Даниил Гранин - Беседы. Очерки
— Не думаю, что это корректный вопрос. Потому что как только мы начинаем сравнивать с заграницей, то все становится неисторичным. Если Вы хотите говорить о значимости областного города, то его надо сравнивать с другими городами России.
— Но Ваше определение, данное Петербургу, — «великий» — предполагало, что этот город получил «областную судьбу» по недоразумению…
— По сравнению с другими городами России Петербург, конечно, сейчас выделяется гораздо больше, чем раньше. Что же касается термина «величие», то это очень опасный термин. Если величие города определяется такими кризисными ситуациями, какой, например, была блокада Ленинграда… Во время блокады город показал свое величие, но не дай нам бог еще таких кризисных ситуаций! А в каких еще ситуациях город может и должен показывать свое величие?
— Великим был Древний Рим — и не только когда гуси спасали его от нашествия галлов. Он был великим потому, что «все дороги вели в Рим», потому что Рим был средоточием цивилизации. До этого был великий город Афины. Сейчас тоже есть великие города: Нью-Йорк, Париж, Лондон и т. д.
— Да, все это так. Но ведь в этом смысле можно и Петербург как-то приласкать, не обязательно к нему относиться свысока. Эрмитаж и Русский музей за последние годы стали куда более великими музеями, чем были. То же самое касается и Филармонии. За последние 20 лет были приведены в лучший вид замечательные пригороды Петербурга — Царское Село, Петергоф, Стрельна. Сейчас работы проводятся в Ораниенбауме.
— Но если бы деньги, потраченные на новую резиденцию Путина в Стрельне, были направлены на спасение исторического центра Петербурга…
— Ну так, понимаете, можно было бы говорить обо всем и во все времена…
— Согласен. Наверное, в Древнем Египте поступили правильно, построив пирамиду Хеопса. Но все-таки мы живем в другую эпоху, и предполагается, что и ценности уже иные, чем в эпоху Древнего царства…
— Но тем не менее мы с удовольствием пользуемся теми ценностями, которые, к примеру, оставила нам царская Россия.
— Вы предлагаете вернуться в ту же систему координат? Давайте начнем тогда строить гробницу Путину — может, восьмое чудо света соорудим!..
— Нет, я ничего не предлагаю. Я говорю о том, что сделано. И знаете, я хочу рассказать Вам одну любопытную вещь. В 1945 году, вместо того чтобы восстанавливать разрушенный Ленинград, который был в ужасном состоянии, начинаются работы по возрождению Пушкина и Петергофа. И если бы тогда не начали эти работы, то потом было бы гораздо труднее восстановить развалины, отколовшиеся фрагменты которых были бы, возможно, навсегда утеряны. И когда везли по городу восстановленную фигуру Самсона, весь город толпился на улицах, все плакали, были очень растроганы — это, по-моему, было в 1949 году…
— У Вас нет ощущения, что сегодня горожане стали гораздо равнодушнее относиться к архитектурной судьбе Петербурга? Когда власть проводит более чем спорные решения, почти никто не протестует. Может быть, все-таки что-то изменилось в самосознании горожан за эти десятилетия? Или Вам кажется, что не стоит на это обращать внимания?
— Нет, мне так не кажется. Но мне кажется, что Вы противоречите самому себе. С одной стороны, Вы говорите о сохранении исторического центра, но с другой — забываете о том, что это требует больших материальных затрат. Ведь если строить, не уплотняя ничего в городе, строить где-то на периферии, в новых районах, это выйдет гораздо дороже. Увеличение объема городского строительства тем более оправданно сейчас, когда речь идет о том, чтобы ликвидировать коммунальные квартиры, которых в городе свыше 100 тысяч, — это ужасное наследие прошлого!
— Но ведь расселение коммуналок никак не связано ни со строительством Константиновского дворца, ни с уплотнительной застройкой. Город ни одной коммуналки за счет бюджета, насколько я знаю, не расселил — он просто выделяет, притом за очень большие деньги, «пятна» застройщикам… Однако я предлагаю уйти от жилищно-строительной темы и вернуться к тому, с чего мы начали. Вы перечислили несколько великих культурных очагов, сохранившихся в Петербурге. Но это академическая часть петербургской культуры, та, которая в известном смысле «залакирована» и изменениям не подлежит, ибо ее главная задача — сохраниться. Есть ли в этом городе хоть что-то, что не только «продолжает традиции», но порождает их? И не только в сфере культуры, но и в других сферах общественной жизни. Есть ли хотя бы одно семечко, из которого впоследствии могло бы вырасти великое дерево новейшей петербургскости?
— Я буду перечислять только те вещи, которые знаю, — связанные с театром, литературой, кино. Здесь за последние 15 лет, конечно, не так уж много достижений, но все-таки есть такие, как балет Эйфмана, театр Додина, есть прекрасные театральные постановки. Существует и художественная жизнь: открыто много выставок, галерей. С кино дела обстоят чуть хуже, но и оно еще есть. Конечно, литературные журналы Петербурга находятся в том же плачевном состоянии, как и вся литературная жизнь в современной России. И здесь мы ничем не отличаемся ни от Москвы, ни от других городов. Но все-таки не погасли ни «Звезда», ни «Нева» — пусть в жалком состоянии, но они имеются.
— Да, но это все какие-то «остатки былой роскоши». А я спрашиваю про ростки чего-то нового, которые бы позволили с умилением заглянуть в будущее. Или мы обречены все время с умилением заглядывать в прошлое?
— Какой-то у Вас такой пессимистический, предвзятый взгляд… Конечно, можно все это считать «остатками былой роскоши», а можно относиться к этому по-другому. Я, например, очень доволен, что журналы «Звезда» и «Нева» продолжают существовать. Я очень доволен тем, что в Петербурге появилось много хороших книжных магазинов, — таких, например, как «Буквоед».
— Хорошо, зайду с другой стороны. Может ли великий город (или, по крайней мере, претендующий на какую-то значимость) с населением в пять миллионов человек жить в условиях абсолютного отсутствия общественной и политической жизни?
— Вот это вопрос правильный! Полное отсутствие общественной и политической жизни — это болезненная черта Петербурга. Ну а чего Вы хотите — чтобы город в этом отношении выделялся из того общего состояния, в котором находится сейчас вся страна? Вряд ли это возможно…
— Но не кажется ли Вам, что все-таки стартовал наш город в эпоху перестройки с более обнадеживающих позиций? Тогда на общем фоне он резко выделялся в лучшую сторону…
— Когда-то и Верховный Совет, и первая Государственная Дума стартовали с огромным энтузиазмом и энергией, надеждами и активностью! И во что все это в итоге превратилось?! Да, то, что творится сейчас в Петербурге, назвать общественной жизнью нельзя. У нас нет общественной жизни! Более того, у нас нет общества. И когда говорят о том, что надо создавать гражданское общество, у меня возникает вопрос: из кого его создавать? У нас нет граждан. У нас есть только население — пять миллионов человек. А общества, — интеллигенции, настоящих гражданских организаций, клубов — ничего этого нет.
— А как же те, кто работает в театрах, пишет в журналах, — это разве не интеллигенция?
— Это — интеллигенты. Нет интеллигенции — как функции, как серьезного общественного слоя, который раньше выступал на российской социально-политической арене. Когда-то наша интеллигенция протестовала против поворота рек, и это было большое общественное движение. Я участвовал в нем: помню, какая это была резкая, бурная и острая политическая кампания!
— Но ведь и сейчас порой раздается коллективный голос представителей интеллигенции. Скажем, в 2003 году больше 50 деятелей культуры Петербурга подписались под письмом в поддержку кандидата в губернаторы Валентины Матвиенко. Правда, на сей раз интеллигенты сорганизовались не против власти (как это было 15 лет назад), а в поддержку власти…
— Ну, не в поддержку власти, а в поддержку кандидата…
— Хорошо, кандидата от власти.
— Да.
— В поддержку приговора Михаилу Ходорковскому тоже высказались более 50 деятелей российской культуры.
— Да, но ведь какая-то часть деятелей культуры выступила и в защиту Ходорковского.
— Очень малая.
— Да, я сам выступал, так что знаю, что малая. Но это как раз и говорит о том, что гражданская жизнь прекратилась и интеллигенции как общественной функции не стало! Сохранились какие-то ее бедные остатки. Интеллигенция занята борьбой за собственное существование, она обнищала. Из кого состояла интеллигенция? Научные работники — они находятся в нищем и униженном состоянии. Писатели, врачи, учителя — точно в таком же. Раньше интеллигенция состояла из людей, жизни которых были объединены какой-то единой заботой, каким-то социальным протестом…
