Есть ли будущее у капитализма? - Дерлугьян Георгий

Однако, если случится один из неконтролируемых глобальных кризисов (ядерная война или серьезное изменение климата), все может пойти наперекосяк. Первый кризис — результат причинной цепочки вне рамок капитализма, второй — причинной цепочки, выходящей далеко за его пределы. Любой из этих кризисов может привести к концу не только капитализма, но и всей человеческой цивилизации. Земля может достаться насекомым. Но, в конце концов, эти проблемы не вечны, и большое значение имеют политические решения. Человечество вольно выбирать между хорошими или плохими сценариями, и потому будущее непредсказуемо. Иногда мы действуем рационально, хотя обычно это происходит в краткосрочном временном интервале, а иногда — эмоционально, идеологически и иррационально. Вот почему предсказать будущее капитализма или мира невозможно.

Георгий Дерлугьян

Чем коммунизм был

Есть очевидные причины вспомнить о коммунизме в книге, где обсуждается возможность кончины капитализма. Некапиталистические альтернативы сегодня у большинства людей вызывают образы коммунистических государств вместе с чередой однообразных многоэтажек и дымящих труб металлургических гигантов, очередями и хроническим товарным дефицитом, тягостными партсобраниями, массовыми парадами, культом личности и репрессиями. Есть и менее очевидные причины. Крах советского блока стал восприниматься задним числом как нечто самоочевидное в силу его врожденной порочности и потому в особых объяснениях не нуждающееся. Однако в 1950–1960 годах в мире преобладало восхищение либо страх перед колоссальной военной мощью, экономическими и научными достижениями СССР. Его исторические успехи не отрицались даже антикоммунистами, а по убеждению множества людей, включая советских граждан, перекрывали, если не оправдывали жертвы. В те годы западные эксперты, включая нобелевского лауреата экономиста Тинбергена и консервативного классика политологии Хантингтона, признавали, что Советам удалось осуществить модернизацию, преодолеть проблемы отсталости и национальной розни. Еще в середине 1980-х, в бурный момент горбачевской перестройки, и на Западе, и в Восточной Европе миллионы готовы были приветствовать занимавшуюся в Москве зарю общемировых гуманистических ценностей. Но ведь и сегодня чудо, произведенное рыночной реформой в Китайской Народной Республике, превозносится как едва ли не главная надежда капитализма на будущее. При этом как-то неловко забывается, что китайские реформаторы и многие успешные предприниматели до сих пор носят свои партбилеты. Так весь ли коммунизм окончился крахом в 1989 году?

Тем не менее Советский Союз потерпел крах, и причины этого важно понять как для конкретно-исторического анализа, так и для корректировки прогнозов будущего. СССР стал развитым индустриальным обществом с организационной структурой, по сути, крупной корпорации, управляемой олигархией номенклатурных выдвиженцев. Возможно, это позволяет нам подвести эмпирическую базу под рассуждения о том, как мог бы выглядеть крах развитого западного капитализма. Закономерно встает вопрос, последуют ли гипотетические антикапиталистические революции классическому образцу 1917 года, или они скорее окажутся похожи на гражданские протестные мобилизации 1989 года?

Это подводит нас к особой причине для рассмотрения советской альтернативы в нашей книге. Двое из ее авторов — Иммануил Валлерстайн и Рэндалл Коллинз — еще в семидесятых годах на основании двух существенно разных теорий предсказали близкий конец коммунизма в России. Но их тогда мало кто слушал.

Вот почему начну с чистосердечного признания. В далеком уже 1987 году у меня не было санкции нашего посольстве в Народной Республике Мозамбик на личный контакт с гражданином США Иммануилом Валлерстайном. Нервно переминаясь под раскидистой жакарандой напротив входа в легендарный с колониальных времен отель «Полана» в Мапуту, я чувствовал себя угодившим в шпионский роман Грэма Грина: молодой советский переводчик идет на нелегальную встречу с маститым западным стратегом в африканской стране, раздираемой одним из «региональных конфликтов» времен холодной войны. Интеллектуальное любопытство, подвигнувшее меня на такой риск, смогут до конца оценить лишь те, кому знакомо чувство прикосновения к запрещенной книге. С точки зрения советской ортодоксии неомарксистские теории Валлерстайна были, конечно, ересью.

Валлерстайн появился в дверях отеля ровно в 18:00, как было условлено в записке, переданной через знакомую в кубинской разведке. Заметив мою неуверенность при вступлении в запретный мир валютного отеля, Валлерстайн добродушно предрек: «Сегодня я плачу за пиво — здесь принимаются южноафриканские ранды и мои доллары, но не ваши рубли. Но скоро и вы, советские, станете свободно появляться в отелях всего мира. Хотя сомневаюсь, что это сделает вас настолько счастливее, как вам сейчас, кажется,». В ответ на мой недоверчивый взгляд мэтр добавил с улыбкой в усы: «Помимо силы привычки, откуда берется ваша уверенность в том, что в Москве на Красной площади 7 ноября, для надежности скажем, 2017 года состоится парад к столетию события, которое к тому времени вы, может, даже не будете знать, как и называть?» Сознаюсь, в тот пророческий момент в моем смутившемся уме мелькнуло: «Иностранец рехнулся».

Впрочем, не менее возмущенной была и реакция известных советологов на выступление Рэндалла Коллинза весной 1980 года в Русском (ныне Гарримановском) институте при Колумбийском университете в Нью-Йорке. Социолог-теоретик потратил положенные ему сорок пять минут для демонстрации своей математической модели, операционализирующей теорию геополитики Макса Вебера [13]. Но не столько этот академический педантизм возмутил почтенное собрание экспертов по СССР, сколько нелепость гипотезы, предложенной в порядке эмпирической проверки модели. Коллинз с присущей ему невозмутимостью прогнозировал, что объект профессиональных интересов советологов исчезнет, скорее всего, уже при их жизни. Это говорилось весной 1980 года, когда Америка только приходила в себя после Вьетнама, ее экономика стагнировала на фоне высокой инфляции и в разгаре был кризис вокруг захвата в заложники персонала американского посольства в Иране. В те дни губернатор Калифорнии Рональд Рейган добивался избрания президентом, утверждая, что США критически отстали от СССР в области ядерных вооружений, и требовал жестко сдерживать распространение коммунистической угрозы по всему земному шару. Вот в какое время Рэндалл Коллинз — полноценный член американского истеблишмента, бывший футболист студенческой команды Гарварда и сын кадрового дипломата, выросший, кстати, за стенами посольств в Берлине и Москве, — выступал за ядерное разоружение и продолжение политики разрядки. Миролюбивые рекомендации, однако, исходили не из либерального пацифизма.

Веберианская модель, разработанная Рэндаллом Коллинзом, неожиданно выявила уязвимость СССР по всем главным параметрам геополитической мощи. Москва после 1945 года взяла на себя слишком много, притом, что всякая великая держава в прошлом не могла отказаться от становящихся все более непосильными обязательств в силу соображений военной стратегии и политического престижа. Вместе с тем конкретные последствия перенапряжения СССР в ходе холодной войны оставались непредсказуемы. Вопреки тогдашним мрачным настроениям на Западе та же модель показывала, что к 1980-м годам Америка еще не достигла геополитических пределов своего собственного могущества и ее тогдашние кризисы были преодолимы. Следовательно, делал вывод Коллинз, абсолютным приоритетом для безопасности мира и самой Америки должно было стать избегание ядерной войны с распадающимся СССР. Исторический опыт многих империй прошлого показывал, что распад вследствие геополитического перенапряжения наступает неожиданно для современников после длительной эпохи конфронтаций. В ходе серии конфликтов число их участников постепенно сокращается всего до двух особо крупных сверхдержав своего времени, а все прочие участники со временем превращаются в их сателлитов (что и наблюдалось с 1880-х по 1980-е годы). В конечном исходе изматывающего противоборства рушится более слабая в структурном отношении держава и исчезает двумя путями. Один вариант — это внезапно возникающий сепаратизм собственных губернаторов, наместников и зависимых союзников, чье положение позволяет им первыми почувствовать исчерпание ресурсов центральной власти на фоне все более неохотного подчинения приказам среди военных, уставших и озлобившихся в бесплодных войнах. Если же проигрывающая империя подходила к своему ресурсному пределу, все еще сохраняя внутреннюю дисциплину элит и подчинение армии, то процесс обычно завершался отчаянной последней битвой с неслыханной степенью ожесточения — подобно Третьей Пунической войне Рима с Карфагеном или тотальной войне гитлеровской Германии.