Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке
– Ну что… Побежала Агафья в избу к Ерофею, показала записку. Тот, почесав бороду, наверное, сказал: «Я ж тебе говорил…»
– Как у них сейчас там дела?
– Думаю, как обычно. На огороде в этом году все хорошо уродилось. Козы доятся, куры несутся. Но тяжело, конечно, Агафье и Ерофею – одна больная, другой – без ноги.
– Надя, а вдруг захочешь вернуться?
– На житье – вряд ли. А в гости… В гости обязательно съезжу, когда все как следует утрясется. В уголке сердца до конца дней моих будут жить и Агафья, и Ерофей, и горы, и речка, и кедры. Это не шутка – пять лет трудной, незабываемой жизни.
• Фото автора. 7 августа 2003 г.
Льгов
Упредим заблужденье: Льгов – это вовсе не Львов. И еще: Льгова два – один очень древний, находится на землях курских, там, где течет река Сейм. А этот Льгов (степное село на Орловщине) сделал известным Тургенев. Помните, с Ермолаем он приехал сюда поохотиться? Экспедиция их, живо описанная (прочтите о ней в «Записках охотника»), закончилась трагикомически. Плоскодонка («дощаник») хлебнула воды, и охотники вместе с владельцем лодки, стариком, имевшим во Льгове прозвище Сучок, оказались в воде. Забавный эпизод этот представлен читателям на фоне здешней природы, большого села и двух колоритных его обитателей, переживших бедствие вместе с заезжим барином и неизменным спутником его охотником Ермолаем. Это он «подбил» Тургенева поехать на пруд села, лежащего в ста верстах от Спасского-Лутовинова. И это ему подражал приятель мой, редактор детского журнала «Муравейник» Николай Старченко: «А поедемте-ка во Льгов!» День был ясный, солнечный. Захотелось глянуть на село и на пруд. Возглавлявший компанию нашу директор Тургеневской усадьбы-заповедника Николай Ильич Левин сказал: «Едем!» И мы немедленно тронулись.
Дорога шла лесостепью. На непаханом поле вблизи от села в будяках и пожухших кустах конского щавеля бродило десятка два пегих коров, среди которых щипала траву оседланная лошадь с жеребенком. И увидели мы пастуха. Это был приветливый человек не то с Кавказа, не то с Востока. Оказалось: турок-месхетинец. Он указал нам на близость Льгова: «Вон церковь видна за деревьями…» Еще мы узнали: в селе уже несколько лет живет с десяток семей «инородцев», занесенных сюда ветрами нашего времени…
Все внимание подъезжающих ныне ко Льгову со стороны Болхова поглощается церковью. Ее возродили недавно из полуразрушенной кирпичной «культи» и, надо сказать, на редкость удачно. Вряд ли даже изначально старинная церковь была так величественно хороша. Приземистый куб постройки соседствовал с колокольней. Сверканием белизны и золотом главок церковь со стороны гляделась лебедем, плывшим за полосою приземистых ветел и зажженных осенью кленов. Кованая ограда вокруг мощеной площади перед церковью была богатой и привлекательной. Проехав по селу и увидев его обветшалость, мы поняли: «Белый лебедь», еще не обкуренный восковыми свечами, появился тут стараниями орловской власти, потому что дорога из Льгова прямо у церкви поворачивает в Национальный парк «Орловское полесье», которым орловцы очень гордятся. Церковь как бы освещает въезд в лесные угодья, но, конечно, и селу кое-что достается от ее величавости. Селенье же, как многие села и деревеньки сегодня, выглядит выморочным и пустынным. В облике Льгова есть кое-что от лежащих рядом лесов – избы бревенчатые, всюду дрова, припасенные на зиму, грибы на нитках сушатся во дворах. Но и степь уже проглядывает кое в чем – в глаза бросаются колодцы с журавликами, погреба перед избами. Стайки гусей за гумнами предполагали речку или, может быть, пруд, характерный для поселений в степи.
Пруд нас очень интересовал. Но кого ни спросишь, где он, пожимают плечами: «Не знаем…» – «Но Тургенев же был во Льгове…» Кое-кто и Тургенева тоже не знал. «Сходите в магазин, поговорите с Алексеем Владимировичем Демидовым. Он должен знать».
Мы сразу поняли: продавец продовольственной лавки во Льгове – лицо авторитетное, уважаемое. Нас он встретил приветливо и нисколько не походил на обычно вороватого человека торговой точки. Покупателей в лавке не было. «Что же, весь день так сидите?» – спросили мы после знакомства. «Да нет, заходят. Кому хлеба, кому маслица, ну и, разумеется, это, – продавец указал на разнокалиберную батарею бутылок. – Безденежье! Вон, гляньте в окошко, новая библиотекарша Люба Ранжева пошла. Высшее образование. А знаете, сколько она получала в заменившем колхоз акционерном обществе? Триста рублей. Муж получает побольше, но ненамного. Двое детей. Часто ли могут они заглянуть в магазин?»
Разговор наш долго не прерывался никем. Узнали мы: добрейший Алексей Владимирович в продавцах уже тридцать пять лет. «В тюрьме не сидел, потому что свои карманы с чужими не путаю». Касаясь жизни во Льгове и окрест его, Алексей Владимирович сказал: «Вот вам один только факт. Мне – пятьдесят пять. Вроде как юбилей. Почетную грамоту привезли. А знаете, какую премию отвалили? Не смейтесь – 50 рублей! Как говорят по телевизору, комментарии излишни».
Алексей Владимирович знает историю здешнего края. Назвал несколько колоритных русских фамилий: Крестовоздвиженский, Сумароков, Апухтин, Акатов. Свою фамилию в этот же ряд поставил. Читал, конечно, Тургенева, но где находится пруд, на котором случилась потеха с охотниками, Алексей Владимирович тоже не знал. «Даю совет: к библиотекарше Марии Петровне Чекулаевой загляните. Она должна знать».
Но Марии Петровны ни на службе, ни дома не оказалось. «Сдает библиотеку. Ушла в другую деревню уточнять, за кем что числится, – сказала дочь Марии Петровны. – Заходите поближе к вечеру».
У въезда в село.
Чтобы скоротать время, решили увековеченный Тургеневым пруд поискать сами и по лесной дороге добрались до самых границ заповеданного «Полесья», но зайти за ограду нам расхотелось. Рядом шло сооруженье растущих ныне со скоростью грибов кирпичных дворцов, никак не вязавшихся с назначением заповедника, и мы повернули обратно во Льгов, бросив якорь у дома библиотекарши.
Она появилась раньше урочного времени. Оказалось, друг мой из «Муравейника» студентом журфака в Орле был на практике, писал о Марии Петровне очерк в газете. Сейчас двое людей узнали друг друга и под шипение сковородки с грибами обратились к бурным воспоминаньям… Потом мы прошли в сиротскую библиотечку рядом. В ней же помещался и местный «музей», в коем насчитал я четыре всего экспоната: прялка, глиняный горшок, старинный утюг и железный безмен.
Прослужив во Льгове библиотекарем сорок девять лет, пережив оккупацию немцев, расстрел отца-партизана и видавшая всё, что было тут хорошего и плохого, Мария Петровна действительно о селе знала всё. Она показала, где жил дед Сучок, показала у церкви местечко, где мог сидеть, ожидая неугомонного Ермолая, Тургенев. Сказала, что после войны в селе было восемьсот дворов, сейчас осталось сто десять. «А теперь пойдемте к пруду…»
Оказалось, пруд был поблизости, но о нем, поглощенном зарослями лозняков, ольшаника, черемухи, крапивы, плетями ежевики, «бешеного огурца», хмеля и всего, что вырастает на месте прудов и озер, все позабыли. Но по сторонам непролазных сейчас «амазонских дебрей» угадывались берега когда-то немаленького водоема. Тургенев пишет: «На этом-то пруде, в заводях или в затишьях между тростниками, водилось и держалось бесчисленное множество уток всех возможных пород… Небольшие стаи то и дело перелетали и носились над водою, а от выстрела поднимались такие тучи, что охотник невольно хватался одной рукой за шапку и протяжно говорил: фу-у!» Охота удачно тут началась, но скоро закончилась. Лодка пошла ко дну. Охотники, сопровождаемые дедом Сучком, двинулись к берегу. Ермолай «достал под водой из кармана веревку, привязал убитых уток за лапки, взял оба конца в зубы и побрел вперед… Иногда вода доходила нам до горла, и раза два бедный Сучок, будучи ниже всех нас ростом, захлебывался и пускал пузыри». Это было тут сто пятьдесят с лишком лет назад. Сейчас вода нигде не блестела. Захотелось все же узнать: сохранилась она где-нибудь в зарослях? «Ох, не застрять бы!» – испугалась любезная Марья Петровна, глядя на мою отвагу постигнуть тайну погружавшихся в темноту зарослей. Лезть в них было и впрямь рискованно. Но как же иначе? Я брел, с трудом выдирая ноги из цепких капканов растений, и подавал друзьям голос, что покамест жив. Без настойчивости и Америка не была бы открыта. Выбиваясь из сил, я добрался наконец до воды. Она светилась тут, похожая на обширную прорубь в покрывале из плотной желтеющей зелени. В воде отражалась заря, и по красному зеркалу резво плавал небоязливый маленький куличок. «Михалыч!» – кричал редактор «Муравейника», боясь, что в сумерках придется меня извлекать из трясины. Но твердь под ногами доходила до самой воды. Постояв, сколько можно, у остатков большого пруда, хранившего память о временах уже очень далеких, я заметил погрызы бобров и услышал шорохи кого-то, потревоженного в камышах. «Возвращаюсь!» – протрубил я спутникам и стал выбираться из зарослей.
