Газета День Литературы - Газета День Литературы # 172 (2010 12)
Россия – точка отсчёта. Смертный предел, жизненный шанс. Кризисная черта.
Но прежде всего – великая наследница...
О том, чьим традициям Ключников наследует, он замечательно рельефно рассказал в своей публицистической книге "Лики русской культуры". Пушкин, Блок, Есенин, Пастернак – вот главные поэтические маяки Ключникова. Я бы прибавил сюда Николая Заболоцкого, Леонида Мартынова и Юрия Кузнецова – так очерчивается в моём понимании лирическое место, которое Ключников может считать своей лирической родиной… но отнюдь не "малой", ибо координаты этого "места" – весь мир. Может, прежде всего, конечно, русский мир, русское окно в мир.
Творец не может отпустить творцов
Ни в райский сад, ни в мир подземных теней.
Аксаков, Гоголь, Врубель, Васнецов
Скитаются среди родных метелей…
Между солнечной синевой и мраком небытия (а может, всё-таки адской сковородой?) полудышит Россия, уповающая на несбыточный Белый Остров. На что ей надеяться? Что русский блин вспухнет новым комом на старой мировой сковороде?
А что сулит нам сама эта мировая сковорода? (Понятно, что на сей раз речь не о философе, сбежавшем от века, а о той поэтической Вселенной, в которой видит Россию Юрий Ключников.)
Здесь нас ожидают: Леонардо, Пушкин, Моцарт, Есенин, Лорка, Сент-Экзюпери; эти уже не вязнут в родных метелях, а сияют в лучах немеркнущей зари.
Лучи овевают Россию сверху… более с Востока, чем с Запада. Но если говорить не об учёном ориенталисте и неутомимом путешественнике-исследователе, а о поэте, – то контакты русской души обогащают её прежде всего не тем, что её внове и вчуже (что тоже важно), а тем, что ей роднее.
Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток… Запад трезв и расчётлив, но это не фатальный раскол мироздания, а две "половинки", которым надо бы соединиться. Как? Пусть с места они всё-таки сойдут, то есть пусть Запад зашагает к Востоку. Не хочу будить дух Киплинга, но так и подмывает задать Ключникову вопрос: а Россия на Западе или на Востоке?
А ислам где? Как и Россия – и там, и тут?
А это – откуда посмотреть. Ключников, при всех его антизападных инвективах, смотрит скорее из Зенита, чем с Востока.
Мусульманский луч высвечивает у него общедуховную ситуацию. Неважно, кто живёт к Аллаху ближе, кто от него дальше. Главное: не будь пресным, будь острым! И не жди: вдруг Аллах и про меня что-нибудь скажет? Вдруг облегчит груз? Аллах милосерд: "Он вовек не положит поклажу верблюда на спину осла". Прямо про нас сказано. Чтобы ослами не прикидывались, сукины сыны. И овцами...
Лучше всего о всесветных корнях лирического героя сказано так:
Я был волхвом, язычником, ессеем,
Друидом, мусульманином, пока
Судьба не занесла меня в Расею
На многие рожденья и века.
Но вот занесла. Из родимых болот поднимаем очи всё туда же: в небеса. Кто там? Вестимо, Всевышний. Каков Он в ойкумене Ключникова? Связанный.
Чем связанный? Цепями тьмы и адского огня? Неважно. Важно, что, как и люди, Сам не знает, что порой творит. Невыразим в потоке перемен. И никакой тайны нам не откроет. Хорошо, если прорастёт – долго и одиноко – сквозь наше столпотворенье.
А мы что? А мы думаем, что Он нас целует, а это нас затаптывают в прах сменяющиеся эпохи. Мы думаем, что похожи на Него, но мы куда больше похожи на чёрта.
И что Он с нами делает? "Готовит Бог себе спецназ, чтобы страну не схоронили бесы".
С бесами мы выяснили отношения, когда продирались через рынок. А с Богом, с Богом?
"Мы не боги, но ведь и не накипь, что-то варит из нас Отец".
Открывает ли нам поэт то, что выше Бога? Не столько открывает, сколько нащупывает. Что там, "выше"? Малиновая даль. Сумрак серый. Туман. Что-то, что выше Вечности самой. Великий Исток. А может, великий Финал? Не спрашивай, ступай вниз и надейся. Что сулят изломы, сокрытые в тумане, в малиновой дали, в голубой бездне, того знать не дано.
Все мои восторги и печали
И последний Божеский причал
Меркнут перед синими очами
Вечного Начала всех начал.
И тут он проваливается в главное откровение: ни конца, ни начала не нащупать в этом конце-начале. А только бесконечное чередование… огня и мрака, гибели и возрождения, ада и рая.
Смерть – вовсе не точка, это лишь запятая в Вечной Книге Жизни. Страницы в ней – перепуском. События – колесом. Всё повторяется, но ничего не повторить. На любое "да" находится очередное "нет", но и нет такого зла, чтобы добром не обернулось. Как нет и такого добра, чтоб не сменилось новым злом!
Пока эти уравнения остаются на стадии умственного парадокса, они воспринимаются как нормальное умозрение. Но кровью поэзии наполняются, когда вспарывают материал живой истории:
Красиво умирал Колчак,
Стоял поверх штыков, молчал.
Лёг, о пощаде умоляя,
Под ноги красным Попеляев.
Соединял ангарский лед
Погоны и особый взвод,
Россию ту с Россией этой.
И ахнул залп, и эха гром
Откликнулся в тридцать седьмом
Свинцовой тою же монетой.
И тоже кто-то был красив
На алом стыке двух Россий.
В умозрении алый стык превращается в чёрно-белый. Всё это смотрелось бы, как кино… "когда бы плоть не корчилась от боли". Плоть корчится – душа пытается спастись юмором. После сезона демократии, знаете ли, должен возвратиться "сезон вождей".
Но какой смысл уповать на вождей, если следом всё равно – пусть на время! – воцарится демократия с её базаром? И исчезнет. Чтобы потом исчезло то, что её сменит.
Ни на чёрном, ни на белом поле не остановится это колесо. Ни на чём не успокоится ни плоть, ни душа.
Что же делать?
Нести свой крест.
Крест – вот решающий (разрешающий) лейтмотив лирики Юрия Ключникова. Нести крест, как шерп несёт на Эверест керосинку. Как несла свой крест Анна Ахматова. Как волок его злой, как африканский слон, Маяковский.
Крест должен нести поэт – сквозь все эпохи и сезоны.
Ты в адской топке раз уже обжёгся,
А предстоит и два, и три, и шесть...
Как представляешь мудрость парадокса:
Чем ты святей, тем тяжелее крест?
Захар ПРИЛЕПИН НАША МУЗЫКА
ГРУППА "25/17"
"ЗЕБРА" @ 2010
Незадолго до выхода "Зебры", Андрей Бледный остроумно заметил в своём ЖЖ: "Новый альбом получился более жёстким и одновременно более лиричным, чем предыдущий. Более коммерческим и менее форматным".
Всё так.
Даже непонятно, кто обрадуется (или рассердится) на новую пластинку больше. Люди, полюбившие "25/17" за "Бейся!" и "Будь белым-2" и ждущие продолжения этой истории, или те, кто заслушал "На городской карте" и "Долго-долго".
Я-то "25/17" люблю и за то, и за другое, и за третье, мне проще. Впрочем, есть даже не надежда, а небезосновательная уверенность, что людей с равной благодарностью воспринимающих омскую команду и в её лирической ипостаси, и в брутально-агрессивной – большинство.
Объяснение тому простое – Бледный и Ант, и в нежности к миру, и в ярости к нему – очень органичны. А запрос на людей, которые могут с равной убедительностью и прошептать "Давай будем жить с тобой долго-долго", и прокричать "Огонь! – избавит золото от примеси!" – всегда будет велик. (Недаром "25/17" с почтением относятся к Высоцкому – он как раз в этом смысле едва ли не идеальный пример.)
Одинаковые и ровные быстро становятся нелюбопытными. Всерьёз люди интересуются только сложносочинённым и разным.
Тем более, что у "25/17" есть множество убедительных песен, где лирическая и брутальная ипостаси слиты воедино – скажем, "В городе, где нет метро". Или ироническая и брутальная ипостась – как в случае с хитом "Никто не сможет меня остановить".
