Александр Наумов - Спецзона для бывших
– И поэтому вы пошли в криминал?
– Да нет, криминал никогда не притягивал меня. Если бы я шел к криминалу, я бы уже давно сел. А так я свой первый срок получил только в тридцать четыре года.
– Но все равно получается, что вы не нашли правильного применения своим силам.
– Я виню самого себя: где-то немножко сошел с катушек.
– И в итоге попал в тюрьму.
– Особой трагедии я в этом не вижу.
– Чем вы занимаетесь в зоне?
– Да ничем. Три с половиной года я бунтовал. «Под крышей». Потом вышел в лагерь, осмотрелся. И сразу же вступил в открытую конфронтацию с замполитом колонии. Я так и сказал ему: «Мне с вами не по пути». Для него это было шоком, потому что он – заместитель начальника колонии по воспитательной работе. И вдруг кто-то начинает навязывать ему свое мнение.
– Что вы имели в виду, говоря о том, что вам с ним не по пути?
– К нам в отряд зашел какой-то инспектор и сразу же стал мне «тыкать». И «тыкал» с нецензурной бранью. Я к себе такого обращения не потерплю. Я его начинаю ставить на место, говорю ему: «Ты мне не тычь, я с тобой свиней не пас». А это уже расценивается как злостное неповиновение сотруднику колонии. Я замполиту потом сказал: «Вы своих сотрудников хоть маленько одергивайте». Я понимаю, что людей брать неоткуда, дают объявления в газеты. А потом набирают кого попало. Вот приходит новоиспеченный офицер, ну какой он офицер? Всю жизнь он проходил с вилами в колхозе. Он грузил там, извините за выражение, навоз. А тут вдруг прочитал в газете объявление. У него глаза загорелись: ух ты, в зоне работать! Он приходит в отдел кадров, его встречают с распростертыми объятиями. Человек сразу же в своих глазах вырастает. Форму надел, локалкой хлопнул, и пошло-поехало: теперь он кум королю и сват министру. То есть большим человеком стал. Начальником.
– Ну хорошо, а вы-то себя кем ощущаете в зоне?
– От большого срока всякие мысли в голову лезут. Иногда просто хочется прыгнуть на запретку, чтоб пристрелили. Человек слаб по своей сущности. Можно до такой степени здесь загнуться! Думать, что все плохо, все в черном цвете. По большому счету, так и есть в зоне. Сам факт жизни в неволе говорит за это. Никем я себя здесь не ощущаю. И только иногда просыпается надежда, что все-таки в колонии я не навечно. У меня сейчас заветная мечта, когда на волю выйду, разуться и босиком по траве походить. В зоне одни булыжники. Я обычной травы уже восемь лет не видел. У нас из 10-го отряда, со второго этажа, виден кусочек воли – поросшая тайгой гора. И дом под горой. Смотришь туда – тоскует душа. Я написал по этому поводу стихотворение:
Трудно дышится, плохо пишется.
Будто все это в первый раз.
А на доме туман колышется.
Вот еще один день угас.
Кто-то колется, кто-то молится,
Кто-то на все махнул рукой.
А за зоною даль сосновая.
Кто-то сыплет на рану соль.
Вот такие ассоциации у меня родились.
– Давно вы пишете стихи?
– Начиная со школы.
– В колонии еще кто-нибудь сочиняет стихи?
– Здесь есть поэтический клуб, я называю его секцией рифмоплетов. Ничего особо выдающегося они в этом клубе не сочиняют. В эту секцию ходит один мой приятель, он все пишет про крошки-окошки. Я ему все время говорю: «Ты хоть разнообразь тематику». Я ему стих написал, посвятил, так он оскорбился. У него есть стихотворение «Рябиновые бусы». Я написал в ответ:
Кто-то пишет про рябиновые бусы.
Кто-то шепчет проклятье судьбе.
Заблудились людские души
В полуистине и полувранье.
На судьбу грешат, ее ругая.
А она от смерти сберегла.
Дарят женщинам рябиновые бусы,
Забывая, сколько дали зла.
А потом бессонными ночами
Начинают думать о душе,
Суете людского мирозданья,
И писать стихи о доброте.
Ведь душа обречена навечно:
Путь искать в пучине бытия.
Продираясь через бесконечность
Полуистины и полувранья.
Я вообще всю свою жизнь тяготею к разному творчеству. Даже когда учился в милицейской учебке, я все время занимался какой-то художественной самодеятельностью. И за счет этого я везде вылезал. То есть все на плацу тренируются, а я в барабан стучу… До шестнадцати лет я вообще в ансамбле играл. В шестнадцать лет я уже рослый парень был. Играли на танцах, в ресторанах. И мне это легко удавалось. Попросят где-нибудь выступить, сыграть или стихи почитать – сыграю и почитаю. В колонии есть свой вокально-инструментальный ансамбль «Кому за двадцать». У всех ребят в ансамбле срока большие, за двадцать лет. И я им говорю: «У вас репертуар избитый, три года поете одно и то же, типа “Сижу, кусаю булочку. Иду, кусаю булочку”. Ну что это за песни?» Я им сказал: «Если бы я был вашим руководителем, вы бы за три года у меня спелись? как “Песняры” у Мулявина». И я их разворошил. Я решил им конкуренцию составить: создать при колонии театр-студию «Экспромт». В прошлом я еще был театралом заядлым, участвовал в любительском театре в Самаре. И в зоне я тоже решил создать театр. Как это получилось? Вот когда я вышел «из-под крыши», подумал, что надо чем-то заняться. Взял в библиотеке книжку стихов одной поэтессы. Читаю. Поделился с приятелем впечатлением: «Смотри, как здорово пишет». А он говорит: «Да я ее знаю». – «Откуда ты ее можешь знать?» – «Она к нам приезжала в зону». Я говорю: «Да не может такого быть!» Оказалось, она приезжала в колонию на заседания поэтического клуба. Потом я тоже с ней познакомился. Посидели, поговорили. Аж на ты перешли. Я ей даже письма потом писал. Жизнь-то у меня богатая, насыщенная, есть чем поделиться. Кстати, она сказала мне, что ее стихи очень хорошо проходят в дурдоме и в местах лишения свободы. И вот я, пообщавшись с ней, опять почувствовал тягу к творчеству. Замполит пошел мне навстречу, говорит: «Давай расшевелим народ». Таким образом, у нас с замполитом наступило перемирие. Я набрал ребят в театр-студию. Написал два сценария. Все получилось прекрасно, с шутками-прибаутками, на злобу дня, типа:
Черствый хлеб жевал я всухомятку.
Говорили в лагере мне так:
«Вот счастливчик, получил двадцатку.
А могли бы врезать четвертак».
Первое выступление нашего театра было назначено на День защитника Отечества. Мы сделали муляжи оружия, военную форму подготовили. И концерт прошел хорошо. Ни в каких других зонах праздник 23 февраля не отмечается, поскольку отмечать его считается зазорным у уголовников. А в нашей зоне День защитника Отечества каждый год отмечается с помпой, потому что здесь сидят бывшие военные. Они как-никак, но все же защищали родину. Ну а то, что они попали в зону, так здесь они считают себя вроде как… военнопленными! Ребята-то, в основном, молодые, попали в колонию за убийства. Особенно много их после Чечни заехало. Нет у них в душе покоя. Как говорится, вечный бой у них. И покой им только снится. У нас вообще в колонии отмечаются все военные праздники: День воздушно-десантных войск, День пограничника, День морфлота… Флаги даже ребята свои делают, вывешивают в отрядах. Да тут еще такая конкуренция идет! Одни говорят: «Вы пехота, вы мазут, а мы – десантура». Другие доказывают: «А вы медуз не видели». На праздник берут чай, конфеты. Собрались в кружок, взяли гитару. Поиграли, попели.
– А субординация по воинским званиям в колонии есть?
– Да какие тут звания… все осужденные.
– Но вообще-то попадают в зону люди с большими звездами?
– Конечно, есть и такие. Их в зоне хорошо знают. Они все при делах, при должностях. Те же мастера на промзоне из бывших начальников. Среди них тоже разные люди встречаются. У нас тут сидел директор спецшколы ФСБ, у него в свое время Путин учился. Я с ним общался. Умнейший мужик. Он мне сто раз говорил: «Вадим, рот закрой и молчи сиди. Потому что все, о чем ты здесь скажешь, обернется против тебя. Причем в извращенной форме». Он учил меня, что надо быть гибче. Сливаться с людьми, стараться не выделяться. Я могу рассказать еще про одного человека. Мой товарищ, собровец, Герой России, старший лейтенант, восемь лет отсидел… Он Героя России получил за Чечню. Его взвод попал в окружение. Они оказались в здании на четвертом и пятом этажах, а под ними на трех этажах были «чехи». Три дня взвод – десять человек! – держался, отбивался, пока не подошли наши основные силы. Двоих из них только ранило, все остались живыми. Об этом потом во всех центральных газетах писали, репортаж по телевидению был. И вот он после всего этого попадает в колонию. Спрашиваю его: «За что?» – «Да мы тут пьяные остановили таксиста, сказали: “Довези”. Сели, а он вдруг чего-то задерзил нам». В общем, побили они таксиста. В результате получилось как разбойное нападение. Чуть ли не завладели его автомашиной. Тот быстренько заявление написал, и посадили их.
– В бытовом плане к чему в колонии труднее всего привыкнуть?
– К тесноте.
– Колония перенаселена?
– Положено по четыре квадратных метра на человека, а у нас и метра не приходится. Вот говорят, что в тесноте, но не в обиде. Да в обиде, и еще в какой! Когда день изо дня и год от года повернуться негде. Друг другу в затылки дышим. И физически тяжело, и морально. И уже думаешь только об одном: как бы выжить. Организм-то изнашивается. У нас тут произошел вообще дикий случай. Один осужденный на промзоне сломал ногу – раздробил всю кость. Отвезли его в больницу, а вернулся он уже без ноги, на костылях. Я его спрашиваю: «Женя, а чего тебе ногу-то не собрали?» – «Говорят, лекарств нету. Сказали: “Плати за лекарства, если есть деньги”. А мне помочь некому: матушка нездорова, и бабка больная». Мальчишке всего двадцать пять лет, ему ногу ампутировали! Хотя было бы проще взять, разрезать, эти косточки сложить, и загипсовать.
