Александр Росляков - Роман с урной. Расстрельные статьи
Я же тогда много писал по криминальной теме, и потрясенные всей этой акцией хорошевские законники меня зовут: «Не можешь как-нибудь на это возразить?» И я печатно выступил против своих коллег, готовых обслужить за деньги хоть кого — кстати ни один из них в ответ не пикнул даже. И рассказал, по материалам дела, как молодой ученый, он же мастер бокса, лишал своих немолодых жертв жилья. Работал он до посадки заместителем начальника отдела в администрации президента России — при этом слово ходатайство писал так: «ходатальство». Внутри этих «ходатальств» запятых не ставил и даже имя свое изобразить путем не мог, карябая «от Игоря Лонидовича». А у жены «ходаталя», бывшей сотрудницы прокуратуры и суда, изъяли целую кипу краденых служебных бланков с печатями, и эта кипа тоже была в деле.
Там же имелась и такая характеристика Трунова за подписью ректора Московского заочного института пищевой промышленности: «Аспирант, блестяще защитивший кандидатскую диссертацию на актуальную тему… Ученый, имеющий длинный список научных трудов и подающий большие надежды в области экономики страны…» От этой, судя по всему, бумаги и плясал в печати и эфире весь труновский легион.
Как я узнал, Трунов действительно окончил тот институт, а затем защитился на тему «Резервы использования производственных мощностей в сахарной промышленности». Нашел я в институтской библиотеке и его автореферат такого содержания: «Определяющими причинами неритмичности свекольно-сахарного производства являются простои оборудования… Предлагается: остановка сахарных заводов по окончании производственного сезона в строгом соответствии с установленным порядком…» Институтские специалисты сказали мне на это: «Чушь. Такое напишет любой шестиклассник, дай ему пару отраслевых сводок».
Не поленился я, поставив на уши всю Ленинку, отыскать и «длинный список научных трудов» Трунова. Трудов всех, опубликованных в отраслевой брошюре, оказалось три, общим объемом около десяти страниц. И в них — примерно слово в слово то же самое: «Осуществление действенных мер по упорядочению сети свеклоприемных пунктов позволит обеспечить более ритмичную работу…» Но смею думать, что и эти труды крупный камерный ученый не писал своей рукой — которая в ту пору была занята по написанию указанных «ходатальств»…
В конце концов по бывшим в деле трупам ничего установить не удалось, и Хорошевский суд приговорил Трунова на 6 лет лишь за доказанные эпизоды по мошенничеству. Но вся запущенная отмазная пресс-волна в итоге окупилась: Мосгорсуд отменил приговор — с мотивировкой удивительной. Дескать судья неправомочно зачитал показания свидетеля, который должен был давать их сам. Но тот свидетель был уже убит — и сам явиться в суд никак не мог…
И тут хорошевские законники дали первую во всей этой плачевной для них эпопее слабину. Не отважась ни судиться против опорочивших их заказных лжецов, ни спорить с высшей инстанцией, они решили, тихо смолчав в тряпочку, провести назначенный им пересуд. Новый приговор просто отмел часть ранее доказанного и сократил срок наказания Трунову до 4-х лет.
Выходит он на волю — и сразу начинает действовать очень активно, не в пример пассивным судьям. Которые мне говорили, что попасть на прием к Председателю Верховного Суда даже им нелегко, ждать надо месяцы — Трунов же попадает туда в считанные дни. И затем Верховный Суд, к изумлению Хорошевского, отменяет и последний приговор — по так называемым нереабилитирующим основаниям. То есть поперек всех доказательств в деле просто пишется: все решения отменить за недоказанностью, дело производством прекратить.
Трунов вчиняет мне тот сумасшедший иск, прокуратуре — иск за незаконное содержание под стражей, а по судье Кулькову добивается служебного расследования на предмет отстранения от должности.
Моя безумно затяжная тяжба, начатая пробивной четой Труновых, когда сам истец еще был в камере, то останавливалась, то возобновлялась, переносилась из одного московского суда в другой. Но самым большим потрясением для меня стало то, что Хорошевский суд, куда в конце концов попала эта тяжба, меня и осудил за публикацию в его же, Хорошевского суда, защиту! А Хорошевскую прокуратуру тот же суд опустил на выплату Трунову компенсации за его де незаконную отсидку. И высекши таким путем самих себя, родные правоохранители расписались окончательно в капитуляции перед какой-то, якобы самим Рушайло защищенной — а на самом деле просто шибко бойкой парой. Но я, не стерпев такого безобразия, обжаловал свой приговор, и дело ушло на второй круг…
Но меня больше волнует все же не сведенье счетов с этой парой, а другое. Почему наш суд и вся правоохранительная система превращаются в какой-то балаган, который уже никого ни от чего не охраняет; в камуфляж уже не только формой, но и сутью? И из всех называемых сейчас причин того я бы выделил один причинный корень, уходящий во времена не столь, как говорится, отдаленные.
Когда-то на телевизионном пресс-клубе, где обсуждалась эта тема, я выступил с такой примерно речью. Есть у меня друг — очень толковый следователь прокуратуры. В свое время прокурор Москвы Пономарев распорядился: таких следователей от лишней писанины и дурацких дел освободить, дать каждому по паре оперов — и пусть работают сугубо по убийцам и бандитам. И друг через полгода показывает мне составленный им не без гордости отчет: все свои десять висяков по убийствам он раскрыл. Причем настаивал, что все — благодаря верно построившему органы Пономареву. Но тут убивают Листьева, и лично Ельцин за это скидывает Пономарева, нагнавшего страху на московское урло. И вся раскрываемость по Москве немедленно идет на убыль. Мой друг, проработав всего день в следственной бригаде по Листьеву и раскрыв морально это дело, пишет рапорт: «Прошу освободить меня от данной работы в связи с невозможностью ей заниматься, когда работать откровенно не дают». Вот и вся причина, почему не раскрываются дела и кто так сделал, чтобы они не раскрывались.
В ответ на мою речь стихийно раздалось: «Вот это точно не покажут!» И в самом деле это из показа аккуратно вырезали. Кстати мой друг пришел во внутреннее убеждение по организатору того убийства при обыске в офисе Березовского. Но когда до полной ясности уже был один шаг, грянул приказ: все обыски и прочие мероприятия по Березовскому прекратить. И я весьма подозреваю, что тот, кто снял Пономарева, тоже знал, кто грохнул всенародно полюбившегося шоумена. И устранил одного из самых ключевых тогда и лучших правоохранителей и порушил целую систему с той лишь целью, чтобы убийцу не нашли.
С моей машины как-то сперли колесо. Пошел я в наш отдел, там юный оперок мне говорит: попробуем найти, но только дело заводить не надо. А будете настаивать — я вас тогда допросами замучу, а колесо уж точно не найду! Я говорю: и не сомневаюсь, что не найдете, хотя даже наш дворник знает, кто упер. Я от вас хочу другого: чтобы вы в нашем дворе хоть помаячили, а то пацаны, которые там у всех бомбят машины, не знают даже, что вы есть!
Потом я поднялся к знакомому замначальнику по розыску — и говорю ему: ну если вы не будете открывать дел по мелочам, эти отвинченные пацаны после колес начнут отвинчивать и головы!
Но он мне: я могу, конечно, обязать сотрудника завести дело. Но только должен буду после этого его уволить — в противном случае меня уволят. У нас план раскрываемости — 70 процентов. По колесам и тому подобному сразу будет куча висяков, а за срыв процента — вплоть до увольнения. Поэтому порядочные опера, не в силах вынести этот идиотизм, уходят — а приходит зелень. Кто — за пропиской, кто — откосить от армии, кто — набить руку и уйти дальше в частную охрану…
А чего стоит такой приказ рушайловских времен: «Изыскивать средства на ремонт отделов среди спонсоров», — превративший милицию в прямую содержанку криминальных общаков! И сколько этой высшей политической подлянки, дубиной бьющей по все тем же органам, еще в ходу! Милицейское начальство, ездящее уже чуть не в «ролс-ройсах», снизошло хоть раз в последние годы в московское метро? Где в каждом переходе милиционер — и чуть не на его плечах кто продает фальшивые дипломы, кто скупает краденные мобильники и золото; какие-то индусы с кожгалантереей и так далее. И это все — в открытую, на всех глазах! А что, стало быть, по заглазам?
И наконец о суде, который дольше всех берег свой кадровый состав. Когда судья Кульков получил за Трунова вызов в Высшую квалификационную коллегию, то пришел в шок — а с ним и весь Хорошевский суд. Такие вызовы означают серьезное и обоснованное недоверие к судье — но чем мог его заслужить известный в своем деле дока с безупречной репутацией, с огромным опытом и стажем? Коллегию он с честью прошел — но месяц до нее и еще месяц после у всего суда дрожали руки: раз уж таких, как Кульков, трясут, то как работать дальше?
