Артем Драбкин - Я дрался на бомбардировщике. Все объекты разбомбили мы дотла
У них в экипаже была не только дружба, спаянность какая-то и любовь. Вот я вам расскажу. Он получил в 1944 году, в августе месяце, Героя Советского Союза. И ему предложили в 1944 году повысить образование и поступить в Монинскую академию. И он отказался. Я удивилась. Спросила уже позже:
— Почему ты отказался? Ты же мог погибнуть?
— Ну, как я мог бросить Степу Харченко, бросить полк? Я сказал, пойду в академию, когда кончится война. Мы, говорит, настолько сработались, мы уже не только по взгляду друг друга понимали, у нас уже интуиция общая.
У них не дружба была, а сложнее…
— А приходилось ли вам летать с другими летчиками?
— Приходилось. По разным причинам. Или летчик заболел, или что-то в этом роде. Бывало и наоборот — мой летчик летал с другим штурманом.
— Вы номер вашего самолета не помните? А как были покрашены ваши самолеты?
— Номера разные были. Красили защитным цветом. Ну, зеленые и с камуфляжем был. Снизу сероватые. Рисунков на самолетах не было.
— А дарственные самолеты были?
— Дарственные были. Как правило, от восточных городов. А каких, уже конкретно не помню.
— Когда полк стал гвардейским, экипажи сразу были переведены в гвардию? Или для этого надо было еще полетать?
— Сразу стали все гвардейцами. Раз гвардейский полк — стали гвардейцами.
— А если новички пришли в ваш полк?
— По-моему, сразу в гвардейцев всех переводили. И из пополнения тоже значок получали, по-моему, сразу.
— Бывали ли в вашем полку случаи отказа от боевых вылетов?
— Не было такого случая.
— А когда кто-то летал не совсем туда, а туда, где, наоборот, стреляют поменьше?
— Такое, может, и бывало…
— Вы летали на дальнем бомбардировщике. У вас погода была серьезной проблемой? Что творилось в нескольких часах лета, могли и не знать. Будет ли там облачность, будет ли грозовой фронт. И если вы встретили грозовой фронт, что вы делали?
— Мы в грозу не входили, обходили. Верхом обходили, или стороной, или даже низом. Но в грозовое облако не входили, это все равно что быть заранее уничтоженным.
— А если грозовой фронт очень большой, тогда что, возвращались обратно?
— Тогда мы делали перед фронтом «коробочку», набирали высоту и шли уже выше. Обратно не возвращались.
— Пришли вы на цель. Цель закрыта облаками. Уходили на запасную? Или так, по расчету времени, бомбили?
— На запасную, конечно. Всегда давали одну запасную цель. Но бывало, что сбрасывали бомбы по расчету времени.
— Имел ли право штурман экипажа потребовать сменить номенклатуру бомб на самолете?
— Не было такого. То, что сверху спущено, то и подвешено.
— Прицельное оборудование со временем улучшилось, или у вас как был ОПБ-1 с самого начала, так он и до конца войны?
— ОПБ-1 — это в начале войны. А потом авиационно-коллиматорные прицелы впереди стояли, и днем и ночью с помощью этого коллиматорного прицела штурман мог видеть, что делается вокруг. Где стреляют, как маневрировать. Конечно, этот прицел удобнее был.
— А сигналы летчику на боевом курсе передавались голосом или была какая-то цветовая сигнализация?
— А зачем, у нас же было переговорное устройство.
— Пневмопочта была на вашем самолете?
— Была. Связь со стрелками дублировалась и пневмопочтой.
— Случилась неприятность, самолет тяжело поврежден, надо покидать. Как, каким образом это делалось?
— Летчик, как командир экипажа, если самолет дальше лететь не может, давал команду прыгать с парашютом.
— У вас под ногами люк был. Вы туда?
— Да. А у стрелков тоже люк был внизу. А летчик через борт на плоскость — и вниз.
— Сколько раз вас сбивали? Мы вот знаем два случая. А вообще сколько раз вас сбивали?
— Я сейчас не подсчитывал, но сбивали, по крайней мере, несколько раз. Но, как правило, мы перелетали линию фронта и тогда, значит, находили аэродром или же просто площадку, где можно было бы сесть.
— Вы пользовались же парашютом?
— Два раза прыгал с парашютом.
Нина Федоровна:
— Я расскажу вам то, что он вам не скажет.
Когда его первый раз сбили, он при спуске на парашюте упал на коленки. В то время думали, что повреждены колени. В прифронтовом госпитале оказали какую-то помощь — и летай дальше. А потом оказалось, что у него были выбиты и бедра, и диск из позвоночника. А потом второй раз его подбили тоже в 1943 году. Он упал и разбил всю грудную клетку. Ребра, правда, срослись. Но со временем развились две грыжи… На пищеводе и на диафрагме. Но он хорошо себя чувствовал до восьмидесяти пяти лет, машину водил по тысяче километров. А вот за эти четыре года его скрутило.
— С какой высоты еще можно было прыгнуть? А после какой высоты надо было идти на вынужденную?
— Ну, если была возможность на вынужденную, так надо с любой высоты садиться… С высоты порядка пятьсот метров можно было еще прыгнуть.
— Вы летали обычно на больших высотах, наверное, приходилось пользоваться кислородными приборами?
— С высоты четыре тысячи метров, как правило, мы пользовались кислородом.
— А кислорода на весь полет хватало?
— Мы экономили. Переключали. На обратном пути мы снижались и тогда кислородные приборы выключали.
— Пулеметом своим вам приходилось пользоваться?
— Да. По наземным целям.
— А не наказывалось? Это же угроза безопасности самолета?
— Не наказывалось. Если снижались и выполняли уничтожение цели из пулеметов, это только поощрялось.
— Ваш коллега рассказывал нам, что летал на сбрасывание диверсантов, агентов. Вам этим приходилось заниматься?
— Нет. Мы бомбардировщики, только бомбили. Никаких посторонних задач не выполняли. Только бомбометание.
— Ваш последний вылет когда был?
— В конце войны. Числа не помню, в книжке должно быть написано.
— Как вы узнали об окончании войны?
— Я, по-моему, в госпитале лежал в это время. Что-то у меня случилось там с животом или что-то такое…
— Скажите, пожалуйста, вот когда вы перешли границу Советского Союза, местные к вам как относились?
— Очень хорошо нас принимали… Обычные поляки и немцы нас уважали.
— По домам трофейничали?
— Не было такого. Я не помню.
— Ваши личные отношения к партии и к Сталину? Не нынешнее, а вот тогдашнее?
— Мы были членами партии, поэтому уважали все действия и приказы Центрального Комитета и Сталина.
— А особисты у вас в полку были?
— Да, был особый отдел. Смотрели, чтобы никто там что-нибудь не проболтался… Разведданные не передавали…
— А по вашему мнению, в полку особист был нужен? Или можно было обойтись и без него?
— Я думаю, что у нас в полку можно было без него обойтись. Потому что все верили делу партии. И если бы кто выступал, его сразу бы, как говорится, придавили…
— Замполиты у вас были летающие? Или на земле сидели?
— И те и другие были. И летающие…
— Я опять по личностям пройдусь. Каково ваше отношение к Василию Сталину?
— К Василию? А при чем мое отношение? Вот моя жена танцевала с ним, она может сказать.
Нина Федоровна:
— Ну, какое отношение? Полк стоял в Андриаполе, а потом улетел в Харьков или в Белую Церковь. А сталинский полк пришел. Мне девчонки кричат через реку:
— Пойдем Сталина посмотрим!
Ну и пошла я смотреть. Издалека заметила почему-то, по осанке или не знаю… Ну и стал он за мной ухаживать. Плохого он ничего мне не сделал, но меня начальник спрятал в деревню на неделю. Пока Сталин не улетел.
Какой на вид он был? Невзрачный, но много общего со Сталиным. Веснушки такие крупные, большая голова… Девчонки почему-то прозвали его «эскимо на палочке». А ребята в полку говорили, что он очень хороший летчик и командир. Вот так вот.
— Когда вы получили Героя, как вам об этом сообщили?
— Пришел приказ в полк. На меня и еще нескольких человек. Нас вызвали в Москву. Вручал Михаил Иванович Калинин. У меня снимок есть. А всего тридцать три Героя было в полку.
— А не предупреждали, что сильно руку Калинину не жать?
— Нет, где-то про это в литературе было… Нет, нас не предупреждали. Но, может, мы и заранее знали это…
— Из тридцати трех Героев в полку сколько войну пережило?
— Вот этого я не знаю уже точно. Ну, половина…
Не все погибли в бою. Вот Васю Сенатора убили при неосторожном обращении с оружием. Штурман-дурак нажал на курок… Хороший был парень, Сенатор Вася…
