Виктор Ротов - Ближе к истине
Все это время, пока мы шли, ехали на автобусе, потом снова шли, он рассказывал, рассказывал. Неторопливо, немного монотонно. В нос. При этом мне казалось, что у него каждый рассказ рассчитан по времени ровно на столько, сколько мы находились в пути на данном отрезке. Записывать или хотя бы помечать в блокноте у меня не было никакой возможности. Одна надежда на память. Может, отсюда и пошла моя «метода» общаться с героями — при мне никогда нет не только диктофона или магнитофона, но даже карандаша. Я записываю, если записываю, потом. Дома или в гостинице, когда остаюсь один. И это я нахожу, весьма и весьма эффективным. Потому что я не отвлекаюсь во время общения. Вслушиваюсь, всматриваюсь, запоминаю обстановку, изучаю собеседника… Чего при пользовании записывающими предметами не схватишь.
Я всматривался в лицо Юрия Яковлевича и видел в нем, как на магнитной видеоленте, отражение того, что он озвучивал. Еще больше таилось в глубинах его глаз: бездонная внутренняя сосредоточенность. Слушая его, наблюдая за ним, я все больше убеждался, что имею дело с необыкновенным своей обыкновенностью человеком. Его слова, мимика, голос запечатлевались в памяти.
Из всех впечатлений первого дня больше всего мне, врезалось в память, как после ужина на даче, которая размещалась на крутом косогоре, мы оставили наших женщин поболтать, сами спустились в сад. В конце сада на открытой к морю площадке были устроены обыкновенные качели: два вкопанных столба, на них перекладина, две веревки на кольцах и дощечка — сидение. Юрия Яковлевич предложил мне «прокатиться». Потом сам «прокатился». Когда я летел в сторону моря, мне казалось, что брось я держаться, — и воспарю над морем.
Покачавшись, он остановился и, грустно глядя на блескучее море далеко внизу, сказал:
— Я стараюсь посильнее раскачиваться, чтоб хоть на миг почувствовать момент взлета над землей. Сердце тоскует по высоте. — И у него блеснули слезы в глазах. Единственный раз за наше пребывание у него. Хотя порассказал он мне такое, что по вечерам, записывая в блокнот, я тихо обливался слезами.
Сначала я не очень‑то верил его рассказам. Я много был наслышан и начитан про летчиков: Гастелло, Талалихина, Маресьева… Но такого, что с ним приключилось, не
слыхивал и не читал. Удивлялся про себя: «Если это так, то почему о нем не знает страна?» Присвоили Героя? Хорошо. Но где уважение, почет?..
Я и возмутился вслух. Он с усмешкой процитировал себя: «Не везет мне в жизни, но везло в бою…»
Потянулся к книжной полке и подал мне свою летную книжку.
Я читал и не верил глазам своим. Но каждая запись в книжке заверена командиром части и печатью. Теперь эта книжка хранится, я знаю, в Центральном музее Советской Армии в Москве.
Не стану перечислять того, что в ней записано, сделаю это в конце. А сейчас назову только две цифры: 150 успешных боевых вылетов, примерно 600 атак.
Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Александра Невского, шестью боевыми медалями и Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Я уехал от Юрия Яковлевича под огромным впечатлением. И тут же сел писать очерк о нем. Назвал «На крыльях «Черной смерти».
Немцы пуще дьявола боялись наших штурмовиков ИЛ-2 и прозвали их «Черной смертью».
Написал и послал Юрию Яковлевичу. Очерк ему понравился, но название не показалось. И я не стал предлагать его в печать. Доработал рассказы и отправил ему. Он их немного подправил, перепечатал и подписал. Их я и предлагаю читателю.
Под Москвой
Грустную картину с воздуха представлял собой в конце 1941 г. участок фронта под Москвой на линии городов Истра, Высоковск, Клин. Замерзшие и покрытые льдом канал Москва — Волга и Химкинское водохранилихце, брошенные на Ленинградском шоссе легковые и грузовые машины, заснеженные леса и безжизненные селения. Только за линией фронта можно было разглядеть небольшие группы немецких солдат и движение военной техники по направлению к Москве.
На Монинском аэродроме, куда мы возвращались с боевого задания, нас с нетерпением ждали представители Генштаба. Они с жадностью расспрашивали нас, не виде
ли ли мы наших войск вблизи селений на проселочных дорогах и в лесах… Может, в кустарниках, на лесных полянах. А может, кто заметил следы лыжников?..
Мы между собой посмеивались: «Доотходились на заранее подготовленные позиции! Теперь вот с нас требуют сведения о своих войсках».
Но потом оказалось, что это Жуков в глубокой тайне готовил мощное контрнаступление, сосредоточивая у линии фронта под белыми маскировочными сетями технику и пехоту в белых халатах, приказав двигаться только по ночам. Его приказ выполнялся точно. Поэтому генштабисты и допытывались у нас — не заметны ли признаки передвижения наших войск, по которым немецкая авиация могла бы догадаться о сосредоточении сил для удара.
В день, когда мне было приказано лететь в паре с Андреем Решетниковым, чтобы найти танки в районе северо — западнее Москвы и атаковать их, то и дело срывался снег.
Когда прояснилось, мы взлетели. В районе Икша пересекли линию фронта на малой высоте и подались в глубь территории, занятой противником, готовившим удар по Москве. Нас обстреляли. Мы — ноль внимания. Нам танки нужны. Их мы обнаружили в районе юго — западнее Высоковска. В первой же атаке Решетников погиб. Меня подбили. Впервые. Удар был такой, что самолет чуть не перевернулся на левое крыло. Я подумал, что повредило лонжерон крыла и самолет валится. Уменьшив скорость и подобрав высоту побольше, чтобы не задеть лес или церковные маковки, я обеими руками вцепился в штурвал. Напрягаясь корпусом и ногами, с трудом удерживал самолет в нужном положении. Надо выйти на ориентир, на канал Москва — Волга, уточнить направление и выйти к линии железной дороги на Мытищи. И тут снежный заряд. Вхожу в белую пелену. Слева вдруг промелькнула «туша» аэростата заграждения. Потом еще один, тоже слева, но чугь выше. Это можно и напороться. Отвернул вправо. И тут увидел под собой Всесоюзную сельхозвыставку. Красиво сверху. Понял: я над северной окраиной Москвы. Поворачиваю на Монино. Мышцы стали деревянными от напряжения. Думаю, сейчас отвалятся руки, ноги. Но вот полоса, посадка. Откинулся в кресле, а расслабиться не могу — свело руки от перенапряжения. Меня вынули из кабины и в штаб на санитарной машине — докладывать командиру. Механики принялись осматривать маши-
ну. Долго копались, никак не могли понять, в чем дело. Наконец заметили незначительную погнутость кабанчика флетнера элерона. На нем след скользнувшего снаряда. Пустяк! Но не удержи я самолет в нужном режиме изо всех сил, промедли секунду с момента повреждения — это был бы мой последний вылет.
Под Калугой
Наш 566–й штурмовой авиационный полк базировался на полевом аэродроме вблизи Серпухова. В штаб прибыл заместитель камандующего военно — воздушными силами генерал Жигарев. Кратко объяснил обстановку: «Наши войска заняли Калугу, глубоко вклинились между Брянском и Вязьмой в направлении Смоленска. Пользуясь снегопадами, немцы на станции Полотняный завод из железнодорожных вагонов выгружают много военной техники. Хотят отрезать вклинившуюся конницу Белова. И ударом через Калугу, Тулу снова попытаться взять Москву… Как видите, — он показал на карте, — наши войска расположены совсем недалеко от этого места, но противодействовать немцам мы не можем. По причине отсутствия снарядов — вторые сутки они бомбят наши пути подвоза… Нужно пару штурмовиков, — обратился генерал к командиру полка майору Дачанидзе, — которые в условиях непогоды смогли бы взлететь, достичь цели, несмотря на плотный огонь защиты, поразить противника. Думаю, авиация немцев в эту погоду не летает».
Выполнение этой боевой задачи было поручено мне и молодому выпускнику летных курсов, хорошо умевшему держаться в строю, летчику Мачневу.
Мы быстро вскочили в самолеты, прогрели моторы и вырулили на старт. Я оценил обстановку взлета: слева самолеты и дома деревни Липицы, впереди высокие фермы железнодорожного моста; справа река Ока. Все скрыто в пелене снега. Но ждать, когда распогодится, нельзя: судьбу фронта решали минуты. Сейчас можно сорвать наступление максимум потерей двух самолетов и двух летчиков, а через час, чтоб остановить противника, потребуются жертвы десятков тысяч солдат и горы военной техники. Зеленая ракета, пущенная впереди бежавшими офицерами, означала, что взлетная полоса свободна.
Я взлетел, выдерживая прямую по стрелке указателя поворота. Мой ведомый, летчик Мачнев, ориентировался по моему самолету. Когда под крыльями промелькнули темные фермы моста через Оку, я убедился, что направление взял правильное.
Напряженно трудился мотор, поднимая все выше семитонный бронированный самолет с полными баками горючего, комплектом боеприпасов, в том числе 600 кг бомб и 12 реактивных снарядов под крыльями. Благополучно набрали высоту, не теряя из вида ориентиры на земле. Вышли на исходный пункт маршрута. Теперь надо на бреющем полете (не выше 25 метров над землей), выдерживая заданный курс, по локсодромии лететь на цель.
