Лев Аннинский - Русские и нерусские
Готовность встать на защиту справедливости, точнее сказать, особая чувствительность к любой несправедливости и стремление восстать против нее — это то, что лежит в самой сердцевине еврейского характера. Не Мессия, который придет, нет, ты лично несешь ответственность за все. Нередко это вело к ошибкам — трагическим, высоким, святым, комическим, преступным, абсурдным, просто глупым. Но источником всех ошибок было одно заблуждение: «Я иду исправлять этот мир!»
Л.А. Что до страсти исправлять весь мир, то русские тоже отметились в этой школе.
«Мы за все в ответе!» «Принявши целый мир в родню». «Чтоб на первый крик «Товарищ!» оборачивалась земля». Как удержаться при таком экстазе от «трагикомических ошибок», о которых так пронзительно пишет Амос Оз? Может, попробовать, как мы, русские, сверяться с благодатью, а не с законом, который, как известно, что дышло?
А.О. Разумеется, «исправители мира» есть и среди других народов. Но мне кажется, что этот импульс — исправлять сей мир — изначально «запущен» культурой еврейского народа, даже если у «исправителя» дедушка православный, а бабушка — католичка. Дело не в происхождении. Я говорю о том, что повлияло на этого человека: он читал Библию, он читал Пророков, или, по крайней мере, он читал литературу, возросшую на этой почве.
Л.А. Ну, и мы читали Библию, и мы читали Пророков, сначала на уроках Закона Божьего, потом, при безбожной власти, — из-под полы (что еще лучше усваивалось, как всякий запретный плод). И уж точно: вся русская литература возросла «на этой почве».
Так в чем первородство евреев? В том, что им посчастливилось сохранить свои тексты с наиболее давних времен?
Лехайм!
Михаэль и МандельштамА.О. Известный израильский писатель Сами Михаэль рассказал, что в молодости он входил в центральный комитет нелегальной коммунистической партии Ирака: в этом комитете было тринадцать членов — один мусульманин, один христианин и одиннадцать евреев. «Сегодня, — подчеркнул Сами Михаэль, — я не коммунист, но и того, что я входил некогда в руководящий орган компартии Ирака, я отнюдь не стыжусь». И тут поднимается один из наших «русских» гостей и заявляет: «Я не могу сидеть за одним столом с человеком, который был коммунистом и не стыдится этого. Если я позволю себе сесть с ним рядом, это равносильно тому, что я плюнул бы на могилу Мандельштама». Тогда я попытался утихомирить страсти, представив эту проблему так, как понимаю ее я: разве Мандельштам оказался диссидентом (хотя в его время это слово в России еще не было в ходу) не по тем же самым причинам, какие побудили Сами Михаэля присоединиться к коммунистам? Если бы этим двум людям удалось побеседовать друг с другом хотя бы в течение нескольких минут, они распознали бы друг в друге тот общий потаенный «код», который мгновенно обеспечил бы им взаимопонимание. Потому что двигали ими одинаковые импульсы, одинаковые побуждения — непримиримость к власти, попирающей свободы.
Л.А. Русский гость, наверное, употребил другое выражение: «я с этим человеком на одной десятине испражняться не сяду». Остальное точно: и про евреев, сражающихся по разные стороны баррикад, и про русских, которые, находясь по одну сторону, самозабвенно дерутся между собой. И двигает русскими один импульс: непримиримость к власти. К любой. И, разумеется, к попирающей свободы тоже.
Надо только заменить «свободы» на единственное число: «свободу», а еще лучше — на «волю» (волюшку), и получится нечто неповторимо русское.
А все-таки: если закон выше любой власти, даже Божьей, — то Закон должен быть выше и свободы («свобод» — по-западному)? Или на русских баррикадах еврей действует уже не по Закону, а. по благодати, что ли? Русские «исправители мира» действуют именно по благодати, замешанной хоть на вере, хоть на атеизме.
А еврей? Или у него свой источник энергии (свое право), которым он руководствуется (питается) в окружении других «языков»?
А.О. Единственный шанс для продолжительного и плодотворного существования еврейской культуры на различных языках — это реальное подключение в определенные периоды к источнику энергии. И пусть не обманывает нас тот факт, что эта «батарея» может довольно долго давать «ток», не имея возможности для подзарядки. Да, мы это наблюдали на своем веку. Россия, например, — самое яркое тому подтверждение. Десятки лет не было никакой связи с источником, но «батарея» все же не разрядилась полностью.
Если бы, не приведи Господь, «напряжение» упало бы до нуля, то, скорее всего, не развернулось бы в 60-е годы движение евреев за право репатриироваться в Израиль, не было бы еврейского «самиздата», не было бы и многого другого, о чем мои русскоязычные читатели знают лучше, чем я.
Л.А. Я как русскоязычный читатель поворачиваю эту перспективу на свой лад. Если Россия развалится, если очередная перестройка (переименовка, перекрутка, перетасовка-перетусовка) приведет вообще к утрате понятия единой страны и единой культуры (не приведи Господи) и русская «батарея» разрядится полностью, — хватит ли русским энергии без подзарядки?
Не уверен.
Нам бы жесткую еврейскую выю! А у нас что? Крутое народное тело — и огромная, набитая чужими идеями голова на тонюсенькой интеллигентской шее — вот-вот шея переломится.
Горькая правда — недаром и высказал ее Горький.
Религиозность или секулярность?А.О. «Песнь песней» — это религиозное произведение или секулярное? Хасидские притчи и истории — это религиозные произведения или секулярные?
Я даже не уверен, что в данном случае можно оперировать понятием секуляризм, ибо секуляризм обязательно сопряжен с весьма сильными теологическими переживаниями, он «настоен» на теологии и без нее лишен смысла. В противовес христианству, где довольно четко прослеживается линия Богу — Богово, иначе говоря, то, что принадлежит церкви, именно ей и принадлежит, а то, что вне церкви, — это секулярность, у нас дело обстоит совершенно по-другому. Почти все существующие у нас тексты в основе своей — это тексты, принадлежащие культуре: они не могут принадлежать церкви, потому что у нас нет церкви. Есть, разумеется, тексты, предназначенные исключительно для богослужения, но сейчас я веду речь не о них… И четкого водораздела между религиозным и нерелигиозным здесь провести невозможно.
Л.А. А «у нас» (в православии, в католичестве, в протестантизме, — меня в данном случае волнует русское православие) — у нас и впрямь Богу Богово, кесарю кесарево, а нам, многогрешным, — волю грешить и каяться. Как это у Шукшина в романе о Разине — перекрестился, вышел вон из церкви: «Ну, это дело сделано» — и пошел воевод вешать, детей топить. А если бы у нас было так, как у вас в иудаизме — и церкви нет для отмаливания грехов, и от законнической культуры некуда деться, — куда бы мы, русские, делись с нашей всеотзывчивой душой (отзывчивой в том числе и на подначки нечистого), с нашей непредсказуемостью (когда с колокольни ударят в набат бунташный)?
А.О. Кстати, самого себя я считаю, безусловно, человеком религиозным в самом широком смысле этого слова и думаю, читатели моих книг ощущают, что в моих произведениях почти всегда присутствует некий мощный метафизический пласт.
Л.А. Кстати, я себя считаю, безусловно, человеком внецерковным (видать, хорошо поработали в моем детстве атеисты-родители). Нынешний поход вчерашних атеистов в церковь со свечками вызывает у меня изжогу. Для меня веру сменить — не шапку сменить. Утешаюсь тем, что атеизм — тоже религия (с отрицательным богом). О чем современный философ хорошо сказал: «Надо очень сильно любить Бога, чтобы Его отрицать».
А.О. Моя религиозность сосредоточена в той самой точке, где каждый из нас глубинным образом, трансцендентно связан с величайшей тайной Вселенной, с непостижимой сущностью жизни. И каждый понимает, что нам не дано найти рациональный ответ на фундаментальные вопросы бытия, понимает, что лишь шепотом следует говорить перед лицом Великой Тайны. Но нужна ли мне для этого синагога? Нет.
Л.А. И церковь не нужна. И костел. И кирха. И мечеть. Но, с другой стороны, как уловишь Тайну, если она растекается, впитывается, прячется? Нужно же какое-то место, чтобы сосредоточиться и настроиться. И для диалога тоже нужно место.
А.О. Дошла, к примеру, до меня весть о московском альманахе еврейской культуры «ДИАЛОГ». Ия не могу не порадоваться тому, что российское еврейство стремится к диалогу с нами.
Л.А. Вот на страницах этого альманаха я и имею возможность вести с вами диалог, уважаемый Амос Оз.
Это не спор?А.О. Это отнюдь не спор прагматиков, намеревающихся извлечь из ситуации максимальную пользу, — речь идет о главных ценностях иудаизма, о том, какое место в жизни народа занимают и должны занимать «святые места», о жестоком и невозможном выборе между справедливостью и человеческой жизнью, о том, каков удельный вес «исторического права» в системе общечеловеческих ценностей.
