Мордехай Рихлер - В этом году в Иерусалиме
— А «Седраха»[268] вы знаете? — крикнул кто-то из зала.
— А «Старину Реку»?[269]
— А как насчет «Цу на, цу на»?[270]
Миннер пошел на компромисс. Он спел «Цу на, цу на», но с новыми словами, словами от КОР[271].
Служитель покинул меня, подсел к моему приятелю из бара.
— Нехорошо это, сесть за стол и с ходу сказать даме, что она…э-э… в теле: ведь вы видите ее впервые. Это некультурно. — И сообщил, что тому снова придется пересесть.
— Ладно, будь по-вашему. Ну я люблю женщин. Что я теперь, поганец, что ли?
Я пораньше отправился к себе в номер, запасшись гроссингеровскими списками данных. Чтобы наполнить открытый бассейн, читал я, требуется два с половиной миллиона литров воды, Тони и Люсиль[272] познакомили Америку с мамбо. Генри Кэбот Лодж[273] посетил «Гроссингер», оказал, как говорится, честь. Так же, как и Роберт Кеннеди. Мог бы я тут якшаться и с бароном Эдмоном де Ротшильдом и Рокки Марсиано[274]. Первым «Гроссингер» поименовал «Линди при кущах» Деймон Раньон[275]. Девять чемпионов мира по боксу тренировались здесь перед матчем на титул. Барни Росс — а он первым из ортодоксальных евреев стал чемпионом в легком весе — неукоснительно избегал бурных развлечений, которым в 1934 году предавались все. Чего никак не скажешь об этом гое Ингмаре Йоханссоне, последнем из чемпионов, тренировавшихся в «Гроссингере».
Поутру я удержался от искушения — отказался от запеченной в фольге картошки, которой соблазняли тех, кто рано встает, пренебрег и селедкой, как печеной, так и жареной, вафлями, арбузом, черной смородиной, клубникой, бубликом с копченой лососиной и гренками. Довольствовался апельсиновым соком, кофе и выскользнул наружу — покурить по-быстрому. В шабат курить в столовой и главном вестибюле, начиная с захода солнца в пятницу и до заката в субботу, запрещается. Лу Гольдштейн, распорядитель дневных программ, вел на террасе изобретенную им игру «Саймон говорит», уже завоевавшую известность. На террасе собрались по меньшей мере сотня азартных игроков и вдвое больше придирчивых зрителей.
— Саймон говорит: поднимите руки. Саймон говорит: а теперь — наклон от талии вперед. От талии, дама. И это, по-вашему, талия? Ой! И это, по-вашему, поклон? Как вас зовут?
— М-м, — не разжимая губ.
— Отлично. Саймон говорит: как вас зовут?
— Сильвия.
— Ничего не скажешь, прекрасное еврейское имечко. Ну и имена теперь дают. Дезире. Дрексель. Вы откуда?
— Из Филадельфии.
— Выбывайте из игры.
Один из зрителей, приложив руку ко рту рупором, выкрикнул:
— Расскажите тот анекдот про двух гоев.
— Мы таких слов не употребляем. К «Гроссингеру» приезжают люди разных вероисповеданий. Кого только, да будет вам известно, у нас нет. Ну же, ну, дамочка. Садитесь. Мы уже оценили ваш наряд. В прошлом году одна дамочка тоже вот так тут стояла, а я и спроси ее: что вы думаете о сексе? А она мне: секс, ничего не скажешь, отличный универмаг[276].
Гольдштейн сказал, что у него есть объявление для мужчин: сейчас начнутся соревнования по метанию подков, но метать подковы охотников не нашлось.
— Слушайте сюда, — сказал он, — у «Гроссингера» вас не утруждают. Подкову метнете вы, но подбирать ее будет служитель. И метать ее опять же нужно не вверх, а вниз. Ну что, атлеты, за мной.
Я не последовал за ним, решил посмотреть, как косметолог учит дам искусству макияжа. Для демонстрации потребовался волонтер, вперед вышла дородная матрона, косметолог помог ей подняться на возвышение.
— Я знаю, — начал он, — что кое-кого из вас беспокоят мимические морщины у рта. Что ж, вот эта мазилка, если ее правильно наложить, заполнит все углубления… Вот так, теперь вы видите, какая разница между правой и левой стороной лица?
— Нет.
— Уверен, что дамы в первых четырех рядах ее заметили.
У «Гроссингера» есть все — в том числе и легенда. Легенда о Дженни[277], «ЖИВОМ СИМВОЛЕ „ОТЕЛЯ С ДУШОЙ“», как не устают напоминать заголовки «Гроссингер ньюс». Куда ни кинь глазом — фотографии Дженни с разнообразными знаменитостями. «Наша эмблема, — сообщает гроссингеровский проспект, — прославленная улыбка нашей дорогой Дженни». Романтизированный, но вполне дюжинный портрет Дженни маслом украшает главный вестибюль. Имеется и песня «Дженни», Дженни участвовала в программе «Это твоя жизнь»[278] — событие настолько эпохальное, что в ненастные дни гостей иногда ублажают, показывая им запись программы. Но Дженни — теперь ей за семьдесят — уже не под силу благословлять всех новобрачных, приезжающих в отель. Не может она и так часто, как прежде, «безмятежно скользить» по огромной столовой, поэтому многие ее функции теперь перешли к даме помоложе, миссис Сильвии Джейкобс: она ведает отношениями с гостями и на ее устах неизменно играет улыбка.
— Дженни, — поведала она мне, — любит всех людей, независимо от расы, цвета или вероисповедания. Что по прозорливости, что по обаянию ей нет равных. Она — воплощение грации и благородства больших аристократок.
Дженни лично выбрала миссис Джейкобс замещать ее в роли хозяйки здешних мест.
— Бог, я думаю, наделяет людей разными талантами, дары это богоданные, голос, к примеру, — сказала миссис Джейкобс. — Так вот я рождена для гостиничного дела. За последние полвека я лучше всех воплощаю идеи Дженни Гроссингер. Меня здесь отождествляют с ней — какое вам еще нужно доказательство.
На всякий случай — буде дальнейшие доказательства все же потребуются — миссис Джейкобс предъявила письма гостей, возносящие ее таланты свахи, ее умение поднять настроение гостей. Вы, свидетельствует одно из писем, это что-то сверхъестественное. У вас прямо-таки атомная энергия.
— На нас работают наши традиции, — сказала миссис Джейкобс, — не говоря уж о дивной природе и прекрасных видах, а они здесь в изобилии. Так что мы отлично обходимся без Милтона Берла. В «Гроссингере» всего за семьдесят пять долларов в неделю любая стенографистка может запросто общаться с миллионером. И этой стороне нашей деятельности мы, знаете ли, придаем большое значение.
— Много к вам поступает жалоб от гостей? — справился я.
Миссис Джейкобс одарила меня чарующей улыбкой.
— Жалоба, — сказала она, — для нас — не проблема, а вызов. Я благодарю тех, кто жалуется.
Миссис Джейкобс устроила для меня экскурсию по дому Дженни, коттеджу «Радость», — он находится по соседству с Миллионерским коттеджем и напротив Папиного. На рояле стоит подписанная фотография Хаима Вейцмана, первого израильского президента, на столике рядом — фотография Джека Бенни, тоже с автографом. Одну стену с пола до потолка покрывают почетные грамоты и т. д. Адреса и дипломы, аттестующие Дженни «Женщиной года», включая и диплом — «Самая благородная женщина года» от Балтиморского общества помощи благородным женщинам. Имелся тут и диплом от журнала «Уиздом»[279], удостоившего Дженни титула Человека чести.
— Дженни, — поведала мне миссис Джейкобс, — на редкость скромна. Не было случая, чтобы она не уделила час в день изучению какого-нибудь предмета, а перед женщинами, у которых есть степень, она прямо-таки благоговеет…
У самой Дженни всего одна степень — почетного доктора гуманитарных наук, присужденная ей в 1959 году Уилберфорским университетом штата Огайо[280].
— Я никогда не видела, чтобы Дженни была так растроганна, как в тот день, когда ей присуждали степень, — поделилась со мной миссис Джейкобс.
Миссис Джейкобс поднесла мне коробочку печенья, чтобы я подкрепился, пока доберусь «дотуда» — «дортен» на идише, — в «Конкорд». Если Дженни Гроссингер — доктор Швейцер Катскиллов, то Артура Винарика можно считать их доктором Стрейнджлавом[281]. Винарик, в прошлом парикмахер, заработав состояние на тонике для укладки волос «Джерис», в 1935 году приобрел «Конкорд» за десять тысяч долларов и остается его водителем и вдохновителем и поныне. Ему за семьдесят. В первую нашу встречу я сморозил глупость, спросив Винарика: доводилось ли ему бывать на роскошных курортах?
— Гаражи с драпри — вот что это такое, — отрезал Винарик. — Склады.
Нашу беседу прервал гость в бейсболке и вздетых на нее темных очках.
— В чем дело, Винарик, неужели вы построили всего одно новое здание в этом году?
— Три.
Одно из них просто-таки двор Короля Артура, где «вас ждет волнующее рандеву в снегах… где каждый мужчина чувствует себя Галахэдом или Ланселотом, а каждая девица — Гвиневерой или прекрасной Элайн»[282]. Винарик — он одержимый строитель — как-то спросил комика Зиро Мостеля: