Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович
Я не могу забыть фотографии голых и полуобнажённых женщин, жертв львовского еврейского погрома июля 1941-го, и разделяю гнев тех, кто в каждом освобождённом от фашистов населённом пункте клялся самой лютой казнью отомстить немцам и их пособникам. Слова «немец» и «фашист» в годы войны были синонимами, и понимаю тех, кто на могилах советских детей клялся пролить кровь немецких детей и мечтал увидеть слёзы немецких матерей, родивших и воспитавших нелюдей. Но одно дело — поклясться в минуты гнева и скорби, другое — самому совершить насилие и стать вровень с наци, оказаться таким же садистом, насилующим малых детей и 80-летних старух. И уж совсем непонятно, почему красноармейская месть распространилась на другие народы, и сексуальному насилию подверглись польки, чешки, сербки, венгерки… Этой участи не избежали остарбайтеры, жёны и дочери солдат Красной армии, вывезенные на работу в Германию, и даже узницы нацистских концлагерей.
Бивор приводит рассказ Ганса Лёвенштайна, немецкого полуеврея, в конце войны переведенного из концлагеря в Потсдаме в лагерь на север Берлина. Среди шестисот заключённых были немецкие евреи, входившие в привилегированную группу, — организаторы берлинских Олимпийских игр и иностранные евреи, в основном из Южной Америки, родственники которых выкупали их жизнь, снабжая администрацию лагеря кофейными зернами. Комендант лагеря, оберштурмбанфюрер СС Доберке, получил приказ расстрелять заключённых. Выборный представитель заключённых обратился к нему с предложением: «Война закончена. Если вы спасёте наши жизни, мы спасём вашу». Через два часа после вручения ему документа, подписанного всеми заключёнными, узники обнаружили, что ворота лагеря настежь распахнуты, эсэсовская охрана исчезла. Вскоре появились советские солдаты, начавшие насиловать еврейских девушек и женщин, узниц нацистского лагеря смерти [59].
Возникло ли когда-нибудь у насильников чувство вины? Чего вдруг?! Бывший комсорг танковой роты гордо признался, сваливая вину на немок: «Все они поднимали перед нами юбки и ложились на кровать». Он же хвастался: «Два миллиона детей рождены в Германии от советских солдат» [60].
Советский ветеран войны, майор, «научно» объяснял британскому журналисту, что солдаты так долго были лишены женщин, что порой вступали в сексуальный контакт с шестидесяти-, семидесяти-, а то и восьмидесятилетними старухами. Рассказчик, похоже, этим гордился. «Для немецких старух, — мудрствовал майор-геронтофил, — такие вещи были весьма удивительны, если не сказать приятны». Думал ли он в эти минуты о своей матери, произнося эту мерзость?
В фильме Макса Ферберберка есть эпизод, когда красноармеец, участвовавший в изнасилованиях, говорит героине фильма (прототипом, напомню, является Марта Хиллерс), что в его родной деревне немцы могли запросто размозжить ребёнку голову. Женщина потрясена, но, не желая это показывать, холодно спросила: «Ты это сам видел или слышал от других?»
— Сам видел, — без колебаний ответил красноармеец, усвоивший психологический трюк, оправдывающий насилие: надо вызвать у жертвы чувство вины.
Эпизод из дневника Марты Хиллерс. Она закончила Сорбонну, свободно владела русским и французским языками и обычно помогала немецким женщинам, нуждающимся в помощи. Однажды она пожаловалась русскому майору, тому самому, с которым испытала оргазм, на красноармейцев, насилующих женщин. Что же она услышала? Майор спросил её усталым и равнодушным голосом: «Что означают пять минут насилия по сравнению с несколькими годами войны, пережитыми солдатами?»
У Марты явно выработался стокгольмский синдром (лучше всё-таки назвать его определением Анны Фрейд: «идентификация с агрессором»), и она отреагировала на циничное заявление адекватно. Теперь, когда к случайной прохожей, немке, на улице пристал красноармеец и та воззвала о помощи, Марта безучастно прошла мимо. Она приняла теорию русского майора о ничего не значащих пяти минутах, которыми немка обязана расплатиться за преступления соотечественников.
Больше о Марте Хиллерс сказать нечего. Ни в оправдание, ни в осуждение. Как очевидец, для суда истории показания она оставила. Она писала, что немецкие женщины не верили, когда заговорили о концлагерях смерти и газовых камерах, что солдаты вермахта совершали военные преступления. Они приписывали злодеяния войскам СС и гестапо.
Что ж, советские люди так же верили в благородство и непогрешимость Красной армии и военные преступления приписывали уголовникам из штрафбатов. Неведомо им было, что значительную часть штрафбата составляли не уголовники, а бойцы, вышедшие из окружения, бежавшие из плена, или лица, не по своей вине оказавшиеся на временно оккупированных территориях. Во многое не верили советские люди: ни в ГУЛАГ, ни в психушки для инакомыслящих. Не верили западным радиоголосам о масштабах Чернобыльской катастрофы и 1 мая выходили на демонстрацию в Киеве, подвергнутом радиоактивному заражению…
«Падение Берлина. 1945»
Книга Энтони Бивора «Berlin. The Downfall 1945», на русском языке — «Падение Берлина. 1945» — при её написании использованы источники, никогда не публиковавшиеся в стране, бережно охраняющей от своих граждан «секреты Полишинеля» [61] — ударила по сердцам советских историков. (Автор не оговорился, хотя Советский Союз рухнул в 1991-м, советские историки здравствуют и поныне.) Англичанина назвали «несерьёзным историком», пытающимся пересмотреть (ни много ни мало) итоги Второй мировой войны. «Нашим ответом Чемберлену» [62] стала книга Владимира Богомолов «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?», которая, как сказано в аннотации издательства, опровергает «измышления писателей и псевдоисториков, пытающихся принизить значение нашей Победы». Круто!
Победа, Великая Победа (с большой буквы) — праздник, который «радость со слезами на глазах», объединяет всех, живших когда-то на одной шестой части суши. Великая Победа и правдивая история ВОВ — вещи абсолютно разные. Нет в мемуарах маршала Жукова объяснения, почему летом 42-го бросили в Крыму на произвол судьбы 95-тысячную Приморскую армию, почти целиком попавшую в плен, бойцов и командиров которой причислили к изменникам Родины и, вплоть до развала СССР, не считали ветеранами войны. Среди них была Александра Тимофеевна Мараренко.
Санинструктор Мараренко добровольцем ушла на фронт в июле 1941-го. В составе 25-й Чапаевской дивизии защищала Одессу и Севастополь, в июле 1942-го попала в плен вместе с остатками Приморской армии. Она рассказала автору этой книги о первых днях плена.
Крым. Жаркое лето 1942 года. Нескончаемая колонна пленных бредёт по разбитой камнями дороге. Её ноги в крови. Рядом плетутся, еле передвигая ноги, девушки из санитарного взвода. Колона подошла к реке. Несколько пленных, включая шедших рядом с ней девушек, желая освежить ноги, по щиколотку вошли в воду — конвоир, развлекаясь, кинул в воду гранату. На воде остались плавающие тела…
…Родина СМЕРШом встретила бойцов Приморской армии, не по своей вине оказавшихся в немецком плену. В советское время ветераном войны Александра Тимофеевна не считалась. Лишь в январе 1995-го был опубликован указ Ельцина «О восстановлении законных прав российских граждан — бывших советских военнопленных и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период» [63].
После смерти Сталина Берия предлагал написать правдивую историю Великой Отечественной войны, но ему быстро закрыли рот. Правдивая история не служанка политических партий, правительств и государств. Непредвзятый читатель, привыкший и умеющий выслушивать оппонентов, с интересом прочитает художественно-историческое исследование о последних месяцах войны — «Падение Берлина. 1945».
