Вадим Крейд - Георгий Иванов
К "Вереску" приложен был список книг "того же автора". Среди них упомянута повесть "Венера с признаками" с указанием: "печатается". Ни в литературе о Г. Иванове, ни в собственных его воспоминаниях нет ни единого намека на эту повесть. В том же объявлении в "Вереске" сооб-щалось о готовящемся исследовании "Александр Полежаев". Вряд ли это исследование когда-либо было закончено. По-видимому, этим замыслом Г. Иванов был обязан Садовскому, с которым был знаком лично. Садовской опубликовал прекрасный очерк о Полежаеве, включенный в его книгу "Русская камена". Г. Иванов читал эту книгу. В "Аполлоне" напечатан был рассказ Садовского о Полежаеве. Что касается "Аполлона", то Г. Иванов, конечно, читал каждый номер этого журнала. О знакомстве с Садовским у нас множество указаний: и посвященные ему стихи Г. Иванова, и три отзыва на книги Садовского в "Аполлоне", и очерк о нем, опубликованный Г. Ивановым в "Звене" (включен в настоящее издание). Интерес к Полежаеву питался и богемной предрасположенностью последнего, а интерес к богеме у Г. Иванова всегда присутствовал. Наконец, солдатчина Полежае-ва также могла как особая тема заинтересовать Г. Иванова, во множестве писавшего в годы войны "военные" стихи.
В "Вереске" было объявлено еще об одном "готовящемся" исследовании: "Русские второстепе-нные поэты XVIII века". В основном книга должна была представлять собою антологию, видимо, по образцу вышедшей около 1910 г. (без года издания на титульном листе) антологии "Русская любовная лирика XVIII в.", включавшей таких мало известных поэтов, как Павел Гагарин, Федор Козловский, Алексей Ржевский и анонимных авторов. Интерес к XVIII веку заметен у Г. Иванова как раз на протяжении 1915 г. Он проявился и в наивно-лирических стилизациях в "Вереске", и в попытках овладеть державинским "парением" в "Памятнике славы". Вкус к старине имел сложную систему корней. Здесь, например, и родительское имение Студенки, о которых писала Одоевцева, что они "казались каким-то чудом, перенесенным сюда из Италии. Поэт Мицкевич, посетивший их когда-то, посвятил им стихи, начинавшиеся - в русском переводе:
Ева потеряла свой рай,
Но нашла его снова в Студенках".
Другим источником вкуса к старине был Кузмин и Мир Искусства, а затем и живопись 18-го века, в которой Г. Иванов знал толк как человек, одаренный талантом живописца, как знаток истории русского искусства и как коллекционер антиквариата - страсть, о которой он красочно поведал в очерке "Петербургское" (см. настоящее издание). К этому еще следует прибавить специальный интерес к началу 19-го века, особенно к Пушкину, прочитанному Г. Ивановым специфически: Пушкин вдохновлял его и как певец русской военной славы, и как поэт старинного усадебного быта.
Струится сумрак голубой
И наступает вечер длинный;
Тускнеет Наварринский бой
На литографии старинной.
Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.
Возможно, некоторые подробности замысла исследования о поэтах 18-го века со временем обнаружатся в архивах. В ЦГАЛИ, например, имеется шесть каких-то "единиц хранения" - бумаги Г. Иванова. Их описание никогда не было опубликовано. Зарубежные слависты этим архивом Г. Иванов до сих пор не интересовались, а советские - если бы и заинтересовались - то вряд ли из этого что-нибудь бы вышло. Г. Иванова не печатают в СССР с 1925 года, когда его стихи последний раз были опубликованы в прекрасной антологии Ежова и Шамурина. С тех пор прошло почти 60 лет, когда "Литературное наследство" в блоковском томе напечатало хорошо известное стихотворение Г. Иванова, рисующее портрет Блока. А в другом блоковском томе приведен фрагмент письма Г. Иванова поэту Скалдину, имеющего биографическое значение. Этим эпистолярным отрывком и ограничивается в СССР публикация прозы Г. Иванова. Ни "Петербургские зимы", ни "Распад атома", ни произведения, включенные в настоящее издание, в Советском Союзе никогда не публиковались.
В том же объявлении в "Вереске" сообщалось о загадочной "Первой книге рассказов". Сказано было, что книга "печатается". На самом же деле, печаталась не книга, а отдельные рассказы в журналах - эти рассказы и предполагалось собрать в книгу. В 1915 г. в "Лукоморье" напечатан был рассказ "Монастырская липа", в 1916-ом - "Князь Карабах", в дальнейшем дважды переде-ланный и опубликованный под названием "Генеральша Лизанька", а позднее - "Настенька. Из семейной хроники". В начале 1917 г. в "Лукоморье" был опубликован "Остров надежды" - яркий образец своего жанра, т. е. короткого психологического бытового рассказа, предназначенного для публикации в популярном еженедельнике.
Возвращение к сюжету "Князя Карабаха" в разные периоды жизни - в своем роде типичный пример. На протяжении всего литературного пути Г. Иванов постоянно возвращался - каждый раз на новом уровне - к своим прежним мотивам, сюжетам и темам. "Петербургские зимы", например, возникли из очерков, печатавшихся в эмигрантской газете "Звено" под общим названием "Китайские тени". В свою очередь и роман "Третий Рим" раскрывает бесчисленные параллели с "Петербургскими зимами". Оба эти произведения и тематически, и в иных отношениях весьма близки к "Закату над Петербургом" одному из лучших произведений в жанре эссе во всей русской литературе. Тема Петербурга бессчетно варьируется в его стихах. Петербург стал для Г. Иванова мировоззрением даже в большей степени, чем Москва для неославянофила Садовского.
С тем же постоянством он возвращается к творчеству некоторых писателей, сыгравших определенную роль в его жизни. К примеру, тот же Садовской. Ему Г. Иванов посвящает стихи, пишет рецензии на его книги, мемуарный очерк; в переработанном виде вносит этот очерк в "Петербургские зимы". Еще в большей степени присутствует в его творчестве Блок. Но первое место в этом отношении принадлежит Гумилеву. У Г. Иванова есть стихи, посвященные Гумиле-ву, написанные под его влиянием, а также полемизирующие с Гумилевым. Многочисленны и статьи о Гумилеве, и воспоминания о нем. Впрочем, эти два жанра постоянно пересекаются.
Творческая манера Иванова-поэта менялась от книги к книге. Не у многих поэтов развитие бывает столь неуклонным, без остановок, без самоповторений. Но его темы, герои его книг, герои в подлинном смысле слова, на протяжении многих лет оставались теми же. Эти герои - Петер-бург, Россия, Космос. А из постоянных спутников жизни - более всего Гумилев и Блок, не только как поэты, но и как два полюса единого культурного организма, названного русским серебряным веком. Сам Г. Иванов, как критик, неоднократно писал вслед за Гумилевым, что поэзия - это движение вперед. И в этом отношении не столь уж многие среди его современников были после-довательны. Бальмонт, например, писал по многу стихотворений с одного "клише". В том же грехе критика обвиняла даже Блока. У Г. Иванова каждая без исключения новая книги представляет собой новый этап в его художественном совершенствовании. Однажды он сказал, что легко бы мог написать новый сборник, вроде его собственных "Роз". "Аппарат со мной", - писал он Роману Гулю. Аппарат - это вдохновение, кристаллизовавшееся в технику. Изученная спонтан-ность становится литературным приемом. Вторые "Розы" никогда не были написаны это были бы искусственные цветы. Сами же "Розы" - изысканно холодная, но поистине благоуханная книга - сразу была оценена читателями. "Розы" (1931) были раскуплены немедленно по выходе в свет - редчайший случай для сборника стихов эмигрантского поэта.
Возвращение к тем же темам как следствие единства замыслов на протяжении всего пути проясняется для него самого к 1916 г. Кипевший внутри источник начинал находить для себя широкое русло. Вся будущая художественная проза Г. Иванова с очевидностью имеет связь с этим годом. Действие "Третьего Рима" начинается в 1916 г. и кончается Февральской революцией. На многих страницах "Петербургских зим" речь идет о событиях шестнадцатого года. Даже "Распад атома" отчасти обнаруживает эту хронологическую связь. Шестнадцатый год - последний в жизни той России, духовная принадлежность к которой питала творчество Иванова-эмигранта. Шестнадцатый год - не только время созревания как поэта, но и более широкого самоосознания как литератора. Тогда же был написан рассказ под ироническим названием "Остров надежды", опубликованный в "Лукоморье" в начале следующего года. С него начинается тема, проходящая красной нитью сквозь творчество Г. Иванова. Это блоковская тема, которая может быть понята особенно четко, если мы обращаем должное внимание на заключительные слова рассказа: "Страшный мир наш, страшный".
* * *
Февральскую революцию он приветствовал с энтузиазмом. Об этом свидетельствуют его стихи в старых журналах, впоследствии, однако, не включенные в его поэтические сборники. Эти "несобранные" стихи на социальную тему лишены музыки, которую слышит большой поэт и которая является для него оправданием поэзии как рода деятельности. Позднее, в романе "Третий Рим", отношение к Февралю 1917 г. пересмотрено. Более полное самовыражение находим не в "социальных" откликах, а в более камерных стихах, датируемых тем же годом:
