Виктор Тростников - Быть русскими – наша судьба
«Оттепель» оказалась для советской власти роковой авантюрой. Как Хрущёв не понял, что играет с огнём? Видимо, его подвела излишняя самоуверенность. Он был убеждён, что за многие годы своего владычества партия сумела сделать советский народ политически грамотным, понимающим, что разговоры о свободе – это для иностранцев, а внутри всё остаётся как было. И в основной своей массе народ так «оттепель» и воспринял. Но одно обстоятельство осталось Хрущёвым не учтённым, оно‑то впоследствии и оказалось решающим. Дело в том, что во всяком обществе существуют маргиналы, и эта лицемерная либерализация всколыхнула их и неожиданно сделала социально значимыми. Хитрые маргиналы сообразили, что властям теперь не всё равно, как нас подаёт своим читателям западная пресса, и на этом можно сыграть. Простодушные маргиналы приняли либерализацию за чистую монету и из самых благородных побуждений решили в неё включиться, чтобы помочь партии проводить в жизнь её новую линию. В результате партия столкнулась с наличием в стране растущей социальной группы, вышедшей из‑под её контроля, питательную среду для которой создала её собственная политика. Но эту политику уже нельзя было изменить по дипломатическим соображениям. Вскоре для этой социальной группы было придумано и название: диссиденты.
Первыми представителями этого озадачившего власть движения стали художники. Это не случайно. Диссидентство есть не просто инакомыслие – его к шестидесятым было в СССР хоть отбавляй, – а публичное инакомыслие, а что может быть публичнее художественных выставок, где собирается множество народу, разгораются споры, щёлкают фотоаппараты репортёров и корреспонденты берут у авторов картин интервью? Замечательно, что первую из выставок, начавших расшатывать идейные основы советской системы, устроенную в 1962 году в Манеже по случаю 30‑летия Московского отделения Союза художников СССР, посетил сам автор «оттепели», сделавшей такую выставку возможной. Осознал ли он в тот момент, что то «безобразие», не имеющее ничего общего с соцреализмом, которое предстало его взору, было прямым результатом его собственной политики? Скорее всего, понял и был этим потрясён и обескуражен. Его безошибочная политическая интуиция подсказывала ему, что такого допускать нельзя, ибо если сегодня появились художники, считающие искусством то, что официально им не признаётся, то завтра появятся и философы, высказывающие свою собственную точку зрения даже на современную действительность, а это будет уже конец света. С другой стороны, нонконформисты, представленные на выставке в Манеже, зримо подтверждали реальность провозглашённого партией курса на социализм с человеческим лицом и на «оттепель», так что они были вроде бы и полезны. В общем, он попал в такую запутанную ситуацию, из которой, казалось, не было выхода. Но надо отдать должное его сообразительности: он нашёл выход. Хрущёв, конечно, осудил работы нонконформистов в самых резких выражениях, даже непечатных, но его разгромная критика велась целиком с эстетических, а не политических позиций, а на такую критику он имел полное право – у нас, по конституции, свобода слова и мнений. Однако такого рода критика художникам была не очень страшна, и некоторые из них (например, скульптор Эрнст Неизвестный) даже попытались вступить с Хрущёвым в творческую полемику. А в конце, исчерпав все свои громы и молнии, Хрущёв обмяк и стих, и, когда перед его уходом из зала художник Илларион Голицын спросил его, можно ли в таком стиле работать и дальше, он буркнул: «Работайте». А что ему ещё можно было ответить?
Много бы ещё наломал дров «наш дорогой Никита Сергеевич» (название документального о нём фильма Василия Захарченко) со своей «оттепелью», своей кукурузой и своим карикатурным коммунизмом, где каждый будет иметь отдельную квартиру в панельной пятиэтажке и кушать досыта хлеб, выращенный на казахской целине, но партийная элита забеспокоилась, что он больно лихо шагает, и решила унять молодца. И в 1964 году его отправили на пенсию.
Как объяснить его десятилетнее правление, в чём была суть этого отрезка нашей истории?
Хрущёв остановил движение нашего государства в том направлении, по которому вёл его Сталин. Сталин со второй половины тридцатых годов и до самой своей смерти строил империю и добился в этом реального успеха. Хрущёв отменил реальность сталинской империи и вернулся к утопии коммунизма. Хорошо это было для нас или плохо? Давайте подумаем вместе.
Конечно, империя есть именно то, что нужно русскому народу, ибо это та политическая система, в которой наилучшим образом чувствует себя православная цивилизация. В Римской империи православие зародилось, в Византийской империи расцвело, а когда Византия пала, его оплотом стала Российская империя. Но империя империи рознь. Нам мало отметить тот факт, что Сталин создавал империю, и хвалить его по этому поводу, – нужно ещё разобраться в том, какую империю он создавал, и только после этого решить, достоин ли он наших похвал.
Прежде всего надо заметить, что он строил не православную империю, хотя отводил в ней некоторое место, весьма скромное, православной Церкви, поставленной под жёсткий контроль «уполномоченных». Но это ещё не самое плохое. Логика развития имперской системы всё равно заставила бы власть всё больше опираться на христианскую религию, как ещё раньше она заставила её опираться на русский патриотизм. Хуже было другое: Сталин кроил свою империю под себя, подобно тому как это делал когда‑то Пётр Первый.
Эта историческая аналогия поможет нам понять существо дела. При Петре особенности функционирования государства определялись не типом государства, а его личной волей. Он назвал страну «империей», а себя – «императором», но эти наименования совершенно не соответствовали действительности. Как форма верховной власти это была никакая не империя, а диктатура, а сам Пётр был не императором, а, если прибегать к терминологии Аристотеля, «деспотом». И после его смерти в 1725 году это проявилось со всей очевидностью. На протяжении почти ста лет, до самого начала XIX века, в России длилось междуцарствие, неустойчивость, называйте как хотите, но империи, как определённой системы организации коллективного бытия, не было. Ключевский назвал это время «эпохой дворцовых переворотов». Империей Россия именовалась в эту эпоху только по той причине, что в ней правили люди, называвшие себя вслед за Петром «императорами», а точнее – «императрицами», поскольку заговорщики возводили на трон большей частью женщин. И только наш великий, далеко ещё не оценённый в должной мере историками государь Александр Благословенный начал восстанавливать тот легитимный, выстраданный веками образ жизни российского общества, который до Петра назывался «царством», но к которому и вправду более подходило название «империя». Александр устранил из деятельности государства волюнтаризм и подчинил её трём фундаментальным началам: закону, национальной традиции и милосердию монарха, который имел право смягчать приговор, вынесенный законом, но не мог его ужесточать. И важнейшим элементом этой подлинной Российской империи, начавшей своё существование с царствования Александра Первого, был, конечно, закон о престолонаследии, исключающий всякий произвол в преемственности верховной власти, который издал ещё его отец, Павел Первый.
Империя, которую создавал Сталин, в строгом смысле слова ею, конечно, не была. Он не делал даже намёков на то, каким должен быть порядок наследования власти. Наконец, повторим то, о чём уже говорилось: он ни разу не возразил, когда его провозглашали верным продолжателем дела Ленина, и отрекаться от установок Октябрьской революции не собирался. Возникает даже чудовищное подозрение, что он до конца дней верил в диамат и истмат,«– на это наталкивает тот факт, что одна из его последних работ, которую он писал совершенно искренне, называлась «Марксизм и вопросы языкознания». Зачем ему было бы на склоне лет, когда пора думать о душе, приплетать к своим мыслям какой‑то марксизм, если бы он в него не верил? Вроде бы умный человек, а верил в такую чушь!
А эта чушь продолжала быть официальной государственной идеологией, отравляя весь наш общественный организм, заставляя всех и всюду лгать и лицемерить. Даже трактат о бабочках желательно было украшать ссылками на классиков марксизма. Эта необходимость постоянно лгать могла иметь печальные последствия – нравственное вырождение нации. Империя, которая была необходима русским людям середины двадцатого века в той же мере, в какой она была необходима их предкам в середине пятнадцатого, получалась у Сталина какой‑то лицемерной, так что праздновать победу было ещё рано: надо было сначала отодрать протухшую липучку лжеслова от своего тела. Но как?
