Мордехай Рихлер - В этом году в Иерусалиме
В разговоре со своим биографом Эриком Лэксом Вуди Аллен сказал, что «отчаянно мечтает снять детектив, посвященный расследованию убийства», но боится, ведь это так избито. «Меня раздирают сомнения, — сказал он, — мне кажется, у меня бы вышел ужасно смешной комедийный детектив, и зрители бы от души веселились, позабыв обо всем на свете. Но никак не могу себя заставить. В этом и состоит мой внутренний конфликт. Конфликт между тем, кто я есть на самом деле, и тем, каким бы мне по-настоящему хотелось быть. Всю свою жизнь я стараюсь нырнуть поглубже, заглянуть в бездну, при этом лучше всего мне удаются поверхностные безделицы. На мелководье мне спокойнее». И прибавил со смешком: «По сути, я мелкий человек».
По-моему, Аллен здесь, как и с названием своего эссе для «Тиккуна» — «Случайные соображения второстепенного ума», напрашивается на комплимент. Его никак не спутаешь с Достоевским, но и мелким человеком не сочтешь. Вообще-то он один из одареннейших кинодеятелей современности и отличается редкой плодовитостью и неизбывным стремлением к совершенству, тогда как достигнуть его возможно лишь тем, кто имеет куда более скромные художественные амбиции. Поаплодируем Вуди.
Катскиллы[245]
Пер. Л. Беспалова
Любой рассказ о Катскиллах — хочешь не хочешь — следует начать с «Гроссингера». С большого «Г». По обе стороны шоссе, ведущего из Нью-Йорка в округ Салливан — это два часа езды на север, — тебя осаждают рекламные щиты. «ХОТИТЕ ВИДЕТЬ ДЖЕРРИ ЛЬЮИСА[246] — ТОГДА ВАМ В „БРАУНЗ“». «ПЕРЕБИРАЙТЕСЬ В „ФЛЕТЧЕР“», «Я НАШЛА МУЖА В „УИНДЕРМИ-РЕ“», «В „РЭЛИ“ ЛЕД ЛЕДЯНЕЕ, ШУТКИ СМЕШНЕЕ, ГОСТЯМ ВЕСЕЛЕЕ». Рекламные щиты в «борщковом поясе»[247] испещряют перечни преимуществ разных отелей, каждый утверждает, что у него лучшее поле для гольфа, закрытый и открытый бассейны оборудованы по последнему слову техники и самый звездный парад звезд. В прогалинах между рекламными щитами глазу не на чем остановиться. Кустарники, невысокие взгорки. Но вот наконец и рекламный щит «Гроссингера». И на нем sotto voce[248] — «У „Гроссингера“ есть всё» — и только.
«В один августовский день 1914 года, и день этот вошел в историю, — таков зачин брошюрки, изданной в честь полувекового юбилея „Гроссингера“, — в Европе началась война. Ее огонь опалил Европу… А в один летний день того же года в городе Свободы[249] открылся небольшой пансион». Зелиг и Малке Гроссингер переоборудовали фермерский дом под пансион на девять человек, по девять долларов в неделю с головы… Возможность подышать свежим воздухом для фабричных рабочих, передохнуть для обитателей многоквартирных домов. Теперь «Гроссингер» раскинулся на полтысячи гектаров и может вместить полторы тысячи гостей. Инвестиции в него достигают пятнадцати миллионов долларов. Но процитируем еще раз юбилейную брошюрку: «Величие любого свершения не измеряется материальной стороной дела. Тадж-Махал стоил немыслимых денег, но несравненную красоту мавзолея определяют не деньги».
На первый взгляд «Гроссингер» смахивает на кибуц в его идеальном воплощении. Хотя арабов тут нет, но у каждых ворот по охраннику. Есть у «Гроссингера» и собственное водоснабжение, и главное здание, — в их случае местного разлива тюдоровского[250] стиля с венецианскими окнами, — и разбросанные неподалеку домики, поименованные в честь бессмертных героев первой алии Катскиллов, таких, как Эдди Кантор и Милтон Берл[251].
Я зарегистрировался в отеле в пятницу летним утром и, пересекая террасу по пути к своему номеру, наткнулся на форум «Не для эфира», он был в разгаре. Среди первых достославных ораторов форума — за что, как писали в одном журнале, мы должны быть благодарны Дженни Гроссингер[252], благоговеющей перед ученостью, — значились и Макс Лернер, и Норман Казенс[253]. На этот раз лекцию читал гипнотизер Нэт Флейшер, штатный лектор «Гроссингера», он покусился решить вопрос: «МОЖНО ЛИ СОХРАНИТЬ ЛЮБОВЬ В БРАКЕ?»
— У меня ученая степень по психологии, — сообщил мне Флейшер, — а сейчас я работаю над докторской диссертацией.
— В каком университете?
— Не хотелось бы говорить.
На террасе собралось примерно сто пятьдесят человек, изготовившихся задергать лектора вопросами. Они только и ждали удобного момента, чтобы наброситься на него. Жующие сигары господа в длинных шортах и дамы с припасенным на всякий случай «Нью-Йорк постом» на коленях.
— Мужчины достигают своего апогея в двадцать пять лет, — вопил в микрофон Флейшер, — а дамы гораздо позже и позиций не сдают, тогда как мужчины катятся вниз.
Кто-то из мужчин шикнул, кто-то загоготал, зато женская половина аудитории бурно зааплодировала.
— Вы думаете, — продолжал Флейшер, — что любовь ребенка к матери в природе вещей, так нет же.
Один из мужчин, прикрывшись сработанным из фольги отражателем, задремал. Его соседка обмахивалась «Из России с любовью»[254].
— Что нам нужно, — продолжал Флейшер, — чтобы не сойти с ума. ВСЕМ НАМ. Даже в шестьдесят, даже в семьдесят. ЛЮБОВЬ. Капелька любви. Если вы женаты двадцать пять лет, это еще не основание относиться к жене кое-как… Ее надо беречь.
Тут вскочила утыканная бигуди дама:
— Я замужем уже двадцать девять лет, и муж вовсе не относится ко мне кое-как.
Ее сообщение взбудоражило иссохшего мужчину в заднем ряду. Вместо того чтобы присоединиться к бурным аплодисментам, он вскочил и уставился на даму.
— Хотел бы я посмотреть на ее муженька, — сказал он, садясь, и добавил: — На этого шмока[255].
На вечер была назначена встреча одиночек, но перспективы ее радужными никак не назовешь. Язвительный субъект, подсевший ко мне в баре, сказал:
— Ну, не знаю. Я плавал утром. Плавал днем — в закрытом, в открытом бассейне — бог ты мой, где они только таких набрали? Когда же красотки-то приедут?
Перед ужином я решил прогуляться. Все пять здешних вестибюлей обшиты сосновыми панелями, и оно бы и хорошо, если бы повсюду, где только можно, не натыкали пластиковых растений. В лавчонке у олимпийских размеров открытого бассейна продают пластиковую кукурузу, в главном здании в сувенирной лавчонке «Mon ami»[256] и «Всякой всячине» можно запастись пластиковым виноградом. Среди тех, чьи фотографии украшают Стену Славы, кардинал Спеллман, Йоги Берра, Ирвинг Берлин, губернаторы Гарриман и Рокфеллер, Ральф Банч, Зиро Мостель и Герман Вук[257]. От закрытого бассейна на удивление простого дизайна все еще несет дезинфекцией, совсем как от самого современного бассейна моего детства в «Y». Я поспешил уйти от бассейна куда подальше. У «Гроссингера» собственное почтовое отделение, он имеет право клеймить своим штемпелем — «„Гроссингер“, Нью-Йорк» — почтовые отправления. Имеется тут и Гроссингеровское озеро — «для умиротворенного слияния душ», поле для гольфа с восемнадцатью лунками, конюшни, открытый каток с искусственным льдом, лыжня и горка для тобоггана, «Оздоровительный клуб для него и для нее» и, конечно же, взлетно-посадочная полоса — взлетное поле Дженни Гроссингер — по соседству с комплексом.
К ужину дамы преобразились. На смену бигуди пришли норковые палантины.
— Еврейское защитное покрытие — так назвал эти палантины, впрочем вполне благодушно, один из гостей, с той самоиронией, которая искупает «Гроссингера», и отчего, к слову сказать, писать о «Гроссингере» — занятие крайне щекотливое.
Полагаю проще всего — вдобавок известные основания на то есть — представить Катскиллы в карикатурном виде. В виде Диснейленда с кнышами. В конце концов, куда ни кинь взгляд — в глаза бросается нечто несуразное. В «Конкорде», к примеру, венецианские окна огромного зала выходят на парковку. Есть тут и номера аж с двумя ванными комнатами. (Это такой трюк. Люди на это клюют. Есть о чем порассказать.) Все самые крупные отели завели сейчас закрытые катки, как объяснила мне дама, управляющая «Лорелз»: наши гости не хотят кататься на воздухе — там слишком холодно. Озера, надо признать, пока еще не залили бетоном, чтобы возвести на их месте искусственные бассейны с очисткой, но за этим единственным исключением предназначение всех новаций — оградить гостей от природы. К примеру, в большинстве крупных отелей домики, расположенные на их территории, соединены с главным зданием системой застекленных, а то и подземных переходов, чтобы, невзирая на расходы, уберечь гостей от отнюдь не сурового климата Катскиллов.
К чему я веду, а к тому, что нет ничего легче, даже не слишком утруждая себя отбором деталей, представить и «Гроссингера», и Катскиллы, и людей, которые туда ездят, в гротескном виде. Но этот соблазн преодолеваешь, так как Катскиллы не сводятся к гротеску. С другой стороны — что есть, то есть — впечатление округ Салливан производит нелепое, и посмотри я на это сквозь пальцы а взамен превознеси, к примеру, слезливую «задушевность» Дженни Гроссингер или ее же «традиционное благоговение» перед псевдоученостью, я проявил бы толерантность, а что это как не либерализм самого неблаговидного толка.
