Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы
— Что касается убийств, — говорит он, — то тут мы вынуждены ограничиться лишь предположениями.
— Еще бы! — вставляет торжествующий Ландрю. Председатель выдвигает первый довод:
— У вас найдена книга «Великие отравители».
— Помилуйте, господин председатель, нельзя же отравить человека книгой!
Осечка.
Несколько свидетелей показывают, что и в Вернуйе, и в Гамбэ из трубы дома Ландрю временами шел подозрительный дым с тошнотворным запахом,
— Что значит «подозрительный дым»? — недоумевает Ландрю. — А каков, по-вашему, должен быть нормальный дым? Все это досужие деревенские сплетни. Если я действительно убил одиннадцать человек, то не кажется ли вам странным, что никто так и не нашел если уж не целый труп, то хотя бы половину?
— Нет, не кажется, — возражает председатель, — если вы их сожгли или бросили в заросший тиной пруд. А почему же все-таки запах этого дыма мог показаться соседям тошнотворным?
— Откуда я знаю? Может быть, дымоход был не в порядке. Или таковы свойства местного воздуха.
— А что вы жгли?
— Не помню. Я несколько раз за это время устраивал генеральную уборку. Наверно, всякий хлам, тряпки, отбросы.
Слово предоставляется доктору Полю, знаменитому судебно-медицинскому эксперту. Он подверг экспертизе золу из Гамбэ, и его заключение для Ландрю убийственно. Из ста килограммов золы извлечено сто девяносто шесть граммов человеческих костей.
— Откуда эта зола? — спрашивает председатель. Незаметно, чтобы Ландрю хоть сколько-нибудь смутился.
— Во время войны, как известно, не хватало топлива. Приходилось изворачиваться. Чего я только не жег: и комья земли, и сосновые шишки, и каштаны, а золу хранил как удобрение. Вы говорите «костяной пепел»? Это пепел от устричных раковин, господин председатель. Я часто ел устрицы в Гамбэ…
И снова в зале раздаются смешки. Еще одно очко в пользу Ландрю. Однако, когда доктор Поль переходит к следующему пункту своего сообщения, настроение присутствующих резко меняется. Все взгляды прикованы теперь к тому месту, где выставлено странное и таящее смутную угрозу весьма необычное вещественное доказательство: печка Ландрю. Это сооружение довольно скромных размеров, чугунное и изрядно поржавевшее. Оно имеет форму куба, снаружи видны две дверцы и поддувало. Доктор Поль докладывает о некоторых экспериментах, которые он провел.
— В этой печи быстро и хорошо сгорает почти всё, — говорит он, — в особенности жиры. Причем много топлива не требуется: мясо легко горит и прекрасно питает пламя. Я произвел проверку на трупах. Череп горит тридцать восемь минут, а голова целиком, как она есть, с мозгом, с глазами, с волосами, с языком — час сорок. Чтобы сжечь ноги, нужно минут сорок пять.
В зале давно уже никто не смеется.
Доктор Поль рассказывает о костях, обнаруженных в золе. Это была настоящая головоломка. Однако его заключение звучит вполне определенно:
— Это останки трех черепов, пяти ступней и шести рук. Господа, я кончил.
Председатель резко поворачивается к Ландрю:
— На костях обнаружены следы пилы, а в вашем блокноте есть записи о покупках в разное время нескольких дюжин пил.
Чувствуется, что Ландрю напряжен, он почти огрызается:
— Можете ли вы доказать, что у меня в Гамбэ были пилы?
— Да. В куче золы обнаружен обломок пилы. Ландрю пытается вывернуться:
— У меня плохо закрывалась входная дверь. Я отпилил от нее кусок. Пила сломалась… Я бросил ее в кучу мусора, а мусор в огонь…
Одного взгляда на зал достаточно, чтобы понять, что он никого не убедил.
Теперь выступает другой эксперт, профессор Антони, антрополог из Музея естественной истории. Он держит в руке коробку со стеклянными стенками, где лежат обложенные ватой кусочки костей. Коробку передают Ландрю, который, поправив очки, растерянно смотрит на нее.
В зале воцаряется гнетущее молчание, однако вскоре его нарушают зловещие слова метра Лагасса, адвоката одного из истцов:
— Ландрю, вы хотели, чтобы вам предъявили останки ваших жертв? Вот оии1
Ландрю явно не по себе.
— Прошу отметить, что мне это показывают впервые, Я полагаю, что человек, которого обвиняют в столь тяжком преступлении, должен быть заранее ознакомлен с такими серьезными уликами.
Это очень плохой день для Ландрю. Впервые речь конкретно идет об убийствах, и представленные доказательства свидетельствуют о бесспорной виновности подсудимого. И все-таки некоторая доля сомнения — пусть самая ничтожная — остается. Ландрю так ни в чем и не сознался, и, несмотря на все предпринятые поиски, по-прежнему не обнаружен ни один из одиннадцати трупов.
В среду 30 ноября 1921 года, к вечеру двадцать первого дня, процесс Ландрю закончился. Это один из самых долгих процессов в истории французского судопроизводства, но и человек, которого судили, без сомнения, один из крупнейших преступников Франции.
И вот наконец присяжные признали Ландрю виновным, и суд приговорил его к смертной казни.
Но прежде, разумеется, были выслушаны речи прокурора и адвоката.
Обвинительная речь была произнесена накануне, 29 ноября. Заместитель прокурора господин Годфруа нездоров. До последней минуты никто не знал, сможет ли он выступить. Однако Годфруа счел своим долгом явиться в суд в назначенный день и час.
Изложив вкратце факты, на которых строилось обвинение, заместитель прокурора воскликнул:
— Я много размышлял над словами Ламеннэ. Он говорил, что содрогается при мысли, что существуют люди, которые судят других людей. Размышлял я и над слабостью человеческого разума. Но сегодня у меня сомнений нет! И я не опасаюсь судебной ошибки!
В зале мертвая тишина. Никто не шелохнется. Единственное исключение — сам Ландрю: он делает записи. Внезапно обвинитель указывает пальцем на склоненного над бумагами человека и заканчивает свою речь словами:
— Он не заслуживает сострадания! Его виновность очевидна. Он не был милосерден к своим жертвам, почему же мы должны проявить милосердие к нему? Смерть, и только смерть, поверьте мне, единственная кара за совершенные им злодеяния. У этого убийцы нет оправданий. Он войдет в историю криминалистики как тягчайший преступник. Он хорошо знает, кого отныне может молить о прощении — если только ему, некогда певшему в церковном хоре, еще случается иногда обращаться мыслями к богу.
Защитник Ландрю метр де Моро-Жиаффри берет слово сразу же по окончании обвинительной речи, чтобы попытаться как можно скорее рассеять произведенное ею впечатление.
Всем прекрасно известен ораторский талант де Моро-Жиаффри. Но в тот день он превзошел самого себя. В течение целого часа гармоничная и чистая речь, звучный голос и пластичные, сдержанные движения адвоката держат аудиторию в его власти.
Метр де Моро-Жиаффри обращается сначала к прокурору:
— Вы требуете казни,. О, у меня нет сомнений в вашей искренней убежденности! Вы не опасаетесь судебной ошибки?! Страшные слова! Разве не также говорили ваши предшественники, на чьей совести лежит груз подобных ошибок? Они тоже были честными и убежденными в своей правоте служителями закона. Они всегда были чистосердечны, эти люди, чьи подписи стоят под смертными приговорами.
Адвокат приводит афоризм Эрнеста Ренана: «Есть только один способ найти истину—это сомневаться. А когда она найдена — продолжать сомневаться».
Закончить свою речь до закрытия заседания метру, де Моро-Жиаффри не удается. Он продолжает говорить 30-го утром, но, судя по всему, с меньшим успехом, чем накануне. А быть может, публика, отрезвленная вынужденным перерывом, теперь уже не поддается так легко красноречию адвоката.
Однако в недостатке изобретательности его обвинить нельзя: он предлагает версию, согласно которой Ландрю оказывается в роли торговца живым товаром. По утверждению защитника, все десять исчезнувших женщин находятся в данное время в дальних странах, живые и невредимые. Знать же они о себе не дают, боясь позора.
— Заранее прошу простить меня за грубое, но точное выражение, — восклицает адвокат. — Ландрю торговал женским телом. Возможно, эти женщины сейчас в Америке. Теперь вы понимаете, почему они молчат?
Адвокат кончил. Никто ни на секунду не поверил в его версию. Председатель обращается к обвиняемому:
— Ландрю, можете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?
Ландрю выглядит абсолютно спокойным.
— Да, — произносит он, — я хочу сделать заявление. Господин заместитель прокурора во вчерашней речи обвинил меня во множестве личных недостатков, пороков и даже преступлений. Однако он имел любезность отметить, что во мне все-таки живет одно благородное чувство: привязанность к семье, любовь к детям и к домашнему очагу. Я клянусь этим чувством, что никого не убивал. Вот все, что я хотел сказать.
