Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Коллектив авторов
Материал, представленный в мемуарах футбольных хулиганов [210] (литературный жанр, известный под названиями hoolie lit, hit and tell или dick lit), возвращает нас к местам преступлений, совершавшихся в 1980-х годах. Опираясь на конкретные примеры, я интерпретирую стиль кэжуал как индикатор транзитивной маскулинности. Приверженцы этого стиля апроприировали и комбинировали самые изысканные вестиментарные коды и тренды спортивной моды. Может показаться, что речь идет об очередном исследовании субкультурной идентичности, но это не так, хотя я отчасти затрагиваю и эту тему. Основное внимание, однако, уделяется другой проблеме: как мужчины, принадлежащие к рабочему классу, усваивали и изменяли представления о новой маскулинности, как использовали для этого механизмы зарождающегося потребительского рынка и какое место в этом отводилось мужской моде. Иными словами, речь пойдет о переодевании классово маркированного тела в эпоху предполагаемого кризиса маскулинности, когда традиционные рабочие места синих воротничков оказались под угрозой из-за массовой деиндустриализации [211]. Пересмотр представлений о том, что значит быть мужчиной, происходил с учетом и устоявшихся, и новых механизмов формирования идентичности. В этой главе рассматриваются два из них: крутизна (агрессия, насилие и физическое доминирование) и мода (новые тенденции потребительской культуры и апроприация спортивной одежды среднего класса).
Исследуя концепции маскулинности и способы ее презентации посредством моды в контексте актов насилия, а также принимая во внимание рост вестиментарной осведомленности и доступа к предметам роскоши в 1980-х годах, расширившегося благодаря развитию нового мужского потребительского рынка, можно понять, как именно безобидные предметы гардероба (например, спортивная одежда) превращаются в маркеры власти и террора. Таким образом, в этой главе я предлагаю новый подход к изучению образа денди, или, точнее, крутого денди. Маскарадные практики, осуществляемые в рамках досуга (часто вынужденного), специфические консюмеристские тенденции и использование вестиментарных символов культурного капитала находят воплощение в иконографии насилия.
Вопреки мнению таблоидов, связь мужской моды с групповым насилием не является открытием XXI века. Например, уже в 1890-х годах «хулиганами» называли молодых людей, вовлеченных в преступную и антиобщественную деятельность. Они также придерживались узнаваемого стиля, маркировавшего групповую принадлежность [212]. Кроме того, «кэжуалы» не были первыми, кто связал приверженность определенному модному стилю с поддержкой футбольного клуба. И вместе с тем «кэжуалы» представляли собой нечто особенное — прежде всего потому, что они не выглядели аутсайдерами и не смотрелись угрожающе. Напротив, зачастую они производили впечатление стильных и благопристойных людей. Поэтому акты насилия с их стороны воспринимались как гром среди ясного неба. Если угроза невидима и не идентифицируема, как ее избежать, как ей противостоять?
Футбол приобрел популярность в середине XIX века [213]. Привлекательный для игроков из среднего класса, этот вид спорта в целом был ориентирован на широкие массы. К началу XX века мужчины из рабочего класса все чаще задавали здесь тон игры [214] и идентифицировали себя в ее рамках. Как пишет Б. Бивен, британские стадионы были ареной социальной жизни [215], и в этом контексте можно говорить о тесной связи спорта, классовых отношений, региональной принадлежности и власти, вместе вносящих вклад в становление гражданской гордости. Иными словами, доминирование на игровом поле воспринимается как социальное доминирование, что подразумевает ощущение принадлежности к группе. С течением времени в этом отношении мало что изменилось [216].
Наиболее успешные футбольные клубы происходили из самых бедных регионов [217], то есть спортивное мастерство и продвижение вверх по турнирной таблице обладали скрытым потенциалом для ниспровержения нормативных маркеров власти, таких как богатство, а также — и это особенно затрагивало болельщиков — место в социальной иерархии [218]. С марксистской точки зрения, которой придерживается, например, Я. Тейлор, футбол интерпретируется как средство изменения статус-кво: во время игры те, кто находится на нижних ступенях социальной лестницы, обретают доминирующий статус; однако, когда приходит время вернуться к работе, прежняя иерархия восстанавливается [219]. В этом и заключается смысл карнавала: мир переворачивается вверх тормашками лишь для того, чтобы впоследствии вернуться к норме [220]. Эти спорадические акты захвата власти находят выражение в языке маскулинности, в рамках концепции, интерпретирующей мужественность как конкурентоспособность, силу, жесткость, доминирование и агрессию. Социолог Дж. Липман-Блюмен так описывает этот феномен:
Уже в детстве мальчиков готовят к жизни в мире, приветствующем агрессию. <…> Мужчинам объясняют, что они должны взять мир штурмом, открыто противопоставить себя окружению. Мужчины усваивают, что социальное преимущество достигается агрессией; нужно активно отвоевывать место под солнцем. Сила, власть, конкуренция и агрессия — вот самые подходящие для этого средства… [221]
Идея доминирования, обретаемого с помощью агрессии и контроля, находит зримое воплощение в иконографии и иконологии спортсмена, достигающего вершин благодаря способности разума дисциплинировать тело [222]. Спортивная деятельность подразумевает мастерство и умение преодолеть себя и других в процессе игры. В спорте всегда есть победители и проигравшие. Спортивное состязание — метафора «смертельного» поединка: в процессе противники получают травмы, а после него продолжают состязаться, кто кого перепьет [223]. Это игра на выносливость, демонстрирующая героизм и превосходство участников, силу личности, одерживающей верх над слабостью плоти. М. Фуко, подходя к этой теме с психоаналитической точки зрения, утверждает, что дисциплинированное, фаллическое тело — это тело, выказывающее высшую степень мужественности. Речь здесь идет не только о сильных и развитых мускулах, но и о триумфе воли над природой [224]. Маскулинность, таким образом, призвана увековечивать идеалы патриархата [225]. Крутые тела непробиваемы, подобно броне; их мужественность неколебима и отчасти носит сверхъестественный характер [226]. Поэтому спортивное тело — это всегда демонстрация достижений. Оно воплощает собой маскулинный идеал, который следует превозносить и которому должно подражать.
Болельщики — не спортсмены, они, по определению, пассивны, их достижения чисто вуайеристские. Не нужно дисциплинировать и подвергать страданиям собственное тело, чтобы смотреть, как состязаются другие. Однако для «кэжуалов» крутизна подразумевала не только наличие накачанной мускулатуры, но и способность и готовность драться, стоять на своем и проявлять агрессию [227]. В книге С. Уинлоу «Плохие парни» (Badfellas) Томми рассказывает:
