Литагент «Ридеро» - Манифест феминистского движения России
Всё это говорит о том, что намерения России построить правовое государство очень далеки от реализации. Скорее наоборот, последние изменения в законах свидетельствуют о повороте назад, о движении вспять от модерна. Идеи об ущербности или неравной ценности какой-то конкретной личности (например, гомосексуала или трудового мигранта) не вписываются в логику модерна, но зато они хорошо вписываются в русло религиозной или националистской морали. Если бы правовая система России работала в рамках рационального права, уже прошедшего модернизацию, то она бы отталкивалась от социальной реальности, где, например, считают гомосексуальность вариантом нормы, следовательно, любой ребенок может иметь право получать и распространять информацию о ней, а трудовая миграция регулируется нормами международного права, где в светском суде не апеллируют к постановлениям религиозных соборов и где нельзя получить срок за оскорбление чувств верующих.
Однако понимание недавнего российского законотворчества через рациональность малоперспективно. Во многом современные российские законы иррациональны, потому что, во-первых, они не инструментальны, то есть не регулируют реально существующие в обществе проблемы, а преследуют исключительно символические цели. И поэтому иррациональные законы репрессивны, поскольку их суть – это символическая борьба с воображаемыми угрозами традиционному порядку. Апелляция к традиции – это вторая характерная черта российского законотворчества, которое эти традиции само и постулирует. Иррациональный закон сам изобретает, утверждает и закрепляет некие традиционные идеологемы, не имеющие никаких оснований в реальных традициях страны. Они основываются на системе религиозных ценностей, которые подавляющее большинство народа не разделяет, не знает и им не следует. Православные догматы выстраивают идеализированную, оторванную от действительности систему, а реальная жизнь людей протекает по иным законам. И когда ее пытаются загнать в прокрустово ложе православия, то она активно сопротивляется такому репрессивному правлению. Система православных ценностей никак не соотносится с правами человека в светском государстве. И если эта система становится идеологией и правовой базой, то с тем же успехом такой базой может стать ислам или пастафарианство – любая другая субъективная система ценностей, которую правящее сословие возьмет на вооружение и которая не отражает реальные социальные процессы развивающегося в сторону прав человека государства, а задает этому государству какие-то идеальные высоты и оно им должно соответствовать. Такой идеологией может стать национализм, фашизм, империализм, русский шовинизм – всё, что угодно правящей верхушке. И таким образом, не права человека становятся источником законности российских норм права, а субъективные аффекты, желания и страхи, вынутая из-за пыльных алтарей православная система ценностей и воинственная агрессия патриархатно-традиционалистских охранительных дружин. Православный консерватизм уводит Россию от завершения модерна и построения действительного, а не формального, правового государства.
Новое нациестроительство
Начинается новое нациестроительство, и многие в государстве Российском примут его как должное, а пожалуй, и долгожданное. Это возвращение к тоталитаризму, выход из которого был приоткрыт в начале 90-х годов прошлого века, но воспользовались им немногие. Разве что те, кого сейчас называют креативным классом. Они съездили за границу, кто-то поучился в западных вузах, другие прониклись восточными учениями, у них чуть расширился горизонт восприятия, и появилось понимание рамок, границ, тупиков, где бьется Россия в нежелании выбираться на путь демократии, всё глубже увязая в пучинах авторитаризма. Последнему способствуют принятые законы: «не говори гей», об «иностранных агентах», о «государственной измене», а также наступление на репродуктивные права женщин – все они направлены на формирование образов негативного Другого, или врага, и позитивного Другого, на роль которого назначены женщины и дети, чьи жизни должны быть регламентированы, определены, взяты под контроль и охрану. При этом они в любой момент могут стать «живыми щитами» в борьбе с негативным Другим: «пятой колонной», представителями другой нации или конфессии, с «террористами».
Образы негативного и позитивного Другого способствуют построению у основной массы населения общего «мы», общей цели, созданию жестко структурированного общества с разделением людей на страты и с четко прописанными для них позициями: кто, где и чем должен заниматься. Более того, такое общество по определенным позициям можно назвать биологизированным, так как гендерные роли в нем определяются анатомией, а значит, вопросы выбора, социальной, исторической изменчивости любых (гендерных) институтов отпадают.
Оплотом традиционного общества (в отличие от общества модерна) всегда служила патриархальная семья с ее незыблемостью ролей. Схема гендерных позиций в семье настолько крепко засела в головах россиян, что можно быть рьяным оппозиционером существующей власти, ходить на «марши миллионов», сидеть в СИЗО, но при этом оставаться стойким консерватором в вопросах, касающихся гендерных идентичностей, сексуальности, семьи и т. п.
Той семьи и тех семейных ценностей, традиционных семейных ценностей, к которым взывают сейчас охранители российской морали, уже век как нет в России. Революция 1917 года смела если не всё, то очень многое на своем пути, и, в частности, модель традиционной семьи. Впрочем, и до этого жизнь вносила свои коррективы, так как были сироты, вдовы, гусар-девицы, находящиеся вне данного семейного идеала. Женщина-домохозяйка, этот специфический конструкт буржуазного общества, где нет иной ценности у женщин, кроме добродетели, в дореволюционной крестьянской среде и в советское время была редкостью. А если учесть, что память семьи у очень многих семей подпадала под запрет, то становится понятным, что традиционная патриархальная семья не только разрушена, но и следы ее постарались стереть из памяти народа.
Таким образом, патриархатная риторика нациестроительства задает биологизированный социальный порядок, который однозначен и ориентирован на забытые буржуазные ценности, по которому известны правила игры: мужчина должен зарабатывать деньги, он глава семьи, патриарх, он должен быть сильным, чтобы защитить отечество, обеспечить женщин и детей; поэтому следует исключить гомосексуальных мужчин – возможно, они женоподобны, а маскулинность строится на отрицании женственности; мужчина и женщина играют разные роли и их нельзя смешивать ни в коем случае, а присутствие гомосексуальных мужчин как бы размывает четко очерченные границы; женщина должна сидеть дома, рожать детей – это ее задача, ее забота, ее ответственность; гомосексуальным женщинам вообще нет места на этой семейной карте, даже в сфере риторики.
Вместе с понятием «гендер» (которое многим традиционалистам не нравится, так что, скорее всего, исследования опять вернутся к понятиям «пол» и «род») будет вновь развиваться понятие «нация». Кто жил в СССР, тот помнит о пропагандистском лозунге «Весь советский народ». Теперь вернется «род», вместе с пропагандой патриархальной традиционной семьи, и «нация» – русский народ. Ценность индивида, человека уступает ценности рода, общества – свою жизнь человек обязан отдать на благо всего общества не только в военное время (как это было с подвигом всего советского народа в Великой Отечественной войне), но и в мирное, когда люди ценой своей жизни спасали народное добро. При этом русский народ – это, конечно, русские мужчины. И под их контроль подпадают все мигранты, нерусские Российской Федерации, дети, молодежь и женщины. Все они становятся тем пространством контроля, которое необходимо регламентировать, чьи права, в том числе чью сексуальность, следует ограничить, загнать в определенные рамки.
Начинается закрытие центров планирования семьи, значит, молодежь не будет иметь к ним доступа, значит, она будет каким-то образом пытаться получить знания по сексуальности где-то еще: на лужайке, в подворотне, «опытным путем». То же относится и к знаниям по гомосексуальности: «пропаганду» запрещают, деятельность просветительских организаций запрещают – и подростку получить знания о себе негде. Никто не может ему даже о контрацепции, о ВИЧ-инфекции рассказать. Более того, молодые несовершеннолетние женщины, если закроют такие центры, как «Ювента» в Санкт-Петербурге, окажутся без квалифицированной медицинской консультативной и лечебной помощи.
Таким образом, наступление на права геев (которых у ЛГБТ практически и не было) не ограничивается данной социальной группой. Это только манок для привлечения союзников по контрреволюции, да простит читатель такое обращение к риторике 1917 г. Но если идет в ход риторика традиционных ценностей, существующих до ВОСР, то логика требует назвать борьбу за возвращение к тому, что было, контрреволюцией. Так как по форме правления, по структуре производственных отношений СССР не отошел от традиционных обществ (отношения «господин – раб» сохранялись, пусть и в своей советской специфике), то никто и не требует возвращения старых форм правления. Никаких новых форм правления после 1917 года в России не изобретали: генсек, президент или монарх – существенной разницы нет. С точки зрения политического режима, общество остается тоталитарным. Изменения стали происходить в частной, а не общественной сфере. Именно на частную сферу сейчас и идет наступление контрреволюции.
