Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва
Я хотел все это запомнить. Я стал фотографировать... Это - моя история...
Недавно похоронил друга, с которым был там. Он умер от рака крови. Поминки. По славянскому обычаю выпили, закусили, понимаете. И начались разговоры, до полуночи. Сначала о нем, об ушедшем. А потом? А потом опять о судьбах страны и об устройстве Вселенной. Уйдут русские войска из Чечни или не уйдут? Начнется вторая кавказская война, или она уже идет? Какие шансы у Жириновского стать президентом? Какие у Ельцина? Об английской короне и принцессе Диане. О русской монархии. О Чернобыле. Теперь уже разные догадки... Одна из них, что инопланетяне знали о катастрофе и помогли нам, другая - это был космический эксперимент, и через какое-то время начнут рождаться дети с гениальными способностями. Необычные А может, беларусы исчезнут, как некогда исчезли другие народы: скифы, хазары, сарматы, киммерийцы, хуастеки? Мы метафизики... Живем не на земле, а в мечтах, в разговорах. К обыденной жизни нам надо нечто прибавить, чтобы ее понять. Даже рядом со смертью..."
Виктор Латун, фотограф
Монолог об уродце, которого все равно будут любить
"Моя дочка недавно сказала: "Мама, если я рожу уродца, я все равно буду его любить". Вообразите себе?! Она учится в десятом классе, у нее уже такие мысли. Ее подружки... Они все об этом думают... У наших знакомых родился мальчик... Ждали его, первый ребенок. Красивая молодая пара. А у мальчика рот до ушей, а ушек нет... Я не хожу к ним, не наведываюсь, как раньше, не могу, а дочка нет-нет, да и забежит. Ей хочется туда, она то ли приглядывается, то ли примеряется...
Могли бы уехать отсюда, но поразмыслили с мужем и отказались. Боимся. Мы все тут - чернобыльцы. Не пугаемся друг друга, если кто-то угощает яблоками или огурцами со своего сада и огорода, берем их и едим, не прячем стыдливо в карман, сумочку, чтобы потом выбросить. Мы - с одной памятью... С одинаковой судьбой... А везде, в любом другом месте мы - чужие. Прокаженные. Все привыкли к словам: "чернобыльцы", "чернобыльские дети", "чернобыльские переселенцы"... Но вы ничего о нас не знаете. Вы боитесь нас... Наверное, если бы нас не выпускали отсюда, поставили милицейские кордоны, многие бы из вас успокоились. (Останавливается.) Не доказывайте обратное. Не убеждайте. Я это пережила... В первые дни... Схватила дочку и ринулась в Минск, к сестре... Моя родная сестра нас не пустила в дом, потому что у нее был маленький ребенок, кормила грудью. Вообразите себе? И мы ночевали на вокзале. Сумасшедшие мысли приходили в голову... Куда нам бежать? Может, лучше покончить с собой, чтобы не мучиться... Это же первые дни... Все представляли себе какие-то страшные болезни. Невообразимые. А я ведь врач. Можно только догадываться, что творилось с другими... Я смотрю на наших детей: куда бы они не поехали, они чувствуют себя чужими среди своих сверстников... В пионерском лагере, где моя дочь один год отдыхала, к ней боялись прикоснуться: "Чернобыльский ежик. Светлячок. Она в темноте светится". Звали вечером во двор, чтобы проверить, светится или не светится...
Вот говорят - война... Военное поколение... Сравнивают... Военное поколение? Да оно же счастливое! У них была победа. Они победили! Это дало им мощную энергию жизни, если пользоваться сегодняшними терминами, сильнейшую установку на выживание. Они ничего не боялись. Хотели жить, учиться, рожать детей. А мы? Мы всего боимся... Боимся за детей... За внуков, которых еще нет... Их нет, а нам уже страшно... Люди меньше улыбаются, не поют, как раньше пели на праздники. Не только ландшафт меняется, когда вместо полей опять поднимаются леса, кустарники, но и национальный характер. У всех депрессия... Чувство обреченности. Чернобыль - метафора. Символ. И наш быт, образ мышления...
В другой раз думаю, что лучше бы вы о нас не писали. Тогда бы нас меньше боялись. Не говорят же в доме ракового больного о его страшной болезни. А в камере пожизненного заключения никто не вспоминает о сроке..."
Надежда Буракова, жительница городского поселка Хойники
Монолог о немом солдате
"В саму зону я больше не поеду, а раньше меня тянуло... Если я буду это видеть, думать об этом, я заболею и умру. Помните, был фильм о войне "Иди и смотри". Я не смогла его досмотреть, я потеряла сознание. Там убивали корову. У нее зрачок на весь экран. Как убивали людей, я уже не видела... Нет!! Искусство - это любовь, абсолютно в этом убеждена! Не хочу включать телевизор, читать сегодняшние газеты. Там убивают, убивают... В Чечне, Боснии... Теряю рассудок, у меня портится зрение. Банальность ужаса... Сегодня ждут, что ужас на экране должен быть страшнее вчерашнего. Иначе уже не страшно. Мы перешли черту...
Вчера еду в троллейбусе. Сценка: мальчик не уступил место старику. Тот его увещевает:
- Будешь старый, тебе тоже не уступят.
- А я никогда старым не буду, - отвечает мальчик.
- Почему?
- Мы все скоро умрем.
Вокруг разговоры о смерти. Дети думают о смерти. Но это то, над чем в конце жизни задумываются, а не в начале.
Я вижу мир в сценках... Улица для меня - театр, дом - театр. Никогда не запоминаю событие целиком. А в деталях, жестах...
Все перепуталось в моей памяти, перемешалось. То ли из кино, из газет... То ли я это где-то видела, слышала, подсмотрела?
Вижу: бредет на заброшенной деревенской улице сумасшедшая лиса. Тихая, добрая. Как ребенок... Ластится к одичавшим котам, курам...
Тихо. И вдруг среди этой тишины странная человеческая речь: "Гоша хороший. Гоша хороший". Качается на старой яблоне поржавевшая клетка с открытой дверцей. Домашний попугай сам с собой разговаривает.
Зачем я это собираю, коплю? Я никогда не поставлю спектакль о Чернобыле, как не поставила ни одного спектакля о войне. У меня никогда не будет на сцене мертвого человека. Даже мертвого ежика или птицы. В лесу подошла к сосне, что-то белое... Думала: грибы, а это мертвые воробьи грудками вверх. Там, в зоне... Я не понимаю - смерть. Я перед ней останавливаюсь, чтобы не сойти с ума. Не перейти... Войну надо показывать так страшно, чтобы человека вырвало. Чтобы он заболел... Это не зрелище...
В те первые дни... Еще не было показано ни одного снимка, а я себе уже представляла: обвалившиеся перекрытия, разрушенные стены, дым, битые стекла. Куда-то увозят притихших детей. Вереницы машин. Взрослые плачут, а дети нет. Еще ни одной фотографии не напечатали... Наверное, если расспросить людей, другого образа апокалипсиса у нас нет: взрыв, пожар, трупы, паника. Как то, что я помню из детства... (Замолкает.) Но об этом потом... Отдельно... Произошло что-то другое... Это другой страх... Его не слышно, не видно, ни запаха, ни цвета, а физически и психически мы меняемся. Меняется формула крови, меняется генетический код, меняется пейзаж... И что бы мы ни думали, ни делали... Вот я утром встаю, пью чай... Иду на репетицию... К студентам... А это надо мной висит. Как знак. Как вопрос. Мне не с чем это сравнить. Из детства я помню что-то совсем непохожее...
Я видела всего лишь один хороший фильм о войне. Забыла название. Фильм о немом солдате. Он молчал весь фильм. Вез беременную немку, беременную от русского солдата. И родился ребенок, он родился в дороге, на телеге. Он его поднял на руках и держит, и ребенок писает на его автомат... Мужчина смеется... Это у него как речь, этот его смех. Он смотрит на ребенка, на свой автомат и смеется... Конец фильма.
В фильме нет русских, нет немцев. Есть чудовище - война. Но теперь, после Чернобыля, все изменилось. И это тоже. Изменился мир, он теперь не кажется вечным, каким был еще недавно. Земля вдруг стала маленькая. Мы лишились бессмертия, - вот что с нами случилось. Мы потеряли чувство вечности. А по телевизору я вижу, как каждый день убивают. Стреляют. Сегодня стреляют люди без бессмертия... Один человек убивает другого человека... После Чернобыля...
Что-то очень смутно, как бы издали... Мне было три года, когда нас с мамой вывезли в Германию... В концлагерь... Я помню все - красивое... Может быть, мое зрение так устроено. Высокая гора... Падал то ли дождь, то ли снег. Огромным черным полукругом стояли люди, у всех номера. Номера на ботинках... Так четко, ярко-белой краской на ботинках... На спинах... Везде номера, номера... Колючая проволока. На вышке стоит человек в каске, бегают собаки, лают громко-громко. И никакого страха. Два немца, один большой, толстый в черном, а второй маленький - в коричневом костюме. Тот, который в черном, показывает куда-то рукой... Из темного полукруга выходит черная тень и становится человеком. Немец в черном начинает его бить...
Помню высокого красивого итальянца... Он все время пел...
У меня были этюды о войне. Я пробовала. Ничего не получилось. Я никогда не поставлю спектакль о войне. Он у меня не получится.
В чернобыльскую зону мы повезли веселый спектакль "Дай воды, колодец". Сказку. Приехали в райцентр Хотимск. Там есть сиротский дом, для детей-сирот. Их никуда не вывезли.
Антракт. Они не хлопают. Не встают. Молчат. Второе отделение. Кончился спектакль. Опять не хлопают. Не встают. Молчат.
