Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
«А вчера, уже после того, как по радио объявили, что на дворе скользко, вдруг с вешалки упала моя шуба и из кармана выпали ключи от машины – она всегда очень тревожилась, когда я один в такую погоду уезжал.
В театр поехал на метро».
И в следующей строке совершенно спокойно, без оттенка жалобы: «Все в мире пусто, целей нет, погода ухудшилась, дождит, похолодало».
Восхитительно ровная, стоическая, мудрая интонация.
На самом деле – сложнейшая гамма чувств, бешеный рисунок кардиограммы и огромная человеческая страсть заключены в этом ровном, с тихой полуулыбкой голосе.
Такой голос настраивается целой жизнью.
Юрий Козлов
Почтовая рыба
(М. : Поколение, 2011)
Грибоедов был дипломатом, Салтыков-Щедрин – губернатором, а Юрий Козлов возглавляет пресс-службу Совета Федерации. У меня есть смутные подозрения, что либо в Совете Федерации работают истинные либералы и демократы, либо там никто давно не читает книг. Например, книг Козлова.
Был такой переходящий сюжетец в беллетризованных биографиях тех русских классиков, что вышли из крестьянства. На родине ставшего знаменитым земляка встречаются два его односельчанина, и один говорит второму: «Слыхал, наш-то Саня в писатели попал! Во, глянь!» – и сует книжку. «Ох ты!» – отвечает второй и долго крутит книжку в мозолистых руках, изредка принюхиваясь к ней. Потом, естественно, возвращает назад: не читать же.
Знаете, я почему-то членов СФ именно так себе представляю. «Слыхал, наш-то Юра, оказывается, книжки пишет!» – «Да ладно!» – «Ей-богу! Вот и портрет его на обложке!» И оба члена СФ зачарованно смотрят на портрет: похож. Может, даже читать начнут, но скоро бросят, конечно… Сложно! Или, как в этих кругах любят говорить: настолько много проблем, что не до литературы совсем, времени на чтение нет абсолютно.
Хорошо, что у них нет времени.
Вон у Екатерины Великой забот было меньше, чем у нынешних политиков, поэтому она однажды прочитала Радищева. И уехал Радищев далеко-далеко.
Юрий Козлов притом что давно и упорно работает во властных структурах, описал в художественной прозе (далее без иронии) тоскливую и местами свинцовую мерзость нового порядка еще тогда, когда за эту тему ни Сорокин, ни Пелевин толком не брались. Всех любопытствующих отсылаю к давним, отличным книжкам Козлова «Геополитический романс» и «Колодец пророков». Но, вспоминаю сейчас, читая те книги, лично я преисполнялся не только отвращением, но и здоровой человеческой злобой.
А после «Почтовой рыбы» осталась на сердце моем одна сплошная маета и мука.
«Почтовая рыба» – сочинение (про) смертельно уставшего от жизни человека.
В романе этом все описывается так, что на душе становится муторно: и отношения полов, и старение женщин, и слабость мужчин, и многие иные вещи. Но в плюс ко всему дано еще и объемное (в треть книги) политико-философское эссе о современности и нашем недавнем прошлом. Если Лев Толстой поместил свои наиважнейшие размышления в финал «Войны и мира», то Козлов, не церемонясь с читателем, остановил действие романа в третьей же главке, едва закрутив вполне себе криминальный сюжет, – и давай задвигать о наболевшем.
Эту часть я прочел с наибольшим интересом, залпом. Как иначе: в кои-то веки политическую изнанку описывает не просто чиновник – но замечательный русский писатель, и не просто патриот (патриотов у нас полно) – а человек, сведущий в теме.
Главный герой (как и автор) работает в госслужбе.
«Внедряемый под видом реформы хаос, – прочел я мысли этого героя в книжке, – делал в принципе невозможной какую-либо осмысленную управленческую работу. Машина скрежетала, перегревалась, выдавала неправильные решения, которые принимались к исполнению, потому что другой машины у государства не было. Почему наиболее подходящей для России объявлялась то бразильская модель управления, где всего одно министерство, то нигерийская, где министерств было несколько сот и каждое из них разделялось на пять “племенных агентств”, то ливийская, где вовсе не было никаких министерств, а “все решал народ” в лице несменяемого лидера, никто толком не понимал».
Прочел и подумал: иронизирует автор или совсем нет? Или все именно так и обстояло у нас?
Но, с другой стороны, а Грибоедов шутил в «Горе от ума»? Салтыков-Щедрин шутил?
«Работая в парламенте, – пишет Козлов о своем герое, – Рыбин почти физически ощущал тягучее, как латекс, и липкое, как паутина, распутье, внутри которого они длили свое существование. Форель не разбивала лед. Меч не разрубал узла противоречий. Люди государства верхов были людьми неразрешимого (и неразрешаемого) противоречия, потому что деньги для них были превыше государства. Тайные богатеи с липовыми (для быдла) декларациями о доходах, они спали подо льдом украденных денег, и, должно быть, им снилась долгая счастливая жизнь на теплых островах в океане, хотя в колоде их судьбы подобная карта отсутствовала».
Мы и сами обо всем этом догадывались, но автор-то не догадывается – он знает. Это как-то особенно неприятно. Тем более если свои знания он с фирменной козловской увлекательной монотонностью излагает 120 страниц подряд – именно столько отпущено в книге места на политические размышлизмы.
Однако какое-никакое отличие от Грибоедова и Салтыкова-Щедрина я все-таки разыскал в романе.
Вот цитата.
«Рыбин получал зарплату, ездил на персональном автомобиле, присутствовал на совещаниях, где обсуждались вопросы государственной важности, но строй его мыслей, представлений и ощущений оставался прежним.
Он ненавидел власть.
Он служил власти.
Он был одновременно жертвой и опорой режима».
Мне почему-то кажется, что про упомянутых тут классиков XIX века неверно было бы сказать, что они были жертвами режима. Но и опорой режима их тоже едва ли можно назвать.
У них, судя по всему, была возможность работать на, прошу прощения, Россию, минуя режим. То есть в той, давней, России оставался для этого зазор.
А сейчас зазора почти не разглядеть – или не разглядеть вообще. По крайней мере, роман Юрия Козлова оставляет именно такое ощущение.
…Да, напоминаю, в романе есть криминальный сюжет и многозначительный финал. Но увлекательный сюжет я, наверное, пересказывать не стану. Честно говоря, я его и не помню.
Юрий Буйда
Жунгли
(М. : Эксмо, 2010)
Вообще – хорошая проза. Не просто хорошая, а пышная, духовитая: там Гоголь подмигнет тебе, тут Бабель – радуйся, читатель.
Чуть больше, быть может, физиологичная, чем пристало русской классике, – но, с другой стороны, у Гоголя с Бабелем тоже телом нет-нет, да и пахнет, да и «Мелкого беса» мы читали, и Ремизова, и Горького – так что и это все, пожалуй, «в традиции». Разве что вульгарными классики не бывали, а Буйда себе позволяет. Позволяет и позволяет. К середине книги уже начинает подташнивать от нескончаемого скотства и блядства.
Но это ладно, мы попривыкли.
Зато каждый рассказ (а «Жунгли» – это цикл рассказов с общими героями, живущими в одном месте) раскрывается как детская книжка с картинками – все видно, все осязаемо, под конец непременно заготовлена мораль, с умом выполненная, но вроде как малоприметная, ненавязчивая. Почти.
В первом рассказе – «Лета» – бабушка по имени Лета Александровна раскрывает руки – и к ней сбегается малышня: русская, армянская, прочая. «И хотя она не сказала ничего такого, что могло бы успокоить и одобрить детей, они <…> сгрудились, сбились вокруг нее, облепили, все еще всхлипывая и дрожа, – а она лишь касалась руками их черных и русых голов, их плеч, лиц, бормоча: “Я здесь… Я здесь…”»
Бабушка Лета Александровна – это, понятное дело, Империя.
Во втором рассказе все, как могут, ищут Бога, и никто не находит. И лишь полубомж Овсенька, тихое, ласковое существо, просыпается ночью от того, что к его щеке прикоснулся кто-то. Овсенька спрашивает: «Кто тут? Есть кто?» – встает, открывает окно, а там первый снег идет. «Вон чего! – понимает Овсенька. – Это снег пошел…» Но умный читатель-то уже догадался, что это не снег, не снег, а Бог, Бог.
Поселок Жунгли – это, само собой, метафора низовой, навозной, народной России.
«Троих сестер-толстушек Веру, Надежду и Любовь Крокодил воспитывал, как мог и умел: кормил пельменями, заставлял менять трусики каждый день, выдавал деньги на школьный буфет, а вечерами трахал по очереди». Крокодил – это герой такой, здоровый парень, в Чечне служил. Жунгли, одним словом! – как африканские джунгли, только с русскими людьми.
В Жунглях подросток продает дворовым пацанам свою дурковатую тетку побаловаться за десять рублей и фонарик. В Жунглях горожане на Пасху ловят черного пса, и жгут его, и побивают камнями. Это у них вера такая страстная и страшная. В Жунглях бабы раздевают карлика в бане и принуждают заниматься рукоблудием, а сами хохочут. В общем, все как издавна повелось у нас на Руси, не узнаете, что ли?
