Владимир Белоусов - Всемирный следопыт, 1930 № 02
Все мы — Шемплинский, его жена, я и Нина Николаевна — долго спорили, вернется ястреб или нет. Втайне я надеялся, был даже уверен, что он вернется, остальные выразили сомнение: «Дикая птица!». А так как весь день не было и следов Гуля, я тоже наконец поверил, что Гуль с нами простился.
Уже село солнце, когда я и Нина Николаевна возвращались с обычной прогулки.
— У вас гость! — весело улыбаясь, сказала Шемплинская, едва мы вошли в калитку.
К великой радости нашей и удивлению произошло следующее: на заходе солнца Гуль прилетел, посидел на крыше и спустился на дерево перед окном. Хозяйка взяла его[12] и посадила в клетку, куда он прыгнул охотно.
Удивлению нашему не было конца. Мы накормили Гуля вареным мясом; я подвесил клетку к веревке, протянутой между беседкой и деревом, чтобы кошка не схватила птицу (кошки ломают клетки), а на утро Гуль опять улетел, возвратившись вечером, как к себе домой. Тут я сделал ошибку, начав его ловить, чтобы посадить на ночь в клетку; ястреб дал поймать себя, но потом, как близко ни садился ко мне, схватить его я уже не мот,
С третьего дня свободы Гуль установил для себя такой режим: утром он сидел на трубе дома, махая крыльями и криком требуя пищи. Вначале я бросал ему на крышу мясо, сливы и куриные кости; ястреб слетал, схватывал добычу, делал по саду круг и усаживался терзать провизию на задней стороне трубы, так что виден был только хвост, двигающийся то вверх, то вниз. Затем Гуль улетал в горы; иногда он проводил часть утра сидя на перилах балкона соседнего здания — больницы. Спал Гуль где-то вблизи на дереве, но где именно — установить не удалось. Я начал приучать его брать мясо из рук; пококетничав сколько мог, но не больше размеров аппетита, ястреб слетал, схватывал мясо из протянутой вверх руки, облетал вокруг сада и усаживался на свою трубу. Однажды Гуль сел мне на голову, правда, тотчас слетев, и Нина Николаевна говорила, что, восхищенный, я пробормотал: «Ах ты, прелесть моя!».
Случилось так: мы ушли гулять в горы. Над нами довольно высоко, медленно, по направлению нашего пути, пролетел ястреб.
— Это Гуль, — сказала Нина Николаевна. — Он провожает нас.
Я не поверил, а на обратном пути, через час или два, когда мы подходили к дому (дом стоял в цветочном и фруктовом саду), я опять увидел ястреба, тотчас признав Гуля, так как птица летела низко. Узнал — значит угадал, потому что все кобчики похожи один на другого. Ястреб, увидя нас, скрылся за тополями сада, сев должно быть (как я подумал) на крышу. Через минуту вошли мы. Точно: Гуль сидел на своей трубе, взмахивая крыльями и крича: «Пи-пи-пи!» — то-есть: «хочу есть». Хозяин сказал, что Гуль только что прилетел перед нами.
Когда утром я выходил из дома, Гуль, увидев меня, немедленно начинал кричать и махать крыльями. Разумеется, я исполнял его просьбу.
Бывало, что Гуль вечером опускался с крыши на площадку перед домом и бегал как курица среди клумб, давая подходить вплотную к себе, но тронуть не позволял: улетал на крышу.
Компания актеров, знакомых наших хозяев, пила чай на каменном столе под старой черешней. Вдруг Гуль прилетел и сел посредине стола, вызвав переполох; видя, что сидят чужие, ястреб поспешил на трубу.
Больница, как я сказал, была рядом, сквозя через живую изгородь. Однажды медлительный пьяный бас горько проговорил у окна нижнего этажа больницы:
— То Бьянку[13] зовут, то Гуля какого-то кличут, то орла какого-то ищут! Ничего не понимаю!..
В соседнем фруктовом саду сторож каждый день стрелял дроздов, портящих груши, и, когда Гуля долго не было, я пугался, слыша беспрерывные выстрелы. Гуль легко мог стать жертвой охотника, сев на дерево в том саду. Однако, как только солнце начинало садиться, — бесшумно, неуследимо Гуль появлялся на своей трубе, заворачивал голову под крыло и чистился.
Так прошли три недели. В конце третьей недели два ястреба, играя, пролетели над крышей: один (Гуль) сел на трубу, а второй, приветливо крича, улетел. То был приятель Гуля, или… или его подруга.
VI
У старика Шемплинского были две кошки: старый кот Айша, ленивое, добродушное животное, и проворная молодая Белка, белая кошка с зеленовато-мерцающими глазами. Белка часто смотрела ка ястреба, когда он бегал перед домом или сидел низко на ветке, но мы отгоняли ее по причине крайней напряженности ее взгляда на птицу.
Кухня стояла отдельно от дома. Крыша кухни была значительно ниже крыши жилого здания, — плоская, слегка покатая крыша из черепицы. Вплотную к кухне примыкало ореховое дерево (грецкий орех).
Утром Гуль сидел на воронке сточной трубы крыши жилого дома. Я бросил ему куриную кость на крышу кухни и ушел в свою комнату.
Едва совершенно беспричинно успел я подумать, что Белка может схватить Гуля, как отчаянный крик — плач ястреба — выбросил меня в сад. Прошла всего минута, но страшное уже совершилось: Шемплинский, стоя перед кухней, держал в руке умирающую птицу. Она слабо подергивалась, глаза ее закатились, одно крыло было смято и висело, на шее проступала кровь.
Произошло следующее: Шемплинский, услышав крик Гуля и возню на дереве, выскочил из кухни и камнем сбил Белку, закусившую ястреба сверху плеч, так что из ее рта беспомощно торчали распростертые крылья. Кошка выпустила ястреба, и он упал на траву.
Я взял Гуля, почти плача; Нина Николаевна плакала. Ястреб лежал на моей ладони с затянутыми предсмертной пленкой глазами, свесив голову. Он был теплый, сердце билось слабо. Тотчас я подставил Гуля под кран и начал отливать водой. Прошло минут пять; наконец, задохнувшись от попавшей в рот воды, Гуль хлопнул здоровым крылом. Он сел, качаясь, едва держась на ногах; его глаза то открывались, то закрывались опять.
Чтобы он отлежался, я посадил его в клетку, постлав туда травы. Он лег на грудь, вновь стал умирать, вытягиваться, но вдруг — и очевидно страшным усилием — воспрял, забившись по клетке в совершенном исступлении. Сгоряча он правильно распускал оба крыла, и я понял, что кости раненого крыла не сломаны. Это меня ободрило; затем, боясь, что Гуль искалечит себя, колотясь в тесном помещении, я вынул его из клетки и принес в комнату. Чтобы поддержать силы Гуля, мы принялись насильно кормить его: Нина Николаевна раскрывала клюв, а я просовывал туда маленькие кусочки мяса, которые ястреб бессознательно стал глотать. Капля крови на шее оказалась следствием простой царапины; однако Гуль долго не мог поворачивать голову. Насильственное кормление продолжалось дней пять, затем Гуль стал есть рубленое мясо сам, а так как правая лапка его была ушиблена, то он клевал мясо с руки[14].
Левое крыло бессильно волочилось, правое держалась правильно подтянутым, но, видимо, болело — Гуль не взмахивал им. Мы посадили Гуля на небольшой камень, утвержденный посередине чемодана; там он сидел на одной ноге. Опрятная птица принуждена была загаживать больное крыло, маховые перья которого болтались у нее под хвостом; двинуть крылом Гуль не мог. Иногда я брал ястреба и клал между колен; тут, в ямке, он засыпал, протянув голову поудобнее; иногда я устраивал ему ложе из ваты, или из одеяла. Так как ночью Гуль беспокойно бродил по комнате, я стал сажать его в клетку с мягкой травой, подвешивая ее к веревке. Гуль очень смирно сидел там, иногда ложась на грудь. Затем он был оставлен в клетке; там ему было спокойнее. Лишь иногда я вынимал птицу, чтобы хоть немного очистить загаженное крыло и хвост, делая это ватой, смоченной теплой водой, — операция неприятная и болезненная, но необходимая.
Через десять дней после несчастья с Гулем мы переехали в город и посадили злого как чорт, кусающегося, измученного переездом ястреба на камень на подоконнике, среди герани и испанского камыша.
VII
Выздоровление Гуля протекало так медленно, как это было бы с человеком, изувеченным тигром. Гуль требовал неустанного попечения, и особенных забот требовало раненое крыло: чтобы маховые перья не съел едкий помет, я каждый день очищал крыло мокрой ватой и насухо протирал его. Гуль пытался укусить руку; тогда я клал его на колени, головой к себе, прикрыв туловище рукой вместе с здоровым крылом (оно было, повидимому, только ушиблено, так как Гуль недели через две свободно махал им и чистил его сам), Гуль кричал, если я неосторожно причинял ему боль, но обыкновенно он прятал голову в складку блузы и молча пощипывал материю; иногда выскальзывал из рук и, хлопая здоровым крылом, взбирался на плечо.
Н. Н. Грин, кормящая ручного ястреба «Гуль-гуль».Шея его зажила; еще не совсем свободно, но довольно живо Гуль начал вертеть головой, чистясь там, где мог достать клювом. Зажила лапка; ястреб хватал уже ею мясо и бегал по комнате, не хромая. Незалеченным оставалось левое крыло. Насколько был глубок укус — исследовать не хватало у меня мужества. Что связки и суставы целы, я убеждался в этом неоднократно, потихоньку оттягивая крыло за концы маховых перьев; крыло подбиралось правильно, но управлять им Гуль совершенно не мог; лишь очень постепенно, по истечении месяца он научился слабо подтягивать крыло, снова отпуская его затем висеть. Нина Николаевна советовала мне предоставить Гулю самому справляться с болезнью; по ее мнению я очень утомлял птицу своими опытами с крылом.
