Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
Среди литераторов, коих здесь немало, можно заметить Комптона Маккензи и Ребекку Уэст… среди политиков – виконта Грея; среди ученых – сэра Уильяма Бевериджа. Конечно же, здесь целые стайки актрис, светских барышень и городских повес… Всегда можно встретить красавиц в причудливых платьях, в сопровождении занудных и задумчивых мужчин; вульгарные лица, лица интеллектуальные, несколько военных и мечтательных молодых актеров, слегка робеющих. Стены – сверкающая мозаика из семи тысяч миниатюрных квадратных зеркал. Китайские шторы закрывают вид на унылые крыши Сохо и на ночной Лондон. Низкий позолоченный потолок похож на крышку шкатулки с драгоценностями… Картины Матисса усугубляют ощущение искусственности… Музыкальный репертуар самый свежий: мелодии с граммофонных пластинок через месяц будут звучать из каждой шарманки, но в Нью-Йорке, родине джаза, уже считаются прошлым сезоном… Похоже, устроители поставили целью совместить все прелести аристократических клубов с отдыхом и танцами. «Мы хотели сделать клуб, в котором Ситвеллы не робели бы, но и не вели себя по-свойски», – рассказал мне как-то ночью один из членов клуба[251].
Помимо клубов, облюбованных аристократами и плейбоями, спрос на развлекательный досуг удовлетворяли более демократичные танцевальные залы, которых авторы «Нового исследования…» к 1933 году насчитали 23 штуки. Лучшие танцоры-любители были родом из еврейской общины Вест-Энда, но дансинги привлекали более широкую аудиторию, и здесь соседствовали «машинистки, продавщицы и девушки с фабрик». Завсегдатаи, девушки в опрятных платьях и мужчины в повседневных костюмах, ценили царившую здесь непринужденную атмосферу, и в «Новом исследовании…» сообщалось, что «люди приходят в танцзал после дневной смены или в субботний вечер в своей повседневной одежде, как если бы шли в кино»[252]. Помимо кино и музыки, развлекала сама улица, картины современной городской жизни поражали не меньше, чем увиденные на экране. «Новое исследование…» сообщало, что кафе, кондитерские и закусочные (интерьеры которых в этот период заметно изменились, чтобы отвечать новым представлениям о гигиене и рационализации производства) на окраинах города работали до десяти вечера, а освещенные фасады кинотеатров, ярмарок и театров сливались в выразительный задник для сцен народного кутежа. Особо отмечалась «современная практика освещать закрытые магазины», благодаря которой возникла «новая форма развлечения воскресным вечером. Оживленные улицы… запруживали не только идущие из всевозможных храмов и церквей, кинотеатров и пабов толпы, но и молодые парни и девушки, которые прогуливались и болтали или глазели на витрины»[253].
Ощущение, что кинотеатр и магазин в межвоенном Лондоне – островки активной современной жизни, ярко передано в романе Дж. Б. Пристли «Улица Ангела». Он чем-то напоминает ранние фильмы Хичкока, изображающие насыщенные сцены из жизни Лондона. Клерк Тарджис без памяти влюбляется в дочь торгового агента Лину Голспи. Его влюбленность перерастает в настоящее помешательство, и он видит отблеск своей страсти в каждом женском товаре, который попадается ему на глаза в Вест-Энде. Описанный ниже маршрут по местам потребления многие из читательниц Пристли, должно быть, выучили наизусть в ходе своего знакомства с растущим лондонским рынком роскошной одежды.
Когда он следовал за Линой (хотя бы и таким нелепым образом, словно сыщик), только Лина и он были для него реальностью, единственными живыми человеческими существами в городе, который во всем своем зимнем великолепии зажженных фонарей, витрин, сверкающих вечерних реклам, автобусов в золоте огней, отраженных в мокром зеркале мостовых, превращался для него в залитые светом джунгли. Когда он пытался изгнать Лину из своих мыслей, во всем городе не находилось ничего, что могло бы отвлечь его, помочь ему забыть ее. Его и до встречи с Линой сводила с ума жажда любви, он испытывал муки Тантала, бродя по улицам, а теперь было во сто раз хуже. Все, что он видел, твердило ему о женщинах, о любви. Он проходил мимо витрин – витрины пестрели шляпками и платьями, которые могла бы носить Лина. Они показывали ему ее чулки, ее белье. Они до самого верха были уставлены ее прелестными туфельками. Они приглашали его полюбоваться ее пудреницами, губной помадой, флаконами ее духов. Все, что только надевала Лина, чего касались ее руки, выставлялось здесь в слепящем свете электрических ламп. Театры и кино кричали ему в уши все, что они знали о девушках и любви. Заборы вокруг недостроенных домов во всю свою десятифутовую высоту были испещрены рисунками, иллюстрировавшими счастливое завершение романов. Даже газеты, под предлогом мнимого интереса публики к женской атлетике, каждый день помещали фотографии почти голых молодых женщин, сложенных как Лина. А из автобусов, поездов метро, театров, дансингов, ресторанов, кафе, баров, такси, домов выходили молодые люди со своими подругами, девушки с кавалерами, супружеские пары. Они улыбались друг другу, пересмеивались, держались за руки или шли, прижимаясь друг к другу, целовались[254], [255].
Отправляясь за покупками
Если верить Пристли, в период между войнами улицы Лондона походили на дамскую комнату, где неосмотрительный прохожий мог запутаться в паутине кружев и заплутать в парфюмерном тумане. А как передвигались по этим томным улицам более искушенные потребители, современные миссис Дэллоуэй и Минивер? В действительности поход за покупками, конечно, был более невинным занятием, чем его изобразил писатель, однако путеводители и журнальные обзоры рассказывали о лабиринтах магазинов, в которых недолго потеряться. Как зоны досуга были поделены между представителями различных классов и поставщиками удовольствий различного сорта, так же и столичные модные магазины делились согласно достатку и вкусу своей клиентуры, устраивая приманки для простодушных. Нужно отдать должное Пристли, владельцы магазинов, сколь бы ни были различны аудитории, сходились в своих взглядах на рекламу, которая, по их мнению, должна была апеллировать к чувству, сражать пышностью и соблазнять.
Высшие круги лондонской модной торговли испытывали на себе влияние Парижа и Нью-Йорка, изощренных в искусстве продаж. Представители французских модных домов и американских компаний спортивной одежды давали о себе знать в Вест-Энде, а порой, когда на родине складывались не лучшие финансовые и политические условия для их бизнеса, находили Лондон очень прибыльным. Liberty пригласили Поля Пуаре к сотрудничеству на один сезон, а Модный дом Worth отдал должность ведущего модельера в своем лондонском филиале мадам Чемпкоммьюнал. Модели от Магги Руфф, Эдварда Молине и Эльзы Скиапарелли также продавались в Мейфэре. Марджори Касл из Нью-Йорка, благополучно преодолев океан, открывала свой первый магазин одежды на Беркли-сквер, торговавший американскими платьями для хозяек дома. Ее соотечественница Роуз Тейлор обосновалась на Гросвенор-стрит, торгуя готовым платьем на каждый день и предлагая своим клиенткам отдохнуть и поправить макияж в салоне красоты[256]. Для британских покупательниц товары таких магазинов были особо свежими и статусными новинками, а их интерьеры совмещали элегантность французского отеля и глянцевый блеск американского модернизма, сделанные с поправкой на британское чувство театральности. Тельма Бенджамин, редактор рубрики для женщин в Daily Mail, описывала эту театральность на примере одного престижного заведения:
Англичанки могут по праву гордиться Модным домом Изобель… он занимает великолепный особняк на Риджент-стрит, а среди его клиенток – самые стильные женщины Лондона… Показ моделей у Изобель, определенно, стоит того, чтобы вы его посетили… манекенщицы прекрасно демонстрируют платья, исполняя пируэты на помосте из черного мрамора перед серым задником или грациозно проплывая вверх и вниз по ступеням из черного мрамора. Ее платья для приемов при дворе всегда неизменно прекрасны, и она убеждена, что британку может хорошо одеть только другая британка со вкусом[257].
Модный дом Изобель был из тех ателье придворного платья, которые, стремясь повторить коммерческий успех леди Дафф Гордон, шили наряды, в которых намек на аристократизм мирно уживался с ноткой авантюризма. Элитные ателье этого толка располагались в «золотом треугольнике», образованном Риджент-стрит, Пиккадилли, Оксфорд-стрит и Парк-лейн, фасадами выходили на улицы, по которым прогуливалась миссис Дэллоуэй, и предлагали товары женщинам ее круга. Американский англофил Пол Коэн-Портхейм прочувствовал атмосферу, которая царила здесь в 1930-е годы, и подробно описал характерные мелочи и противоречия между духом сдержанности и желанием покрасоваться. Он описал Бонд-стрит как место, притягивающее «хорошо одетых женщин и завзятых щеголей с… такой свободной походкой, какой, похоже, не увидишь ни в одном другом уголке… она уже покорила Ганновер-сквер, портновскую цитадель на востоке, и теперь на западных рубежах ведет успешное наступление на Беркли-сквер». Риджент-стрит же, по мнению Коэна-Портхейма, напротив, производила удручающее впечатление своей унылой респектабельностью. Улица была «рассудительной, но лишенной очарования», как «женщина, о которой говорят, что она „впрямь достойна восхищения“, потому что у нее есть масса достоинств за исключением одного – настоящей привлекательности». Зато Парк-лейн вмещала в себе все, что на тот момент считалось наиболее передовым:
