Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы
Публика встречает эти слова ледяным молчанием. Жандармы уводят подсудимого, а присяжные удаляются, чтобы Припять решение по сорока восьми обращенным к ним вопросам. Часы показывают восемнадцать часов 15 минут.
Зал переполнен. Пахнет едой и табаком; во Дворце правосудия стоит тяжелый дух ночного кабаре. Ожидание затягивается. Раздаются выкрики, кто-то, как в театре, топать ногами, требуя, чтобы присяжные поторапливались. Все недоумевают: почему так долго? Наконец спустя три часа они возвращаются. Их старшина зачитывает ответы на поставленные вопросы. На каждый из них отвечено «да», кроме одного — вопроса о наличии смягчающих обстоятельств.
— Введите обвиняемого, — говорит председатель. Ландрю входит, внимательно вглядывается в лица присяжных. Метр де Моро-Жиаффри поворачивается к нему и шепчет какие-то ободряющие слова. Ландрю молча выслушивает вердикт, и судьи в свою очередь удаляются на совещание.
Они появляются через несколько минут. Все встают. Председатель оглашает перечень преступлений Ландрю, а затем объявляет приговор:
— Суд приговаривает вас к публичному отсечению головы на центральной площади Версаля,
Твердым голосом Ландрю говорит:
— Позвольте мне сказать! Произошла судебная ошибка. Я не убийца.
Это его последние слова, произнесенные при публике. Он надевает шляпу и в сопровождении двух жандармов покидает зал суда.
Правосудие свершилось. И все-таки тем, кто присутствовал на процессе, трудно отделаться от тягостного чувства. Не потому, что осталось хоть малейшее сомнение в виновности Ландрю, нет, но в самой личности этого человека было нечто не позволяющее о нем забыть,
В течение трех недель он защищался, не признаваясь ни в чем, демонстрируя изворотливость ума, а подчас и подлинную его силу.
Но дело не только в этом. Смущало еще одно обстоятельство. Двадцать второго ноября трое профессоров-психиатров — Валлон, Рок де Фюрсак и Рубинович — представили заключение о вменяемости Ландрю. Согласно этому заключению, у него не отмечено никаких отклонений: пульс нормальный, рефлексы прекрасные, речь и интеллект хорошо развиты, память выдающаяся.
По их мнению, Ландрю не страдал ни психозами, пи навязчивыми идеями, ни помутнениями рассудка. В нем не обнаружено склонности ни к садизму, пи к извращениям. У него нет пороков, он не пьет, не курит, и его сексуальные потребности, о которых упоминалось в деликатной форме, свидетельствуют лишь о здоровой работе организма.
Ландрю, кстати, отлично подметил, что заключение психиатров — самое слабое место в материалах обвинения. Сразу же после его оглашения он заявил;
— Я хотел бы поблагодарить господ экспертов, ибо ужасающие преступления, в которых меня обвиняют, могли бы быть объяснены только безумием. Если же, как сказано в заключении, я психически здоров, то невозможно признать меня виновным.
Логика, разумеется, порочная, однако она усугубила тягостное чувство, испытываемое присутствующими. Если Ландрю, человек психически здоровый, мог оказаться виновным, значит, то же самое может совершить всякий. Для этого достаточно быть нормальным. Чудовищно нормальным. И распилить на куски одиннадцать человеческих тел, чтобы сжечь их затем в домашней печке…
В субботу 25 февраля 1922 года в 5 часов 30 ми нут дверь камеры распахнулась, пропуская представителей власти. Один из них дотронулся до плеча человека, лежавшего на железной койке.
— Мужайтесь, Ландрю. Мужаться? Ландрю спал. Он уснул под утро, просидев несколько часов за составлением длинного послания заместителю прокурора, где в последний раз заявлял о своей невиновности. И вот его внезапно разбудили.
— Господа, я в вашем распоряжении. Будьте любезны передать мне мою одежду.
На улице еще ночь, холодная и темная. Во мраке едва вырисовываются силуэты семидесяти человек, которые сумели добыть пропуск, чтобы присутствовать при казни.
Ландрю аккуратно складывает свои вещи, рвет какие-то бумаги. Он отказывается от предложенной ему сигареты и стакана рома. Последние его слова— просьба к палачу не стягивать так сильно плечи.
— Ах, таков порядок? Что ж, тогда действуйте! Когда он выходит из тюрьмы, конные жандармы у гильотины отдают честь саблями. Шесть часов 5 минут. Нож гильотины упал.
У этой истории есть эпилог. Почти год спустя, 23 января 1923 года, зал суда в версальском Дворце правосудия превратился в торжище. Здесь происходит аукцион. С молотка идут вещественные доказательства, оставшиеся от процесса Ландрю. Народу собралось не меньше, чем в дни процесса.
В общей куче — небольшая, изъеденная ржавчиной печка, которая на барахолке не стоила бы и пяти су. Здесь она была оценена в пятьсот золотых франков. В конце концов она досталась за четыре тысячи двести., директору Музея восковых фигур.
9. ПРОЦЕСС ТАМПЛИЕРОВ
В самом сердце Верхнего города первые лучи солнца тонут в клочьях тумана, цепляющихся за окруженный башенками донжон,[17]
От узких улочек, вьющихся у подножия замка, поднимается запах горящих смолистых поленьев и навоза. Студеный воздух как будто еще дрожит от топкого и торопливого перезвона колоколов, зовущих к заутрене. В эту пятницу, 13 октября 1307 года, торговцы и ремесленники доброго города Провенз безмятежно просыпаются, не боясь ни несчастливых чисел, ни дурных дней недели. Большие ярмарки в Шампани и в графстве Бри принесли провенцам богатство, сделали их жизнь обеспеченной и тихой, и грубые суеверия давно уже изгнаны из города. Пол защитой своих церквей и шестидесяти колоколен горожане спокойны душой и радостны сердцем.
В это утро, как обычно, они снимают с дверей своих домов и лавок толстые деревянные засовы, а проделав это нехитрое дело, по привычке выглядывают наружу, на темные еще улицы. И вдруг замирают, пригвожденные к месту нелепейшей, но очевидной истиной: мир сошел с ума, у дверей подстерегает несчастье, пятница 13 октября — это и вправду день дьявола!
Они увидели, что по грязной канаве, разделяющей насыпную дорогу, под охраной королевских сержантов и солдат, спотыкаясь, идут небольшие группы пленников. И что это за пленники! Дрожащей рукой перекрестились граждане Провена, когда разглядели на окруженных стражей людях длинные белые плащи с красными крестами. Сомнений нет! Те, кого ведут там в цепях, словно разбойников, — рыцари Христа, славные рыцари Храма Соломонова, всемогущие и таинственные тамплиеры.
Достаточно взглянуть на их лица, чтобы попять: речь идет не о самозванцах или дезертирах, посмевших украсть знаменитые белые плащи и облачиться в них. Эти горделивые, исполненные презрения лица хорошо известны в графстве, где так много орденских командорств и замков. Три из них находятся в самом городе Провене, а сотни других расположены вдоль дорог и тропинок от Куломье до Труа и от Бар-сюр-Об до Сезанна, словно прочертив через леса и ноля причудливые линии обороны. Жителям Бри и Шампани памятны дозоры тамплиеров, разъезжавшие по всему краю: рыцари верхами, за ними пешие сержанты. Ордену принадлежат здесь обширные земли, и он никогда никому не уступает своих владений, а, напротив, непрерывно расширяет их. Его власть распространяется на целые провинции, его западные рубежи стерегут замки в Арагоне, Эстремадуре и Кастилии; и все же он, по-видимому, испытывает особое расположение к этим землям в графстве Шампань, словно хочет вернуться здесь к своим истокам. Ибо история этого края тесно связана с историей ордена. Первым великим магистром и основателем ордена «бедных рыцарей Храма Соломонова»[18] был дворянин из Шампани Гюг де Пен, который более двухсот лет назад, в 1119 году, вместе с горсткой французских рыцарей решил сопровождать паломников в Святую землю, чтобы своим мечом защитить от разбойников и сарацинов, грабивших и истреблявших их. Однако это «ополчение Христово» быстро превратилось в регулярную армию Иерусалимского королевства, основанного Готфридом Бульонским во время первого крестового похода в 1099 году. Преемники Готфрида Баллуин I и Балдуин II пядь за пядью отстаивали королевство от непрестанных вторжений сарацинских полчищ из сирийского и египетского царств. Тогда Гюг де Пен вернулся в Европу, чтобы добиться от папы и государей признания этого ордена монахов-воителей, защитников Иерусалима, Гроба господня и паломников, И опять-таки здесь, в Шампани, нашел он необходимую поддержку. Вначале — у самого графа Шампанского, Гюга де Труа, который оставил свой дворец и замки, чтобы стать одним из первых рыцарей-тамплиеров. Затем — у великого Бернара Клервоского, будущего святого Бернара, добившегося признания ордена на соборе в Труа в 1128 году, а перед этим еще принявшего участие в разработке его устава. Позже, в 1192 году, королем Иерусалима стал Генрих Шампанский. Но королевство было уже неизлечимо больным, и Гроб господень снова оказался в руках сарацинов.
