Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Коллектив авторов
Шерстяные джемперы от Pringle были для меня обязательной униформой, хотя к тому времени, когда я начал наряжаться, ромбовидный узор уже вышел из моды, что очень жаль, потому что мне нравилось, как он выглядит. Тем не менее у меня были джемперы от Pringle с блочным рисунком, а также несколько однотонных джемперов. <…> Больше всего мне нравились джемперы от Lacoste. Они были таких же чистых пастельных тонов, что и Pringle, моими любимыми были лимонный и розовый [249].
Сочетание современного с традиционным, профессионального с рекреационным, а также травестия индикаторов классовой принадлежности — все это привело к появлению образа, который был одновременно инклюзивным и эксклюзивным. Одежда позволяла группе хорошо вписываться в социальную среду на вестиментарном уровне и одновременно наводить ужас на потенциальных противников [250]. Быть хорошо одетым значило быть крутым парнем, а потому вестиментарные маркеры, до этого ассоциировавшиеся с феминностью (розовые свитера, мягкие виды спорта, популярные у среднего класса, такие как гольф, поло и теннис), утратили свой прежний смысл. Благодаря дресс-коду агрессоры одновременно растворялись и выделялись в толпе, а граница между безобидным и опасным, мягким и жестким, слабым и сильным становилась пугающе зыбкой [251]. Похожей трансформации подвергались и классовые коды. Так, Гарет Век, болельщик команды Nottingham Forrest, рассказывал:
Сейчас каждая собака считает, что смыслит в моде, но тогда если ты наряжался (в стиле «кэжуал»), то выглядел как фрик, особенно в шахтерском поселке. Помню, мы с приятелем зашли в паб, нас было всего двое таких на всю деревню, и у меня была прическа «рыбий хвост», на мне были толстовка Boss, джинсовая рубашка, широкие брюки Levi’s и кроссовки Nike Joggers. А они стояли там в своих приспущенных штанах и думали, что я слишком расфуфырился, но в этом и заключалась половина веселья. Ты выглядел по-другому, совсем по-другому. Все они были работягами, которые упарывались за дерьмовую зарплату на каком-нибудь дерьмовом заводе, спускали все деньги и били друг другу морды. Странное дело, мы и сами были не против пособачиться, но мы думали, что собачимся стильно. <…> Мы не знали, чего хотим, но знали, что вот это — не оно [252].
Поведение Века в целом характерно для представителей рабочего класса, присваивающих и адаптирующих специфическую брендовую одежду. Однако идея отличия, бегства от ограничений, налагаемых традиционным образом жизни в Британии после Второй мировой войны, — классическая черта субкультуры [253].
Как утверждают исследователи субкультур [254], одежда, наделенная символическими функциями, представляет собой код, который считывается членами определенного сообщества и отличает его представителей от всех, кто в это сообщество не входит [255]. Это своего рода форма сопротивления, которая приобретает ритуальный характер в той мере, в какой она является коллективной деятельностью, имеющей политическую цель: вернуть себе то, что было утрачено [256].
Pumas были бизнесом, как и Reebok с британским флагом, напоминавшим, что ты — представитель белого рабочего класса Великобритании, и в этом, черт подери, плохо все. Но Adidas был отцом-основателем спортивной обуви и до сих пор им остается [257].
Поведение «кэжуалов», однако, можно рассматривать и как проявление более широких культурных тенденций. Демонстративное потребление и позерство в сочетании с актами насилия напоминает постмодернистский карнавал, противостоящий социальной норме. С. Вудворд пишет:
Идентичность, выражаемая посредством одежды, формируется как результат взаимоотношений между индивидуумом и специфическими социальными группами, она предполагает одновременно способность вызывать доверие, демонстрировать принадлежность и выделяться. Человек стремится и быть, как все, «вписываться» в социум, и дифференцироваться от него, поскольку идентичность обретается в процессе осознания себя отличным от других [258].
В случае с субкультурой «кэжуал» дифференциация подразумевала переосмысление досуга и освоение новых социокультурных подходов к спортивному зрелищу. Парадокс заключается в том, что в 1980-х годах досуг в целом стал более приватным и коммодифицированным [259]. Чтобы посмотреть футбол, не обязательно было идти на стадион: можно было остаться дома и включить телевизор. Телетрансляции позволили маркетологам, в сотрудничестве с ведущими игроками, использовать футбольные матчи для продвижения брендовых товаров, что, наряду со зрелищными шоу в перерывах, делало матчи еще более визуально привлекательными [260]. Кроме того, футбол, пользуясь термином Я. Тейлора, переживал процесс буржуазификации: клубы боролись за болельщиков из среднего и обеспеченного рабочего класса, а игроки становились все более профессиональными. Пропасть между футболом и широкими массами зрителей росла [261].
В тот же период авторитетные периодические издания развернули дебаты о маскулинности, привлекая внимание к феномену, который П. Бурдьё назвал бы культурным кризисом: речь шла о сложном процессе взаимодействия с меняющимися системами социокультурной классификации, результатом которого стало переосмысление устоявшихся позиций и точек зрения [262]. Размывание гендерных границ, трансформация представлений о сексуальности и образе жизни — все это предоставило медиаиндустрии и модным домам возможность эксплуатировать новых потребителей и разрабатывать новые продукты. Например, «кэжуалы» массово читали журнал The Face, посвященный моде и культуре и предназначенный для «авангардистов» [263], или «новых мужчин» [264]. Впоследствии, правда, многие мемуаристы жаловались на публиковавшиеся в этом издании материалы о «кэжуалах». По их мнению, журнал представлял группу в ложном свете.
В процессе конструирования нового мужчины мода виделась способом презентации персональной идентичности или обретения легитимности посредством потребления определенных товаров и демонстрации тела [265].
Я поддался брендовому безумию, которое владело «кэжуалами». Вокруг меня все были такие. Нужно было соответствовать. Ты был либо Casual, либо State (то есть in a state, в разобранном виде, плохо одет) [266].
Это признание демонстрирует значимость потребления и демонстрации культурного капитала в рамках культуры «кэжуал» [267]. Зная, что носят члены группы и одеваясь соответственно [268], или даже, возможно, задавая новые тренды, например вводя в оборот новую заграничную моду, можно было занять достойное место в групповой иерархии. Речь идет о ярко выраженной внеклассовой разновидности демонстративного потребления [269]. Идентичность обреталась и транслировалась посредством публичной демонстрации роскошных вещей, особенно в контексте досуга; важную роль играло и ритуальное поведение [270]. Можно сравнить эту разновидность маскулинной потребительской практики с практиками американских гангстеров, исследованными Б. Осгерби: в этой среде явно прослеживалась связь между чувственным удовольствием и индивидуальной самореализацией, с одной стороны, и отвержением или пересмотром социальных норм, с другой [271]. С этой точки зрения футбольного «кэжуала» можно рассматривать не как бунтаря против мейнстрима, а как продукт тэтчеристской доктрины невмешательства, то есть как представителя эгоистичного и культурно осознанного нового рабочего класса [272].
