Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»
Я прокручиваю в голове разные варианты побега: к примеру, можно было бы переехать в другую гостиницу. Однако вероятность неожиданной встречи с Эллен Паркер в любом другом месте поистине велика, а последствия обещают быть мучительными и в высшей степени драматичными. К тому же в результате телефонных переговоров с портье номер остается за мной еще на четверо суток. А это довольно приличная сумма. Все это злит и действует на меня, мягко говоря, угнетающе. Если прежде ситуация казалась слегка комичной, то теперь она представляется гротескной. И мне вовсе не до смеха.
В дверях моего номера стоит Эллен Паркер. На ней оливкового цвета костюм. На губах играет улыбка. С собой она принесла бутылку «Шабли». В знак приветствия она мимоходом целует меня в обе щеки. Золотые браслеты на ее запястье при этом звякают. Я с демонстративно усталым видом убираю в выдвижной ящик стола стопку листов. Все они чистые. Я звоню в отдел обслуживания номеров и заказываю суп из чечевицы и горячие сэндвичи. Я пытаюсь открыть вино, но — безуспешно. Тогда Эллен отбирает у меня бутылку, заново вкручивает штопор в пробку и без всякого напряжения вытаскивает ее. У меня просто нет слов. Откуда в ней столько сил? Она улыбается и наполняет наши бокалы. Мы смотрим друг другу в глаза и чокаемся. «За вашу работу. Успехов вам!» — говорит она. Мы пробуем вино. Оно холодное и освежающее. Во рту появляется ароматный привкус летних цветов. Меня внезапно охватывает сильнейшее желание оказаться дома. В этот момент появляется молодой человек с заказанной нами едой. Эллен устраивается в кресле, я остаюсь за письменным столом. Поначалу мы стараемся есть, соблюдая все приличия, хотя сидеть и мне, и ей крайне неудобно. В конце концов я откладываю ложку, подношу пиалу с супом ко рту и начинаю пить прямо через край. Какое-то мгновение она молча смотрит на меня сияющим взглядом. Затем разражается хохотом. «О, Боже! О, Боже!» — повторяет она. Я тоже — против собственной воли — начинаю улыбаться. А после того как и она, подражая мне, отпивает глоток супа прямо из пиалы, я хлопаю себя по бедрам и запрокидываю голову в приступе безудержного смеха. Одновременно я ощущаю, как в глубине души начинает подниматься нечто темное. Я полностью утрачиваю контроль над собой. Слышу собственный восторженный вопль, вызванный тем, что Эллен Паркер пролила остатки супа на свой шикарный оливковый костюм. Она замирает с открытым ртом, по подбородку течет слюна. Внезапно на нее накатывает новая волна смеха. Она кладет руку мне на колено и, задыхаясь от хохота, пытается что-то сказать, но не может. Затем она пробует стереть салфеткой пятно с костюма, но и это заставляет нас вести себя, как расшалившиеся дети. Вскоре я уже катаюсь по полу, изо всех сил стараясь подавить в себе прилив безудержного веселья; мускулы живота у меня свело судорогой, из глаз рекой текут слезы. Эллен Паркер ничком лежит на кровати и издает истерические вопли, то и дело взбрыкивая ногами. Одну туфлю она уже потеряла. Проходит по меньшей мере минут десять, прежде чем нам удается взять себя в руки и унять приступ смеха. Растрепанные, с раскрасневшимися щеками, мы начинаем приводить в порядок свою одежду. Эллен Паркер подбирает с пола туфлю, поворачивается ко мне спиной и надевает ее. Я встаю и наполняю водой два стакана, взятые из ванной комнаты. Мы жадно пьем и отрываемся от своих стаканов практически одновременно. Я сижу в кресле, она — на кровати. Эллен Паркер смущенно опускает глаза. «Прошу прощения, — чуть ли не шепотом говорит она. — Не знаю, что на меня нашло».
Я беру ее за руку. «Вам вовсе не за что извиняться, — говорю я и всем телом подаюсь к ней; при этом от внезапного прилива нежности я едва не плачу. — Это все я». Она поднимает на меня взгляд и улыбается. Вид у нее при этом самый лучезарный. «Давно мне не случалось так много смеяться. Вы не представляете, как я вам благодарна». Мы молча едим свои сэндвичи, которые уже совсем остыли. Эллен наливает нам еще вина. «Понимаете, поначалу, когда умер муж, мне пришлось несладко. А потом я стала понимать, что и при его жизни дело обстояло немногим лучше. Мне стыдно в этом признаваться, но для меня остаться одной — это своего рода избавление». Она закуривает одну из своих тонких сигарет и ложится, опершись на локоть. «Я хорошо понимаю, что вы имеете в виду, — говорю я, — да-да, прекрасно понимаю. Тут вовсе нечему стыдиться». Внезапно она поднимается, тушит сигарету и говорит, что ей пора идти, ведь мне нужно работать, а она и так уже отняла у меня уйму времени. Я пожимаю Эллен руку; рука теплая и слегка влажная. Стою в дверях номера и смотрю, как она идет по коридору. Браслеты ее чуть позвякивают. Она оборачивается и машет мне рукой. Вернувшись в комнату, я чувствую запах сигареты, смешанный с ароматом ее духов. Сперва я было собираюсь открыть окна и проветрить, однако в результате так и не делаю этого. Она по-мужски, умело вытащила пробку из бутылки, а смехом заливалась, как маленькая девочка. Я меряю шагами номер, опорожняю ее бокал и чувствую себя будто зверь в клетке.
Следующие дни пролетают как один. Я не помню, в каком порядке все происходит. Однако ночью я оказываюсь в номере Эллен Паркер. Я снимаю с себя всю одежду. Она застывает посреди комнаты и, не в силах шевельнуться, в полумраке во все глаза смотрит на меня. «Я думала… не может быть… — запинаясь, выдавливает из себя она. — Я была уверена, что вы… вы — мужчина». Судорожно сглотнув, она прикасается к своему жемчужному ожерелью. Затем кладет руку на мою плоскую грудь. Осторожно ласкает рубцы. «Мне тоже почти в это поверилось», — шепчу я и опрокидываю ее на кровать. Она дрожит всем телом. Мы долго не в состоянии расстаться.
В оставшееся время мы наслаждаемся прогулками по городу вдвоем. Поднимаемся и спускаемся по узким крутым улочкам и любуемся панорамой с различных ракурсов. Я дарю ей купленный мною на рынке алый платок, она мне — один из своих браслетов. Один раз она спрашивает о том, не тревожат ли меня мои раны. Я не отвечаю. В другой раз осведомляется, как продвигается работа. Я говорю, что она уже давно завершена. Эллен Паркер — поистине горящая свеча во мраке моего существования. Утром в день моего отъезда полная слез процедура прощания. Она долго бежит за увозящим меня такси. С тех пор мы с ней больше не виделись. Год спустя мне довелось побывать в Лондоне. Я отправляюсь прогуляться по Кенсингтону и представляю себе ее жизнь здесь. Дочки и внук. Возможно, благотворительность. Возможно, еще один состоятельный муж. Когда отнимаешь жизнь у ближнего, совсем иными глазами видишь тех, кто продолжает жить. Я, как всегда, внимательно осматриваюсь по сторонам.
Бенни Андерсен
Плащ
© Перевод Елена Гурова
Я как раз собирался на почту, когда разразилась гроза. До закрытия оставалось совсем немного, но в тот день был последний срок оплаты по кредиту, так что я отыскал плащ, нахлобучил шляпу и отдал себя на растерзание датской непогоде. Уже по дороге на почту я понял, что это не мой плащ. Он сидел на мне слишком свободно, карманы казались гораздо больше тех, в которые я привык засовывать руки, к тому же они были прямыми, а не косыми, как у меня, а цвет — бежевым, а не серо-голубым. Кроме того, он был каким-то потасканным и изрядно помятым. Короче говоря, совсем другой плащ.
Вернувшись домой, я повесил его в своей комнате на просушку, постелив на пол несколько воскресных газет. Закурил трубку и принялся внимательно его рассматривать. Оказалось, что плащ пропускает воду — теперь он стал темно-бежевым. Так вот он и висел, собирая под собой лужу. Очень просторный, с широкими рукавами, но точно короче, чем мой — штаны у меня ниже колен промокли насквозь, так что по возвращении пришлось переодеваться. Возможно, он принадлежит невысокому, но довольно упитанному человеку. Или коренастому с короткими ногами. Я проверил карманы, заставив себя засунуть руку в холодное, сырое и неизвестное мне углубление, обнаружил смятый чек из пекарни в районе Фредериксберг. 2 кроны 85 эре. Наверное, этот человек очень любит булочки и пирожные, не может прожить без них и дня, все ест и ест, все время толстеет, врачи бьют тревогу, но страсть его безудержна, ему по-прежнему приходится перешивать плащи и другую одежду. С другой стороны, два восемьдесят пять — не так уж и много. Один только крендель с изюмом и цукатами да несколько меренг. А уж если это все покупалось для целой семьи, тогда повода для паники и вовсе не существует. И ведь всего один чек. Вот если бы карман был набит чеками на булочки и пирожные, тогда другое дело. Конечно, можно представить себе пирожнозависимого, эдакого булочкомана, который покупает целую гору косичек с марципановой начинкой и рулетов из миндального теста и сразу же уничтожает все чеки, оставив только один на тот случай, если жене вздумается заглянуть в его карманы. Один-единственный чек на два восемьдесят пять ее успокоит. Вот если бы она нашла чеки на двести крон, то, возможно, упекла бы его в больницу и заставила лечиться от злоупотребления булочками и пирожными. Однако все это было не очень убедительно. Я мог лишь констатировать, что передо мной висит чужой, незнакомый плащ, принадлежность которого мне установить не удавалось. И хотя он не был застегнут на все пуговицы, но почему-то казался совершенно неприступным.
