Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса
Мистер Торп все еще усердно выздоравливал в изоляторе, когда корабль приплыл в Аденский залив, и мы с миссис Торп провели последний уютный день вместе, делая покупки в аденских лавчонках, выпивая в аденских барах. На берегу я получил письма. Отец сообщал, что ест как лошадь, кашель лучше, мистер Радж хозяйствует прекрасно, но не ложится допоздна. Мистер Радж писал пространно и обличительно, на этот раз без глянцевой мишуры открыточных видов: «Ни разу, мистер Денхэм, вы не ответили на мои запросы о любви, преступающей пределы требований тела. Я думал сначала, что вы слишком заняты, чтобы написать мне, но потом я вспомнил, что у вас на корабле полно свободного времени. Потом я подумал, что трудно отправлять письма, но и это не правда. И, наконец, я решил, что вы разозлились на то, что большинство белых людей сочтут наглостью цветного, рассуждающего о любви, позвольте высказать догадку, к женщине, но вы лишены расовых предрассудков. Так что мне остается думать, мистер Денхэм, что вы разленились и из-за лени не пишете вашим добрым друзьям. Ибо считаю себя хорошим другом Вам и этому почтенному старику. Мистер Денхэм-старший кушает очень хорошо. В прошлое воскресенье мы с ним играли в гольф, клюшки я одолжил. О, мистер Денхэм, я полагаю, что вся жизнь моя изменилась. Да, я полагаю, что влюблен. Но, следовательно, именно поэтому необходимо получить экспертное заключение, например, от Вас. У меня нет желания настаивать на плотском. Все что я прошу — это позволения быть рядом и благоговеть. И после того киносеанса в университете я не был способен пугать миссис Элис подобными домогательствами, в основном потому, что она сама не желает их принимать. Более того, она говорит: „А что скажут люди?“ Пусть говорят, скажу я, ибо любовь скрывать нельзя. Все что я делаю, это хожу в „Гиппогриф“, где она работает теперь до закрытия, нуждаясь в деньгах, хотя у нее теперь есть адрес мужа, и, конечно, это Ваш отец ей его дал, найдя его в рекламных объявлениях, Вам же и посланных, и она написала ему с просьбой вернуться и, прибегая к ее собственным словам, ‘прекратить эти чертовы дурачества’.
Но скоро я наберусь мужества и попрошу ее забыть об этом никчемном человеке и, когда она обретет свободу после судебных отлагательств, выйти замуж за меня. Есть огромное множество прецедентов, я видел много мужчин чернее меня, даже негров, и, более того, даже представителей низших рас, сопровождавших прекрасных белых женщин и даже женившихся на них.
Мне пришлось снова побить мистера Браунлоу, на этот раз в туалете только для мужчин во дворе ‘Черного лебедя’. Он сильно приболел после избиения, но, надеюсь, больше не создаст неприятностей. Погода все еще холодная. Пожалуйста, не ленитесь и напишите мне, скажите, что это настоящая любовь».
Я напишу, обязательно напишу, но сначала надо было решить вопрос билетов на катер и потом собственно взойти на борт его с миссис Торп, а потом мы с ней в Адене напились — я не на шутку, она шутя. Когда мы вернулись на судно, она охотно пошла в мою каюту, но Чучу — темная совесть моя — спас меня от прелюбодеяния. У него были собственные ключи от каюты, и он вошел, неся мой вычищенный смокинг, чтобы увидеть миссис Торп и мистера Денхэма, спрыгнувших с койки в некотором смятении.
— Джигаджиг, — удивленно произнес Чучу, используя скромный интернациональный словарь, который, надо полагать, был ему путеводителем при увольнении на берег Роттердама, Саутгемптона и всех портов западнее Кутараджи.
И вот со стоном тяжеленного якоря корабль стал удаляться от берега, рулевой, которого мы встретили пьющим в Адене, пьяно рулил. В эту ночь он, вероятно, был вызван в Kajuit 101 на пытки — протаскивание под килем вышло из моды.
Мистер Торп через несколько дней набрал жирку, ел энергично — изголодался по любви, а я постарался подружиться с престарелым шведом. Но мой шведский ограничивался приветствиями, прощаниями, вопросами-ответами о времени — отчасти — и словом «omöjlig», означавшим «невозможно». Но скоро стало omöjlig разговаривать за едой, да и во все остальное время. Потому что бомбейский контингент все надирался, и надирался, и горланил безбоязненные песни, вроде той, которая о христианах, брошенных к львам.
Вскоре я нашел сей контингент конгениальным и сам принялся шумно квасить с ними в баре и в разных каютах после закрытия. Утро, когда корабль причалил в Бомбее, было пьяным вдрызг — много шампанского без завтрака, — и в каюте, куда меня пригласили (бар закрыт, его содержимое запечатано), пробки летели в потолок фейерверком, и мир стал похож на выжженную по дереву картинку моей сестрицы — той, на которой пена и пузыри. В эту каюту и доставили почтительно открытку от мистера Раджа. Сообщение гласило: «Хорошо, не отвечайте. Но, может, вы больны или мертвы, в таком случае я вас не виню. Но знаю, что такая любовь возможна, так я ей и сказал. Ваш отец в порядке. Погода сырая и холодная».
На открытке был изображен Бленхеймский дворец. Кто-то рядом увидел это и сказал:
— Дом семьи Черчилля. Старина Винни. Славные были времена — девятьсот сороковые. Я был из немногих первых.
Теперь он был лыс, толст, как регбист, и глаза его наполнились слезами, когда в воображении своем он увидел потерянных однокашников.
— Славные времена, — повторил он, — а теперь взгляните на меня. Продаю слабительное узкоглазым и черномазым. О Боже, Боже, Боже.
Он заплакал. А свирепый мужик с шевелящимися бровями, несколько раз перечитав письмо мистера Раджа, свирепо зыркнул на меня с койки и спросил:
— Почему не ответить ему? Хоть это вы можете сделать, черт побери? И что он хочет узнать?
— О платонической любви, — ответил я. — Возможна ли она.
— Она невозможна. Все знают, что невозможна. Кто-то это доказал.
— И я должен ему это сказать?
— Да, скажите, черт возьми. Нет такой. Совершенно невозможно.
— Omöjlig.
Пробка выстрелила, взлетела, пена выплеснулась на ковер.
— Скажите ему это. То, что сказали. Если он хочет женщину, то есть один-единственный способ ее иметь.
— Вот тут я не соглашусь, — сказал честный малый вида ученого, светловолосый продавец фанерной обшивки. — Есть много способов. Как минимум триста шестьдесят пять, согласно некоторым индийским экспертам.
— Да-да-да-да-да-да, все знают об этом, мы были в Индии и все читали эти чертовы книги, но на самом деле способ один, в том смысле, если разобраться. Я хочу сказать, что вся эта болтовня и треп, что духовно и как быть, сводится к застенчивости или чему-то в этом роде, или нам просто боязно, как в детстве. — Свирепые брови выплясывали, что твои усы. — Скажите ему, — сказал он, — пусть оприходует ее.
— Я пошлю ему телеграмму, — уверил я. — Так и напишу.
— Да, так и сделайте. Звоните во все колокола. Возьмите телеграфный бланк и пошлите, так ему и скажите.
Часом позже разгоряченные люди, шатаясь, шли с песнями по сходням, хватаясь то за один поручень, то за другой. Замыкали шествие две монахини — черная укоризна всем нам. И всех проглотил мрачный Бомбей, а следом — мрачная Индия, лежащая за мрачными таможенными навесами и складами. И криптограмма, которая показалась мне наиболее уместной на сей раз, летела к мистеру Раджу: Кто Однажды Познал Ужас Любовной Истомы Разве УЙмет Тоску Естества?
Проснувшись в сушняке после полудня, я пожалел о содеянном, однако уповал на то, что мистер Радж извлечет какой-нибудь смысл из этой чепухи — все-таки цейлонская культура слишком серьезна для ребусов. Но, может, мистер Радж покажет телеграмму кому-нибудь, может — отцу, который привык предаваться раздумьям над типографскими строками. И я, старый, добрый, безответственный Денхэм, бизнесмен средних лет, застонал, радуясь собственной шутке.
Сначала к судовому агенту в Коломбо, а уж потом ко мне пришла открытка с видом Коломбо — круг замкнулся.
Мистер Радж писал: «Я, после первой озадаченности, расшифровал скрытое значение. Хотя и не без огромной помощи индийского аспиранта по английской литературе, кстати, он полагает, что Шекспир — это другой человек с другим именем. Вы мудры, как всегда, мистер Денхэм. Западная культура учит нас, что важны и тело, и душа.
(Дальше места на открытке осталось мало, почерк измельчился). Последую совету, но мне нельзя спешить».
Мы уже продвигались к Восточным Индиям, и я, снова заскучав, сцепился с весьма безобидным голландским бизнесменом по поводу ужасов нидерландского правления на Востоке и, конкретно, Амбонской резни[72] семнадцатого столетия, в ходе которой были убиты британцы.
И вот мы сидим под вентиляторами в салоне, ржа и гавкая друг на друга, заказывая выпивку строго по очереди и по-братски ненавидя друг друга. История, подобно снегу, покрывает камни, которыми мы швырялись друг в друга, а тем временем великие восточные острова ползут мимо, и народ отправляется, кто домой, кто в ссылку, сойдя в маленьких портах, названий которых я теперь не вспомню. И вот нагрянул Сингапур. На этот раз по какой-то причине открытки от мистера Раджа не было, но объявился человек, которого я встретил в Коломбо, когда устраивал Уикера, и принес новости из дома. Новости эти касались любви, но лишь опосредованно.
