Борис Рощин - Встречи
— Кто это поет? — Петр Петрович спрашивает.
— Это поет, — отвечаю, — самый счастливый из людей, которых я знаю, Вася Румяный. Редко встретишь человека, который был бы в жизни всем доволен. У одного личная жизнь не ладится, у другого удовлетворения от работы нет или зарплата не устраивает, у третьего служебная карьера застопорилась или болезни мучают, а Вася Румяный всем доволен. Сколько помню его, всегда он веселый, ни на кого и ни на что не жалуется. Подлетит утром на своей старой «макаке» со скоростью пятнадцать километров в час к смотровой вышке, взберется на нее и целый день песни поет, оберегает лес от пожара.
Улыбнулся Петр Петрович, навзничь на траву откинулся, руки под голову заложил и лежит, на сосны смотрит. Потом спрашивает:
— У вас дети есть?
— Есть, — отвечаю, — сын. Только на рыбалку его со мной мать не часто пускает. Пусть, говорит, найдет себе увлечение поумнее. А я без леса и озера больше недели прожить не могу. Больной хожу, разбитый. Недавно квартиру в новом доме получили. Жена на стены картин разных навешала, эстампов. А я на степе листок повесил со стихотворением и строго-настрого наказал ей: не снимать. «Утро» Никитина. В субботу проснусь на рассвете. Жене с вечера слово дал, что проведем выходной день вместе, в кино сходим, к свояку в гости. Взгляну на листок, что над кроватью висит, и словно в поле предрассветное выхожу:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш. Тишь — безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Читаю я эти строчки, и, верите или нет, Петр Петрович, какая-то сила меня с кровати приподнимает и потихонечку в дверь выталкивает. Прихвачу удочки в сарае, на велосипед — и к озеру.
Вечером домой прибреду, жена уже не ругается, молчанием бьет. А я на листок свой смотрю.
По плечу молодцу все тяжелое…
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!
И снова живу с хорошим настроением до следующего выходного дня.
— Никитина и я люблю, — говорит Петр Петрович, — это его стихотворение с детства помню…
Беседуем мы с академиком таким манером не спеша, и не заметил, как вода в котелке закипела. Стал уху заваривать.
Сварил уху, разложил снедь у костра на газетке, сидим, уху из котелка хлебаем.
Поел Петр Петрович и снова на траву откинулся. Лежит, молчит, в темнеющее небо смотрит. Васи Румяного «макака» протарахтела, домой с дежурства поехал, Я к озеру сбегал, котелок помыл и тоже к костру присел, сучья в костер подбрасываю.
Приподнялся вдруг Петр Петрович, взял в руку сук, угли ворошит. Вижу, волнуется, хочется ему излить душу малознакомому человеку, как это иногда в дороге бывает.
— Хотите, — говорит, — расскажу вам, что влечет меня сюда, в края эти, уже много лет? Не для газеты, конечно…
Я соглашаюсь молча.
Не переставая помешивать угли, Петр Петрович начал свой рассказ:
— Поженились мы с Мариной Васильевной, когда нам только-только по восемнадцати стукнуло. Трудные были те первые годы для нас, но и счастливые. Я на рабфаке учился, Марина на заводе работала учетчицей, а по вечерам тоже бегала в школу, седьмой класс заканчивала. Должен был у нас появиться ребенок. Но решили мы с Мариной до окончания учебы от детей воздержаться. Избавилась Марина от ребенка… Молодые были тогда, сильные, глупые. После этого не могла уже Марина иметь детей. Стала уходить из нашего дома радость. Марина места себе не находила, и мне ребенок, сын, просто необходим стал. Я его отсутствие почти физически ощущал. Жизнь пустой и ненужной казалась, тоску работой глушил, а избавиться от нее не мог. Подумывать даже начал, чтобы расстаться с Мариной…
Однажды встретил в Ленинграде школьную свою приятельницу Татьяну. С мужем Татьяна давно развелась, жила одна, и мы… Не стану вам про наши отношения рассказывать, скажу только, что родила мне Татьяна сына. Жили мы тогда с Мариной Васильевной под Москвой, а в Ленинграде я часто бывал в командировках… Да… Никитой назван ли. Татьяна никогда не препятствовала мне встречаться с ним. Смышленый рос мальчишка, рисовать любил, стихи начал писать…
Петр Петрович вдруг замолчал, прикрыл глаза и замер, опустив голову на грудь.
— А сейчас где ваш сын?
Мой собеседник встрепенулся.
— Когда война началась, Никите семнадцать исполнилось. С ополчением Балтийского завода, где Татьяна тогда работала, ушел сюда, под Лугу, укрепрайон строить. Здесь и погиб. Где лежит, не знаю, где-то в этих местах…
Я хотел спросить, знает ли Марина Васильевна про Никиту, но спросить не решился. Петр Петрович, похоже, к дальнейшему разговору расположен уже не был. Поджав ноги к подбородку, он не мигая смотрел на огонь.
Костер медленно догорал. Едкий дым, перемешиваясь с озерным туманом, заволакивал все вокруг белой пеленой. По-прежнему в кустах не умолкали соловьи, пел свою страстную весеннюю песню тетерев-полуночник, а игривые волны, перешептываясь, гонялись одна за другой по песчаному берегу и не давали дремать старым высохшим камышам.
«КРАСНЫЙ ТИГЕЛЬ»
У каждого сотрудника нашей газеты есть «свой», любимый завод, фабрика, совхоз. Почему любимый? Да потому, наверное, что там больше друзей, чем на других предприятиях, знакомо производство, знакомы люди. Сюда приходишь, как домой, и, вполне понятно, материал для газеты здесь «брать» много легче, и получается он добротнее и глубже. Фотокорреспондент в газете один, и потому приходится в равной мере бывать на всех объектах города и района без исключения. Но все же и у меня есть «свой» завод, тот самый «Красный тигель», о котором обещал рассказать поподробнее. С именем завода «Красный тигель» (сейчас — Лужский абразивный завод) связана не только история нашего города, но и история всей советской металлургии. В развитии цветной металлургии страны завод «Красный тигель» сыграл огромную роль. Лужские тигельщики с первых же дней создания завода немало попортили крови респектабельным господам Англии, Франции, Германии. Но особенно насолили они англичанину Моргану. Хитрый был англичанин, умный и богатый. Имел в Лондоне тигельные заводы. Заводы эти выпускали тигли — графитовые формы для плавки металлов, в первую очередь цветных. Производство тиглей — дело сложное и дорогое. Изготовляются они из графита, высокосортной глины и других компонентов. Затем обжигаются в специальных печах при высокой температуре и особом режиме. Составление тигельной массы и режим обжига тиглей являлись величайшим секретом. На заводе Моргана этот секрет знали всего несколько мастеров, преданных своему хозяину, как собаки. Но даже им не доверял капиталист. Когда мастера старились, он покупал им в далекой Австралии клочок земли, строил на нем дом и сплавлял мастеров туда, от греха подальше.
В то время как в западных странах (Англия, Германия) тигельное производство существовало веками, в России о нем ничего не знали. Цветные металлы на русских заводах плавились в кирпичных печах. Металл перегорал, терял свою стойкость, плавки стоили дорого. Лишь в XVIII веке, когда на Урале начала развиваться железоделательная промышленность, русские кустари-одиночки на Златоустовском заводе стали изготовлять тигли из графитсодержащей руды. Тигли эти были несовершенны, с трудом выдерживали одну-две плавки металла и, вполне понятно, не могли обеспечить развитие металлургической промышленности России.
Морган быстро смекнул, что в России на продаже тиглей можно погреть руки. Английские тигли поплыли в Россию, а из России в банки Моргана потекло русское золото. Затем англичанин решил упростить дело: построить в России тигельный завод и полностью монополизировать тигельное производство в этой стране.
Сказано — сделано.
В С.-Петербурге, на Выборгской набережной, открылся тигельный завод. Шикарная вывеска гласила; «Товарищество тиглей Морган и К°».
Но еще задолго до строительства завода в России тонкий нюх бывалого предпринимателя подсказывал Моргану, что в этой стране назревают революционные события, которые могут принести ему большие неприятности. Он решил обезопасить свои капиталы в России простым и, как показало время, единственно верным способом.
Управляющий заводом Моргана в С.-Петербурге Вольфман получил от своего хозяина четкие, лаконичные, отшлифованные опытом вековой эксплуатации колоний, инструкции. Первое и самое главное: секрет производства. О рецептуре тигельной массы должны знать самые верные и надежные люди, два-три человека. Рабочий должен знать только свою операцию и ничего больше. Всякую конкуренцию душить всеми силами и средствами, ни в коем случае не допустить развитие русского тигельного производства.
