Александр Солженицын - Россия в обвале
32. ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В ЭТО СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Такой повязанной пленницей была Церковь при большевиках, что освобождение могло нести, казалось, лишь одну радость. Первые шаги — так и виделись, неомрачённо светлыми. Но и для освобождённой Церкви — переход не мог оказаться прост, как и для всей России.
При том что семи десятилетиям неволи у безбожников предшествовало не лучшее для русской Церкви столетие. Весь XIX век, за малыми исключениями, длился процесс окаменения форм её жизнедеятельности. Он сопровождался отпадением от веры и Церкви большой части образованного класса (по причинам также и своего развития). А с XIX на XX стала охладевать и отпадать уже и заметная часть простонародья — что и было одной из решающих подоснов революционного взрыва в 1917. Наряду с подвигами святости в недрах Церкви — в приходской обыденности настаивалась духота, это ясно видели многие иерархи и преданные Церкви миряне («Соборяне» Лескова). Неизбежно зрела реформа церковной жизни, и в начале XX века готовился для того Собор — но все эти начинания были остановлены волею монарха.
И как же встретила русская Церковь великую российскую Катастрофу Февраля 1917 — безумный государственный переворот, да во время великой войны? Синод обратился к народу с призывом признать ту хаотическую революционную власть «властью от Бога», проявился к ней даже не отрешённо-формально, но угодливо-приветственно, призвал на неё благословение Божье, и подписи поставили — да, и Сергий Страгородский, но и будущий Патриарх Тихон, но и епископ Антоний Храповицкий, — все три будущих церковных направления приложились к этому греховному источнику наших последующих бед. (И православной Церкви Зарубежья, гордящейся своею чистотой от большевизма, когда она посылала и посылает Церкви на родине гневные обвинения в непростимом «сергианстве», но ещё непростимее пошла на прямой подрыв Церкви в сегодняшних приходах, — следует этот тяжкий момент помнить).
Затем наступило как будто самое обнадёжливое развитие — успешный, многомысленный церковный Собор 1917, но он был оборван обстрелом Кремля из большевицких пушек. А дальше — и настигло нашу Церковь лютое гонение полувековой долготы, с уничтожением десятков тысяч священнослужителей (утопление целых семей в проруби, иссечение шашками на части, это всё теперь позабыто), предпримером чего было только античное гонение на христиан. И тысячи погибших проявили беззаветную преданность вере, сознательно выбирали гибель за Христа — но, увы, их жертвы, их личный героизм не могли ощитить остальной православный народ, ни ту Церковь, которая начала еле дозволенное, робкое существование в шаткой и урезанной легальности от 1943 года, да и ещё раз попала под сумасбродные хрущёвские гонения.
И сегодня следует сочувственно помнить и понимать, из какого краха, из каких унижений, из какого повального разорения и ограбления встаёт наша Церковь, поныне без материальной опоры.
Да, конечно, многие хотели бы, и ждут, и справедливо, чтобы Православная Церковь укреплялась бы совершенно самостоятельной, авторитетною силою в стране — ибо всякие государственные подпорки только ослабляют Дух Церкви. Чтобы не участвовала она в демонстративно-телевизионном «воцерковлении» власти — столь недостойной и запутавшейся; но самоустановленным, уверенным голосом обличала бы слепость или поощрительность властных лиц к разбойным силам. Чтобы голос Церкви когда-то же твёрдо зазвучал в помощь нам и в защиту, в повседневном нашем барахтаньи.
Но и помня же, и помня безмерную физическую слабость сегодняшней нашей Церкви, прореженность, неукреплённость состава её служителей (на исправление чего потребуются годы и годы), уместно нам не упрёки слать сегодняшней Церкви, а — ужаснуться нашей собственной слабости и ничтожности, как мы допускаем всё происходящее, мы, сами верующие? Те, кто равнодушны к судьбе Отечества, — они ведь и бесполезны для вызволения его.
Сегодняшние трудности нашей Церкви — далеко не только материальные.
Один ряд сложностей — роль Церкви в обществе и в повседневной жизни людей. Законно отделяясь бы от государственной власти. Церковь не может разрешить себе отделиться от общества и его вопиющих нужд. Вот эта многовековая традиция внесоциальности православия — как горька при сегодняшнем гибельном состоянии русского народа и страны. Именно в такое разорённое время, как наше, люди нуждаются в чьей-то сильной духовной поддержке (и — чьей же?) во всех сложностях общественного их бытия. Сегодня уже есть отдельные священники, отдельные приходы, которые много делают вне стен своего храма, — но передастся ли это всей Церкви как сознательное стремление? Католичество ли, протестантство, ислам, — все они социально активны, ив этом естественно проявляется связь народа со своей религией. Православная Церковь должна занять достойное место в общественной жизни России (найти место и в армии), однако в достойной же мере не опускаясь до профанации обрядов (как освящение суетных угодий). И не входя в конфликт с другими традиционными в России религиями: значением своей роли и силой влияния не переходя ту грань, за которой могли бы возникать трещины в целости многоверной и многонациональной страны.
Другой ряд — внутренние проблемы Церкви. Неокреплость восстанавливаемых духовных училищ, неспособных насытить по всей стране потребность в высоко образованных священниках. После опустошающих большевицких десятилетий и при нынешнем буйстве новоязыческого сознания — трудность поиска верного языка для проповеди и убеждения. Как именно строить обучение детей? и как просвещать пришедших в Церковь взрослых? Споры внутри Церкви о допустимости частичного перехода с церковнославянского языка богослужения на русский. Противоречия крыльев: настойчиво (иногда и резко) реформаторского — и окаменело-ортодоксального: не только ничего не менять в развитии, но вообще, по возможности, восстановить дореволюционный дух и строй Церкви. (Однако: как ничто в России не может вернуться к дореволюционному бытию — так не может вернуться и Церковь. Поиск и движение неизбежны и при глубокой верности традиции.) Ежегодные архиерейские соборы усердно работают над этими проблемами; но много надо мужества — осознать их открыто и со всеми выводами. (И когда же дойдёт до истинного примирения с нашей кореннейшей ветвью, со старообрядцами? не до «прощения» их, а принесения им раскаяния за жестокие гонения в прошлом. Неужели и сегодня, когда вся разорённая Россия не ведает, быть ли ей, в эту великую русскую Беду, — мы и тут всё не можем из гордыни признать ту древнюю тяжбу надуманной?)
В наше новоязыческое время звучат и раздражённые голоса против «расслабляющего» христианства, якобы губящего нашу национальную историю. И голоса, возвышающие патриотизм в ущерб православию и выше его. Разумеется, мы вступаем в веру как с нашими личными, так и национальными особенностями и мирочувствием. Но дальше, в ходе религиозного развития, если оно нам удаётся, мы возвышаемся до бблыпих высот, до охвата значительно более широкого, чем национальный. Наше национальное распыление, произошедшее в XX веке, как раз и истекает из утери нами православной веры, из самоутопления в новом свирепом язычестве. При отказе от православия и патриотизм наш приобретает черты языческие.
Ныне на территории России ведётся активная «миссионерская» или даже пропагандистская деятельность инославных, иноверных и сектантских проповедников, изобилующих денежными средствами, подавителъными в сравнении с нищетой нашей Церкви. Все эти проповедники (и даже организаторы образования и воспитания нашего юношества!) настаивают на своём юридическом праве на то. Допустим. Но юридическая ступень суждений — весьма невысокая ступень: юридизм изобретен как тот минимальный порог нравственных обязательств, без которого и ниже которого человечество может опуститься в животное состояние.
Однако ни исторически, ни мирочувственно, ни культурно, ни в душевном строе, ни бытийно — эти проповедуемые варианты не могут заменить нам православия. Уже сложилось так, что 1000 лет наш народ рос и жил именно в православии. И не пристало нам теперь от него отшатываться, но прилагать его в благоразумии, в чистоте, при грядущих и новых соблазнах ещё и XXI века.
Сегодня, пусть несовершенные, но всё же весьма скромные государственные меры к защите традиционных в России религий вызвали гневную газетную волну (разумеется, радостно подхваченную радиостанцией «Свобода») — но не против этих всех религий, нет, тут не атеизм, а именно и только против православия: нам грозит «православизация всей страны», "казарменное православие"".Патриарх систематически сращивает патриархию с МВД". И даже такое: эта Церковь «тоталитаризм впитала как материнское молоко», она — «один из рычагов отката общественного сознания», предсказываются ей «скандальные разоблачения», «не исключая сотрудничества Церкви с криминальными структурами». Да что там! да в духе той запредельной развязности, какая числится высшим стилем нынешней российской прессы: даровано «Патриархии право первой ночи», «сегодня нами правит не Ельцин, а Алексий II» («Общая газета», 31.12.1997, с. 10).
