Литагент «Ридеро» - Манифест феминистского движения России
Для того чтобы всё оставалось так, как есть, ничего особенного делать не приходится. У нас в стране нет двух Россий, как некоторые утверждают, деля государство на тех, кто голосует за Путина, за существующую власть, и на тех, кто выступает против этой власти и кого называют «другой Россией». Последняя – лишь тонкая прослойка, не более 10% населения, которые, по сути, ничего не решают. Их можно продемонстрировать Западу, говоря о том, что у нас всё, как у «больших»: есть оппозиция, и она выражает свое недовольство. А потом особо недовольных, с кем договориться не получается, хорошенько припугнуть да и посадить, чтобы те из уличной оппозиции, окончательно поняли, на каком они свете.
Почти половина населения России считала суд над Pussy Riot справедливым. Никакой новой дискредитации правосудия подавляющая часть общества тут не увидела. Суд в России практически никогда не руководствовался законом: «Закон – что дышло, куда повернешь – туда и вышло». Интерпретации почти всегда против осужденного, оправдательные приговоры практически не выносятся. Если человек попал в судебную систему, то ему уже не выбраться. А попасть туда может всякий: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».
Сочувствие к «возмущенной православной общественности» в народе преобладает. Это идет от безысходности, когда надежда остается только на небесное покровительство, так как люди уже отчаялись и не верят в «наземные» службы. Любое молитвенное стояние, явление мощей, пояса Богородицы, крестные ходы и прочая собирают в десятки и даже сотни раз больше людей, чем акции в поддержку прав и свобод. Это то самое моральное большинство, на которое опирается власть.
Православная церковь также ориентируется на самые низы своей паствы, то есть не на просвещенную публику, имеющую свое мнение и способную занимать критическую позицию, а на людей, у которых мал внутренний и внешний ресурс, а значит, и своего мнения они не имеют и, скорее, готовы подчиняться и поддерживать иерархов, демонстрировать защитно-агрессивную реакцию, «дабы хуже не стало», в случае, когда выступает критически настроенная интеллигенция. Реакция на критику у большинства действительно агрессивная. Это такой перенос. То есть общество, которое в ситуации никуда не исчезающего в постсоветские времена насилия – государственного, ведомственного, гендерного – не готово принимать на себя ответственность за то, что происходит, а всё недовольство выплескивает на других. В глубине души люди понимают, что творится несправедливость (в том же деле Pussy Riot), но думают: «Лучше пускай накажут другого, чем тронут меня». Они прячутся за собственной агрессией от насилия извне.
Это такая простая понятная реакция – как и традиционалистская патриархатная риторика, которая тоже понятна, однозначна и непротиворечива. Люди к ней привыкли: есть два гендера, проще говоря, пола, и они выполняют определенные роли, есть власть и народ, власть должна быть сильной, есть Запад – означаемый враг, есть мифологема Победы и т. п. Оформляемый этими идеологическими коструктами социальный порядок востребован и успешно реализуется. Залог успеха в привычности, понятности, однозначности. Даже если этот порядок оставляет людей в состоянии бедности, он всё равно востребован – «никогда богато не жили, незачем и начинать».
Многие делят Россию на две половины. Одна из них – образованная, живущая в сети, прозападно-настроенная, мечтающая о прогрессе, свободах, о построении Европы на еще одной восьмой части суши. Другая – аудитория телевидения, привычно взывающая к твердой государственной руке, Европу не видевшая и не желающая видеть (у 85% населения России нет загранпаспортов). И вся протестная активность указывает на чудовищный разрыв между первой «половиной» – тем, что называется либерально-демократической общественностью, немногочисленной и сосредоточенной в Москве, – и всем остальным обществом. «Другой» оказывается как раз протестующая «половина», и как написано выше, это – не половина, а процентов десять тех, кто недоволен современным состоянием и готов менять и меняться. Впрочем, если говорить о тех, кто готов менять строй радикально, то тут и процента не наберется.
И прежнее рабское сознание
Нет никаких двух Россий, и пополам Россия не делится. Есть одна неделимая огромная страна, где перемены измеряются веками. Где пределы терпения и инерции – неведомы западной цивилизации. Где верх мечтаний о счастье – это чтоб не было войны. Где «мерилом работы считают усталость», а не заработанный, накапливаемый достаток. Достаток накопить невозможно – набегут, отберут и хорошо, если в живых оставят. Этот страх неизбывен. Царь, президент далеко, а местный сатрап – вот верховный распорядитель всем и вся, все ветви власти вместе взятые. И его произвол ограничен только вышестоящими. Нижестоящие к такой системе привыкли, другой не знают и не хотят знать. Их образ жизни не меняется столетиями – вывески на органах власти меняются, а сознание у народа остается тем же: власть – это закон, закон – это произвол властей, народ бесправен по определению. По-другому не бывает, потому что никогда еще на Руси по-другому не было. Правосознанием не обладает не только народ, но и протестующие, которые только говорят о своем стремлении к демократии, но что это реально такое, они видели лишь за границей. Демократии без интериоризированного права не построишь. Из привычного патриархального рабства можно выскочить только к порочно-желанной, смутно угадываемой, но всё никак не достижимой анархии. И эта жажда безвластия, воли, а не свободы, сидит как в подсознательном оппозиции, так и в нищем народе. Народ, если взбунтуется, то снесет и оппозицию, и власть. Но он вряд ли станет бунтовать – рабское сознание сильно. Выдавливать из себя раба – большой труд и на него нет сил – выжить бы.
Рабское сознание не позволяет стать личностью. Отсутствие правосознания не позволяет построить гражданское общество. Обезличенного гражданского общества не бывает. И демократии без гражданина не бывает. Неотъемлемой характеристикой гражданина является достоинство личности. В русскоязычной Википедии нет отдельной статьи, раскрывающей тему достоинства личности. Россия перед ВОСР только начала выбираться из векового рабства. По техническим показателям мы живем в эпоху модерна, но по развитию личностного сознания и социальных институтов в России не высокий модерн, как некоторые пишут, а вообще предмодерн – у нас не было построено общество модерна, потому что никогда не существовало гражданского общества, всеобщих демократических институтов, народа с развитым личностным правосознанием. Общество модерна отличается от традиционного общества высоким уровнем гражданской культуры широких масс, что создает предпосылки для построения демократических институтов. В традиционных же обществах типичной является авторитарная власть. Что мы и наблюдаем на протяжении всей истории государства Российского.
Сейчас власть, отступая от разнообразных возможностей 1990-х, возвращается к тому тоталитарному клише, которое всегда преобладало в российской политике – когда за человека думает власть и предлагает ему готовые формы, «полезные» для государства. То есть народ – дитя, государство – отец, воспитывающий это дитя. Таким образом, страна возвращается к тому пагубному состоянию, которое было в России долгое время до революции 1905 г. Затем оно вернулось с советской властью, от него мы вновь ушли в эпоху перестройки. И вот теперь, с новым тысячелетием, оно вернулось опять. Это состояние много вреда принесло нашему обществу, оставляя его в «детстве», в безответственности.
В России очень мало ответственных людей, особенно среди мужчин. Последние в силу своего социального положения вынуждены больше подчиняться (армия, социальная иерархия), они располагают меньшей свободой, так как больше вовлечены в общественную сферу с ее строгими рамками и зависимостями. Под давлением извне в них больше тяги к волюнтаризму и безответственности или же к подчинению и порядку. И как это ни парадоксально звучит, но в российских женщинах ответственности и разумности больше просто потому, что им остается сфера частной жизни, где они отвечают не только за себя, но и за детей, за престарелых родителей и за мужа. Они учатся управлять своим маленьким государством, оставляя видимость главы семьи за мужчиной. Опять сохраняется двойственность стандартов: с одной стороны, безусловный патриархат – мужчина главный везде и во всем, у женщины основная цель – создать семью; с другой стороны, семьи распадаются, и женщина остается за главного, вся ответственность ложится на нее, в переходные моменты именно женщины вытягивают жизнь семьи из нищеты и беспросветности, и образ сильной женщины-матери остается жить в умах россиян.
