Петр Оленин-Волгарь - Всемирный следопыт, 1930 № 01
Мы тронули лошадей собачьей рысью.
— Кара-ель! — крикнул, обернувшись, Анна-Бахим.
Начинался «черный вихрь» пустыни.
Ветер с возрастающим ожесточением бил в правое ухо. Пыль покрыла морду и шею Могучего. Грива его развевалась как пиратский флаг. Песок звенел, взбухал и желтыми хвостами уносился в неизвестность.
Мы рысью прошли меж увалов разгулявшейся равнины и свернули вправо. Ветер с торжествующей радостью загудел и ударил в лицо. На зубах заскрипел песок. Дышать стало трудно.
Начинался «черный вихрь» пустыни.Равнина кончилась. Впереди было сплошное пространство дымящихся бугров. Их злобой одушевленные гребни вздымались, опрокидывались и вновь выростали с бесцельным упорством. Ветер, словно обезумевшей великан, хватал с них пригоршни песка и в мрачном вдохновении осыпал наши головы. Я закрыл глаза и сквозь щелочку левого следил за хвостом коня Анна-Бахима. Чем смотрел вперед Анна-Бахим — я и сейчас не знаю.
Сила ветра росла. Взвихренные груды песка с металлическим свистом перемещались с бугра на бугор. Великие бугры тряслись и рассыпались. Песочные лавы с роковой настойчивостью осыпались на нас. Я чувствовал острую боль в песком избитом лице и запорошенных глазах.
Солнце похожее на мутный блевок, извергнутый из возмущенного чрева пустыни, медленно и неуклонно скатывалось вниз. Оно падало все быстрее, словно топор гильотины.
Не было слюны, чтобы выплюнуть изо рта песок. И фляжка моя была давно пуста.
Одно напряженное желание поддерживало тело и испуганную душу: вперед! Впереди был… должен был быть оазис…
…А мы не заблудились?
Со мной поровнялся Абдулла. Он разевал рот, как лягушка, и силился перекричать свист ветра.
— …Рыжая… сволочь… прикажите ему… сбивает проводника… опять.
Я дал Могучему безумную нагайку. Конь вздыбился и рванул. Я конскою мордой уперся в бок Иль-Мурада.
— Пошел! Назад!
Иль-Мурад судорожно затянул повод: он правильно понял выражение моего лица.
Солнце, истощенное мглой, умирало.
Лошади шли по запястье в песке. Они жадно дышали, вздымали натруженные бока, но шага не укорачивали. Их гнало вперед, как и нас одно нестерпимое желание — оазис, вода!
Солнце исчезло.
Я крикнул Анна-Бахиму: где Лебаб?
— Бильмедым! — ответил он.
Это можно было перевести двояко: «не знаю» или «не понимаю». Я предпочел бы последнее.
Мгла сгущалась. Она оседала на нас с песком, вихрем и безмолвным отчаянием.
Впереди все потемнело. Черная полоса выросла перед нами. Полоса приближалась — плотная и загадочная. Верхняя линия ее была разорвана и трепетала. Новый — влажный и тревожный — шум ударил в уши.
Деревья!..
Лошади подхватили галопом. Копыта с неописуемой быстротою застучали по твердому грунту. Через великолепный сугроб песка въехали в кишлак. Над нами в бурной радости зашумели ветви. И справа раскрытою грудью сверкнула вода.
Мы слетели с седел. И вместе с лошадьми полезли в тихо смеющийся освежающий арык.
За кишлаком, как лютая собака, металась пустыня…
По таежной протоке.
Рассказ В. К. Арсеньева.
Когда на биваке все было готово, Чжан-Бао[4] и удэхеец Маха стали куда-то собираться. Они выбрали лодку поменьше и вынесли из нее на берег все вещи, затем положили на дно корье и охапку свеже нарезанной травы. На возрос — куда они идут, Чжан-Бао ответил:
— Фан-чан да-лу[5].
Я высказал желание присоединиться к ним. Чжан-Бао передал мою просьбу удэхейцу, тот мотнул головой и молча указал мне место в середине лодки. Через минуту мы уже плыли вверх по Анюю, придерживаясь правого берега реки.
Смеркалось. На западе догорала заря. За лесом ее не было видно, но всюду — в небе и на земле — чувствовалась борьба света с тьмой. Ночные тени неслышными волнами успели прокрасться в лес и окутали в сумрак высокие кроны деревьев. Между ветвями виднелись звезды и острые рога полумесяца.
Через полчаса мы достигли протока Ачжю. Здесь мои спутники остановились, чтобы отдохнуть и покурить трубки. Удэхеец что-то тихонько стал говорить китайцу, указывая на проток. Он дважды повторил одно и то же слово: кя-нг-а[6]. Я уже начинал понемногу овладевать языком туземцев, обитающих в Уссурийском крае, и потому без помощи переводчика понял, что дело идет об охоте на изюбра, который почему-то должен был находиться в воде. За разъяснениями я обратился к Чжан-Бао. Он сказал, что в это время года изюбры спускаются с гор к рекам, чтобы полакомиться особой травой, которая растет в воде, по краям тихих лесных протоков. Я попросил показать мне эту траву. Удэхеец вылез из лодки и пошел искать по берегу. Через минуту он вернулся и показал мне довольно невзрачное растение с мелкими листочками. Это оказался водяной лютик.
Покурив трубку, Чжан-бао и Маха нарезали ножами древесных веток и принялись укреплять их по бортам лодки, оставляя открытыми только нос и корму. Когда они кончили эту работу, последние отблески вечерней зари погасли совсем, воздух заметно потемнел, и на землю стала быстро спускаться темная ночь.
— Капитан, — обратился ко мне Чжан-Бао, — твоя сиди тихо, говори не надо.
Затем мы разместились так: сам он сел впереди с ружьем, я посредине, а удэхеец — на корме, с веслом в руках. Шесты были положены по сторонам, чтобы во всякую минуту они были под руками. Когда все было готово, Маха подал знак и оттолкнул веслом челнок от берега. Лодка плавно скользнула по воде. Еще мгновение, и она вошла под тесные своды деревьев, росших вперемежку с кустарниками по обоим берегам протока. Удэхеец два раза гребнул веслом и затем предоставил утлую ладью нашу течению. Не вынимая весла из воды, он легким, чуть заметным движением руки направлял лодку так, чтобы она не задевала за коряжины и ветви деревьев, низко склонившихся над протоком.
Ночь была необычайно тихая. В великом безмолвии чувствовалось какое-то напряжение. Словно это был совсем другой мир, таинственный и мрачный, полный едва уловимых звуков, которые зарождались где-то в отдалении и с подавленными вздохами замирали поблизости.
Чжан-Бао весь превратился в слух и внимание; я сидел неподвижно, боясь пошевельнуться; удэхейца совсем не было слышно, хотя он и работал веслом. Лодка толчками продвигалась вперед, легонько покачиваясь на воде. Впереди ничего не было видно, и в тех случаях, когда мне казалось, что проток поворачивает направо, удэхеец направлял лодку в противоположную сторону или шел прямо на кусты. Туземец хорошо знал эти места и вел лодку по памяти.
Один раз Чжан-Бао сделал мне какой-то знак, но я не понял его. Вслед затем Маха положил мне весло на голову и слегка надавил им. Я сообразил в чем дело и едва успел нагнуться, как совсем близко над головой пронесся сук большого дерева, растущего в сильно наклоненном положении. Лодка нырнула в темный коридор; одна ветка больно хлестнула меня по лицу. Я закрыл глаза; кругом слышался шум воды, и вдруг все сразу стихло. Я оглянулся назад и среди зарослей во мраке, не мог найти того места, откуда мы только что вышли на широкий спокойный плес. Он показался мне сначала озером, но потом я ясно различил оба берега, покрытые лесом. В это время Чжан-Бао легонько толкнул челнок рукою в правый борт; удэхеец понял этот условный знак и тотчас повернул лодку к берегу. Через минуту она тихонько скрипнула дном по песку. Я хотел было спросить, в чем дело, но, заметив, что мои спутники молчат, не решился говорить и только осторожно поправил свое сидение.
* * *
Берег, к которому мы пристали, был покрыт высокими травами. Среди них виднелись крупные белые цветы, должно быть пионы. За травой поднимались кустарники, а за ними — таинственный и молчаливый лес.
Вдруг вправо от нас раздался шорох, настолько явственный, что мы все трое сразу повернули головы. На минуту шум затих, затем опять повторился, но на этот раз еще явственнее. Я даже заметил, как колыхалась трава, словно кто шел по чаще, раздвигая густые заросли. При той тишине, которая царила кругом, шум этот показался мне очень сильным. Чжан-Бао приготовил ружье и караулил момент, когда животное покажется из травы, но удэхеец не стал дожидаться появления непрошенного гостя: он проворно опустил весло в воду и, упершись им в песчанное дно, плавным, сильным движением оттолкнул лодку на середину протока. Течение тотчас подхватило ее и понесло снова вдоль берега.
Отойдя метров сто от места первого причала, мы опять подошли к зарослям. Лишь только лодка успела коснуться носом берега, как опять послышался шорох в траве. Тогда Чжан-Бао два раза надавил на левый борт лодки. По этому сигналу удэхеец, отведя немного лодку от берега, стал бесшумно сдерживать ее веслом против воды, время от времени отдаваясь на волю течения. Шум по берегу в зарослях следовал параллельно нам. Стало ясно, что таинственный зверь следит за нашей лодкой. Потом он стал смелее, иногда забегал вперед, останавливался и поджидал, когда неизвестный предмет, похожий на поваленное дерево с зелеными ветвями, поровняется с ним, и в то же время он чувствовал, — быть может и видел, — что на этом плывущем дереве есть живые существа.
