Лев Шильник - Черные дыры российской империи
Познакомимся с этим человеком поближе. Мать царя Федора Иоанновича и первая жена Ивана Грозного Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева была родной сестрой Никиты Романовича Захарьина, от которого весь род начал называться Романовыми (в полном согласии со старой русской традицией – Никита Романов сын). Таким образом, Федор Никитич Романов, сын Никиты Романовича, приходился государю Федору Иоанновичу двоюродным братом. При Грозном он особенно заметен не был, а вот при царе Федоре сделал блистательную карьеру: в 1586 году ему пожаловали боярство и он почти сразу же занял должность дворового воеводы и псковского наместника. Федор Никитич получил неплохое образование (выучился даже латинскому языку), прекрасно ездил верхом и был изрядным щеголем. Современник-голландец рассказывает, что если портной, пошив и примерив кому-нибудь платье, хотел похвалить свою работу, то говорил заказчику: теперь ты просто вылитый Федор Никитич. После смерти царя Федора в 1598 году по Москве пронесся слух, что якобы покойный государь прочил в преемники Федора Никитича. Слух, как водится, не подтвердился, а вот Романовы еще до коронации Бориса Годунова затеяли невнятную интригу, вознамерившись посадить на трон вместо Бориса некоего Симеона Бекбулатовича, которого Иван Грозный в свое время пожаловал титулом великого князя и сделал номинальным правителем Русского государства, а в 1576 году даже пожаловал ему в удел Тверь. Иван Васильевич, как мы помним, был вообще большой шутник и затейник. Прямо скажем, история малопонятная, но так или иначе, никаких санкций в отношении Романовых со стороны Бориса не последовало. В течение первых двух лет царствования Бориса они чувствовали себя совершенно спокойно.
Ситуация решительно переменилась после того, как на рубеже веков московский люд уже во весь голос заговорил о том, что царевич Дмитрий жив и здоров, причем первое упоминание о Самозванце пришло из имения боярина Федора Никитича. В 1601 году Лжедмитрий объявился в Польше, а донской атаман Заруцкий, безоговорочно признав в нем законного государя, гарантировал наследнику поддержку казаков. И сразу же после этого на Романовых обрушиваются репрессии. Невозмутимый и сравнительно мягкосердечный, Борис вдруг в одночасье сделался круче вареного яйца. Многочисленному клану Романовых всыпали на всю катушку. Сыновьям Никиты предстояло пережить тяжелые времена. Летописцы рассказывают, что Александра удавили на берегу Белого моря, Василия и Ивана сослали в Пелым, велев содержать их строго, а Михаила Никитича посадили в земляную тюрьму в окрестностях Чердыни (север Пермской земли). Все они, кроме Ивана, сгинули в ссылке. Нашему герою Федору Никитичу повезло больше: первого московского щеголя упекли в Сийский монастырь под именем Филарета, а его жену, Ксению Ивановну Шестову, постригли в монахини в Заонежье под именем Марфы. Их малолетних детей (будущего государя российского Михаила и его сестру) сослали в Белоозеро на Вологодчине.
Не правда ли, странно? Откровенная попытка дворцового переворота почему-то прошла незамеченной и не вызвала ровным счетом никаких последствий, а одно только упоминание о живущем в чужих краях царевиче спровоцировало настоящий взрыв. Надо полагать, многоопытный царедворец Борис прекрасно понимал разницу между неуклюжей интригой, затеянной из пустой молодеческой удали, и реальным покушением на престол. Донесения своих шпионов он не прятал под сукно, а изучал самым тщательным образом. По всей видимости, немедленно было проведено следствие, в ходе которого связь между Самозванцем и Романовыми если и не стала неопровержимо ясной, то, во всяком случае, заставляла о многом задуматься. А тут еще донские казаки, присягнувшие Лжедмитрию на верность...Между прочим, это лишний раз говорит о том, что Годунов не до конца доверял донесениям своих агентов из Углича: у него имелись серьезные основания полагать, что законный наследник престола может запросто обнаружиться в сопредельных странах. Отсюда и скоропалительно сфабрикованная деза, выдающая царя Бориса с головой: дескать, это не царевич Дмитрий, которого давным-давно нет на свете, а подлый обманщик и беглый монах Гришка Отрепьев.
Однако вернемся к нашему герою. Поначалу Федора Никитича содержали весьма строго – к нему был приставлен пристав Воейков, обязанный доносить Годунову о каждом шаге и слове узника. Но в 1605 году, когда борьба Бориса с Самозванцем была в полном разгаре, Филарет неожиданно воспрянул духом и стал себя вести очень дерзко, отгоняя от себя палкой монахов, которые приходили за ним следить. Воейков доносил государю: «Живет старец Филарет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется; все говорит про птиц ловчих да про собак, как он в мире живал. Старцев бранит, и бить хочет, и говорит им: увидите, каков я вперед буду». Как мы помним, шествие Самозванца было триумфальным – по мере его приближения к Москве русские города один за другим признавали его законным государем. Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Одним из первых указов Лжедмитрия после коронации (еще раз напомним, что в его войске решительно преобладали казаки: донские, запорожские, волжские и даже яицкие, а отнюдь не поляки) было возвращение из ссылки всех оставшихся в живых Романовых. Иван Романов был пожалован боярским титулом, а чернец Филарет возведен в сан Ростовского митрополита. Что и говорить – карьера, дай бог каждому! Из простых монахов, минуя все промежуточные ступеньки, сразу же в митрополиты. После этого вряд ли можно сомневаться, что между Самозванцем и Федором Никитичем существовали давние и устойчивые связи. Между прочим, отметим еще одно немаловажное обстоятельство: если бы Борис Годунов в духе людоеда Ивана Грозного извел весь род Романовых под корень, возвращать из ссылки было бы попросту некого. Но это так, замечание на полях к вопросу о роли личности в истории.
Об одиннадцатимесячном царствовании Лжедмитрия I мы в свое время уже писали, поэтому повторяться не будем. Напомним только читателям, что кончил он плохо: прах Самозванца всыпали в пушку и пальнули в сторону Польши. Такая вот незатейливая метафора: откуда, дескать, пришел незваным, туда и убирайся к чертовой матери. Московские жители всегда были неравнодушны к карнавалу и примитивной символике. Самое интересное, что свержение Лжедмитрия и воцарение Василия Шуйского ничуть не поколебало положения Ростовского митрополита Филарета, преспокойно отъехавшего в свою епархию. Между тем политические горизонты государства Российского снова заволокло тучами. Тушинский вор, более известный под именем Лжедмитрия II, уже пересек границы Московского княжества и расположился лагерем в 12 верстах от стольного града. Армия Самозванца номер 2, которую отечественные историки до сих пор привычно называют польской, в действительности состояла из русских, донских, запорожских и волжских казаков, а также из татар и литовской шляхты, то есть тушинский лагерь представлял собой многонациональное образование, собранное с бора по сосенке. Не менее любопытно, что и противостоящий тушинцам царь Васька искал помощь отнюдь не в России, а в магометанском Крыму. Отряд под командованием Кантемир-мурзы, прибывший на Русь по призыву Шуйского, нанес чувствительное поражение сепаратистам, и те едва «усидели в своих таборах на реке Нара». Так что размежевание тяжущихся сторон происходило совсем не по национальному признаку.
Когда русские города, в который уже раз, стали один за другим признавать Тушинского вора (чествование самозванцев сделалось доброй русской традицией), несгибаемый Филарет продолжал удерживать Ростов в повиновении Шуйскому. Но в октябре 1608 года тушинские отряды все-таки ворвались в город, облачили митрополита в сермягу и отвезли его в Тушино, в насмешку посадив на воз вместе с ним какую-то приблудную девку. Против ожиданий, Лжедмитрий II, признанный к этому времени Российским самодержцем уже многими русскими городами, встретил Филарета со всеми почестями и провозгласил патриархом. Если вы думаете, что после этого Филарет впал в немилость у московских властей, то жестоко ошибаетесь. Удивительным образом новоиспеченный патриарх умудрился усидеть на двух стульях: выставив себя пленником, он одновременно сумел сохранить доверие Самозванца. Во всяком случае, дюже строгий к изменникам патриарх Московский Гермоген отзывался о Филарете в том духе, что он не по своей воле находится в Тушине, а потому патриарх его не порицает, но молит за него Бога. Разумеется, все это говорит о незаурядных дипломатических способностях Филарета: оставаться «своим» в Москве и одновременно отправлять богослужение, поминая Тушинского вора царем Дмитрием, получится не у всякого встречного-поперечного.
В июле 1610 года Филарет опять на коне: он принимает самое непосредственное участие в отрешении Василия Шуйского от власти и сразу же устанавливает дружеские отношения с Семибоярщиной. Самозванец уже давно вышел в тираж и серьезных людей не занимает, поэтому решено наладить отношения с Речью Посполитой и призвать на российский престол польского королевича Владислава. Сверху последовала команда – и сначала Москва, а следом за ней и другие русские города тут же взяли под козырек. В осажденный поляками Смоленск срочно направили «великое посольство» числом в 1200 человек, а возглавил его не кто иной, как наш старый знакомец Федор Никитич. Основной целью представительной депутации было соглашение о призвании на российский престол королевича Владислава в качестве конституционного (а не самодержавного) государя. Российской стороной было выставлено несколько условий, в числе которых едва ли не на первом месте стояло обязательное принятие юным поляком православия.
