столярова. Не кажется ли Вам, что создалась парадоксальная ситуация: писатели вынуждены оценивать произведения, исходя из чуждых им эстетических принципов?
10. Расцениваете ли Вы приглашение в жюри премии "Странник" как признание Ваших литературных заслуг — либо же оно вызвано иными (конъюнктурными или политическими) соображениями?
(Вариант для Б.Н.Стругацкого: Насколько совместимо, с Вашей точки зрения, Ваше участие в жюри двух совершенно разных премий в области фантастики — ведь Вы попадаете в ситуацию, когда Вы вынуждены отдавать голос за два совершенно разных произведения, определяя в каждом случае лучшее, с Вашей точки зрения, произведение года? И какая из двух Ваших ипостасей — члена жюри "Странника" или члена жюри "Бронзовой улитки" — наиболее точно отражает Ваше мнение?)
(Вариант для А.Е.Черткова: Андрей Евгеньевич, почему в бюллетене, выданном члену жюри премии "Странник" Борису Натановичу Стругацкому, не была вычеркнута повесть С. Ярославцева "Дьявол среди людей", к написанию которой Борис Стругацкий имеет непосредственное отношение — хотя это и запрещено Положением о премии?)
(Вариант для Н.Ю.Ютанова: По каким принципам приглашались члены жюри премии "Странник": по литературным заслугам, по конъюнктурным соображениям, по личным пристрастиям? По каким причинам не вошли в жюри Михаил Веллер, Борис Штерн, Виктор Пелевин, Ольга Ларионова, Евгений Войскунский, Владислав Крапивин, Владимир Покровский, другие авторитетные авторы?)
11. Почему, как Вы полагаете, на церемонию присуждения и вручения "Странника" не приехал такой чувствительный к этическим нюансам человек, как Кир Булычев? И это при том, что его участие в разработке Положения о премии и подготовке к ее присуждению было достаточно весомым: так, именно он предложил, чтобы в бюллетене для голосования, выдаваемом члену жюри, были вычеркнуты произведения самого этого члена жюри — и он настоял на этом… Вы полагаете, что его неприезд — случайность?
12. Как лично Вы относитесь к тому, что учредитель премии "Странник" издательство "Terra Fantastica" получило премию как лучшее издательство? Насколько, по-вашему, этична такая ситуация? Не следовало ли издательству "Terra Fantastica" отказаться от включения себя в номинации?
13. Юрий Флейшман публично заявил, что воспринимает вручение премии "Странник" как намеренное оскорбление фэндома и лично его, как фэна. Не опасаетесь ли Вы, что это мнение разделяет значительная часть активного фэндома? Признаете ли Вы факт намеренного оскорбления читателей фантастики со стороны жюри и учредителей премии "Странник"?
Андрей Чертков
Пятнадцать ответов на тринадцать "неудобных" вопросов, включая два лирических отступления и не считая совершенно случайного эпиграфа
"Отсюда — и ощущение Апокалипсиса всякий раз после очередного поглощения тьмой кумира. Так было после смерти Пушкина ("Солнце русской поэзии закатилось…" Это при живых-то Жуковском, Боратынском, не говоря уж о Лермонтове, Тютчеве!). Достоевского, которого хоронили как последнего пророка, Толстого ("Вот умрет Толстой, и все пойдет к черту"). И кто говорил? Не Чертков какой-нибудь, а Чехов! Впрочем, действительно "все пошло к черту", но не потому, что умер Толстой, а потому, что у нас не было великой национальной культуры — были лишь великие писатели".
Борис Сушков. "Наш рок — феноменальность". ("Литературная газета", 24.08.1994, с.10. Выделение мое — А.Ч.)Прежде чем перейти к ответам на ваши "неудобные" вопросы, многоуважаемые господа редакторы "Двести" (не обессудьте, хлопцы, что обращаюсь к вам столь напыщенно — правила игры, сами понимаете), я хочу — а точнее, просто обязан, — сделать два, надеюсь, не очень больших лирических отступления. Без этого ответы мои, как мне кажется, будут читаться не совсем так, как должны бы читаться.
Лирическое отступление первое, длинное.
Признаюсь откровенно: я человек недалекий. Там, где другие видят коварный заговор, я вижу лишь дурацкое стечение обстоятельств. Где другие видят злой умысел, я вижу лишь досадную оплошность. Именно поэтому я считаю, что конфликт, возникший на "Интерпрессконе" вокруг премии "Странник" и доклада Андрея Столярова и который вот-вот может перерасти в настоящую войну, на самом деле не имеет под собой никакого идеологического, мировоззренческого основания, которое могло бы эту войну оправдать. Кстати, именно это обстоятельство и отличает нынешний конфликт от той "войны", которая велась несколько лет назад между нами — фэндомом и писателями "стругацковского" направления — и так называемыми "молодогвардейцами". Та война была одной из форм сопротивления тоталитарному строю, ибо противоположная сторона баррикады была одним из оплотов "империи зла": мало того, что была представлена плохой, бездарной фантастикой, так еще и впрямую ассоциировалась с КПСС, КГБ, цензурой и другими атрибутами режима.
Впрочем, та война давно закончилась — и закончилась она не так, как обычно заканчиваются все войны — не победой одной из сторон с выплатой соответствующих контрибуций другой, и не временным перемирием, дабы стороны могли произвести перегруппировку сил. Нет, она закончилась ничем, просто пшиком — вчерашние противники волею судеб оказались в разных измерениях, и теперь каждый имеет полное право считать, что это именно он потерпел победу — или одержал поражение. То, что по-прежнему издаются и, возможно, раскупаются (сие мне неизвестно: нет точных цифр — следовательно, нет доказательств) книги Павлова, Гуляковского, Щербакова и таких графоманов нового разлива, как Петухов и Малышев (которых тоже почему-то причисляют к "молодогвардейцам") для меня ровным счетом ничего не значит. Пусть их, как говорится — на вкус и цвет читателей нет, а графоманов и неумных издателей на наш век хватит.
К сожалению, кое-кто из коллег-писателей и коллег-фэнов, бывших ранее (и всегда) по эту сторону баррикады, никак не может остановиться в своей воинственной инерции. Если реальный враг исчез бесследно в другом измерении — что ж, найдем себе нового врага — в нашем. И находят.
Ладно, не будем засорять себе голову художественными образами, а перейдем к самой что ни на есть суровой правде жизни. Попытаюсь описать ситуацию так, как вижу ее я, человек недалекий и совсем не драчливый. Однако, прошу прощения, конкретные фамилии при этом называть воздержусь. Еще побьют.
Итак, один хороший писатель (и, кстати, мой хороший друг) делает на "Интерпрессконе" доклад о том, что такое плохая литература и что такое литература хорошая — и почему между ними не может быть вечного мира. Доклад, на мой взгляд, содержит в равной степени как положения спорные, так и бесспорные — однако дело, в общем, не в нем самом, а в сопутствующих обстоятельствах. Обстоятельства эти таковы, что накануне автор доклада получил некую литературную премию, при вручении которой произошел целый ряд досадных — и, видимо, неприятных для многих из присутствующих — накладок и недоразумений. Поэтому нет ничего удивительного в том, что во время прений по докладу другой хороший писатель (и тоже мой хороший друг), который премии не получил и почему-то уверовал, что не получит ее никогда, выступает с резким возражением, что доклад в корне неверен и вообще — если все это так, то он, имярек, — писатель плохой. Или, точнее — посредственный (такая, кажется, была формулировка). Наконец, третий хороший писатель (и опять-таки мой хороший друг) начинает откровенно переходить на личности, поминая при этом всуе семинар, в котором состоят оба ранее выступавших писателя и которым руководит ведущий заседание мэтр. После чего заваривается веселая кутерьма, в которой торты и оплеухи летают уже по поводу и без повода, но которая в отличие от стародавних чаплиновских комедий воспринимается отнюдь без гомерического хохота.
