Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2004)
Диктатор обречен на одиночество. Он знает жестокие законы политической борьбы, психологию соратников, которых ведет к цели, и потому не может позволить себе ни слабости, ни откровенности. Сохраняя дистанцию между собой и остальными, держит свою команду в состоянии внутреннего напряжения и ожидания расплаты за каждый опрометчивый шаг. Свою непреклонность объясняет жестокостью обстоятельств, в которых происходит утверждение социалистических идей в России, несовершенством человеческой природы, ненадежностью идеологических установок, непредсказуемостью поведения даже самых преданных соратников. Именно поэтому, считает он, приходится идти на крайнюю меру, обеспечивающую гарантию выполнения намеченного, — расплату собственной жизнью. В его представлении идея укрепления государства оправдывает средства, а конечная цель покрывает издержки расходов. “Любовь к дальнему” обеспечивается самопожертвованием современников.
Положение усугубляется тем, что Сталин должен до конца играть роль человека-легенды, в то время как его внутренний мир и сознание раздираются противоречиями и сомнениями. Из монолога видно, что он не строит иллюзий относительно своей исключительности и воспринимает культ личности как временную защиту и воспитательную меру.
По мысли автора, вождь уже в начале 40-х годов предвидит свою судьбу и говорит о ней предельно трезво: “Посмертно побивая камнями усопшего тирана, потомки обычно не вникают в истинные причины его ожесточенья”. Сталин оправдывает себя тем, что в ситуации политического противостояния у него нет иного способа защитить идею социализма и единство России. По его логике, “неизбежная схватка равнозначных сущностей привела бы к крушению цивилизации, если не подоспеет сменщик... похлеще, но как бы с обратным знаком”.
В разговоре с Ангелом Сталин ироничен и самокритичен, позволяет себе язвительные оценки идеологической работы и прогнозов на будущее: “Штатные мои оптимисты сулят вековую отсрочку бури, а внештатные волхвы грозятся в ответ, что внуки их станут наподобие крыс ютиться в подвалах дедовских развалин”. И одновременно он безжалостен к окружающим, легко поступается человеческой жизнью ради общественных интересов; Сталин коварен, скрытен и неожидан в действиях. Мысль привлечь космического пришельца к выполнению своих планов возникла сразу же, как только был установлен и измерен потенциал его возможностей. Но впервые об этом вождь говорит после психологической подготовки Ангела. Гостю из космоса предлагается принять участие в совместной деятельности на благо человечества. Но Ангел воспринимает это предложение как вовлечение его в сомнительное кощунственное мероприятие: “Не покидало гадкое ощущенье, будто велели взорвать нечто громадней и святей любого храма”.
Леонов исследует философию, идеологию и психологию диктаторства на материале жизни России конца 30-х годов XX века, а также исторического опыта страны за последующие 50 лет. Русская история всегда отличалась тем, что интересы государства осуществлялись за счет беспощадного отношения к народу, а величие идеи мерилось числом жертв, принесенных ради ее осуществления. Дерзость замыслов и равнодушие к отдельной жизни стали не только особенностью исторического сознания, но и традицией менталитета, рожденного на пересечении европейского гуманизма и азиатского пренебрежения жизнью человека.
Свое диктаторство вождь рассматривает как естественную форму правления в России, подкрепленную жертвенностью народа и его безразличием к власти. Долготерпение и страх населения перед правителями позволяют ему манипулировать сознанием масс и обеспечить поклонение, граничащее с ненавистью.
Механизм создания культа личности представлен в романе в разных аспектах. Это и нагнетание атмосферы страха и виновности каждого в недостаточной преданности идее социализма и политической благонадежности. Это и упрощенное мышление по типу “свой — не свой”, и эксплуатация жертвенности русского характера, его готовности в момент отчаяния переступить через все: “Мы потому и страшные в мире, что по нашим повадкам нам ничего не жаль, себя в том числе, никаких руин не боязно, как завтрашней, желанной фазы на пороге всемирно обетованного освобождения от напрасности земной”. В этом признании Вадима Лоскутова отражена готовность к самому худшему, в том числе и к самоуничтожению.
Преклонение перед вождем поддерживается знаковой благодарностью народа типа гигантского канала из Баренцева моря в Средиземное и соответствующей скульптуры вождя “...с приданием ей религиозно-нравственного ореола для поддержания в потомках страха и послушания”. Это, наконец, и непосредственное появление Сталина перед народом на концерте в Кремле, и преподанный урок великодушия и милосердия к гостю, допустившему опрометчивый поступок, за который ему надлежало расплатиться жизнью.
Во второй части монолога представлено философское размышление о “национальном монолите”, на котором выстраивалось Российское государство. Вождь ставит под сомнение упрощенные интерпретации прошлого, которые преподносятся школьникам для воспитания “беззаветного интернационализма”, и предлагает взглянуть на все объективнее и глубже. Его интересуют духовные основы русского народа, знание которых необходимо в практическом плане. Речь идет о “пригодности русского племени как главного инструмента в решении поставленной задачи”. Логика размышления сводится к тому, что задержка в осуществлении конечных целей разрушительна для страны. Она размагничивает волю и идеалы, вызывает недовольство масс своим существованием, рождает движение вспять. Поэтому необходима “новая сила, способная оживить ржавеющие поршни. Ею может стать только та же энергия отбора, осуществляемая с еще большим свирепством...”.
Цинизм в осуществлении политических амбиций сочетается у него с признанием трагичности развития цивилизации, когда прогресс достигается жестокой конкуренцией и мобилизацией самых сильных и низменных страстей, далеких от гуманистических представлений: “Истории ни к чему столпы кротости и милосердия вроде Тихона Задонского, слезливого Франциска или того Юлиана Милостивого, который, по преданию, возвращал вошь в свои густые вьющиеся дебри, когда она падала из его бороды”. “Любовь к ближнему о н и объявят заповедью каменного века...”. Размышления вождя о самопожертвовании народа во имя идеи справедливости заканчиваются итоговым выводом: “Крупные операции истории производились сильными людьми в красных по локоть рукавицах”.
Диктатор отвергает христианское представление о страдании как пути самоусовершенствования и очищения человека в любви к ближнему, ставя на его место идею самопожертвования во имя любви к дальнему. Милосердие он предлагает заменить жестоким отбором, самоценность жизни — отношением к человеку как инструменту реализации высших интересов. Более того, мудрость правителя и искусство совмещения разнонаправленных интересов он заменяет на беспощадность и непоколебимость в движении к поставленной цели.
Практическая цель вождя состоит в том, чтобы вмешаться в природу человека, ослабить биологическое неравенство и снять источник нарастающих социальных коллизий. Дымков представляет возложенное на него поручение следующим образом: “...руку просунув в темное нутро человека... поослабить одну там заветную, перекрученную гаечку, пока с нарезки не сорвалась”. Технически преображение человека видится в том, чтобы бескровно, под видом чуда, закрепить мозговой потенциал людей “на уровне (...) евангельской детскости, то есть в стадии перманентного безоблачного блаженства”.
Грандиозная задача по унификации природы человека и манипуляции его сознанием содержит в себе не только антигуманный, но и дьявольский смысл, так как противостоит божественному творению человека: “...ибо любая насильственная операция над мыслью означала развенчание возлюбленных-то сынов Божиих в обыкновенное быдло, избавленное от мук и ошибок свободного выбора между добром и злом”. Более того, она объективно стыкуется в романе с замыслом Шатаницкого дискредитировать человека, вовлечь Ангела в неблаговидные поступки и сделать из него невозвращенца. В этом контексте замысел вождя предстает одним из рычагов “адского сценариста”, стремящегося спровоцировать человечество на самоуничтожение. В результате цель дьявола и намерение диктатора оказываются объективно связанными, и вождь предстает инструментом практического воплощения дьявольской задумки.
Художественная интерпретация Сталина в “Пирамиде” опирается и на бытовавшее в народе представление о нем как Антихристе, пришедшем погубить Россию с ее духовными корнями и потенциалом, обречь ее на самопожертвование ради всечеловеческого эксперимента. Замысел сатаны и революционное преображение мира с нормативным стандартом благ для каждого оказываются звеньями одной цепи. Поэтому в художественном плане писатель неоднократно подчеркивает незримое присутствие в кабинете хозяина Кремля темной силы.
