Даниил Гранин - Беседы. Очерки
Тем не менее пришел к нам в благотворительный фонд Д. С. Лихачева. Я пригласил его просто в силу наших добрых отношений, рассказал, чем мы занимаемся, — к тому же он знал Дмитрия Сергеевича.
А вскоре выяснилось, что после этой встречи Спасский по собственной инициативе разослал влиятельным людям из мира бизнеса письма с рассказом о фонде и с просьбой помочь в его деятельности. И, представьте, некоторые откликнулись на его призыв. Что это было? Я Вам скажу: редкий, но очень приятный пример милости, идущей от сердца, то есть милосердия.
— Вам тоже приходится обращаться к разным «денежным мешкам» за помощью для деятельности фонда и для других нужд. Справляетесь с ролью просителя?
— Ломать шапку из-за денег — тяжелая обязанность. Иду на поклон без особой радости, только по необходимости. Те, у кого просишь, делятся на две категории. Представители первой, более многочисленной, говорят: да, это важно, подумаем, проконсультируемся, обсудим на совете директоров. На этом обычно все заканчивается. Но есть по-настоящему деловые люди, которые, в знак уважения к Лихачеву или осознав значение программ фонда, идут нам навстречу.
Нам ведь что мешает? Отношение к фондам сегодня подозрительное. Появилось довольно много структур, «благотворительных» только по названию, которые и себя дискредитировали, и бросили тень на других. Те, кто в них поверил, сотрудничал с ними, разочарованы, раздражены. Попробуйте-ка переубедить человека, потратившего деньги впустую! Все это настолько затрудняет нашу работу, что иногда хочется махнуть на нее рукой и отказаться. Она и без того требует много времени и сил, отвлекает меня от литературных занятий.
— К Вам наверняка обращаются с личными просьбами: одолжить денег на лекарство больному ребенку, на билет?.. Как реагируете?
— Если двести — триста рублей — могу дать. Если больше… Знаете, литератор сегодня в материальном плане — совсем не то, что в советское время, когда мои книги выходили миллионными тиражами. Нынешний писатель, издающийся тиражом в три-пять тысяч экземпляров, жить на литературный заработок почти не может. Мне помогает пенсия. А пенсионер как меценат — это не фигура.
— А нищим подаете в подземных переходах?
— Раньше всегда подавал, меня отец к этому приучил. Он никогда не проходил мимо нищего, чтобы не дать ему какую-то мелочь. Особенно в маленьких городах, где прошло мое детство, — Старая Русса, Пестово, Боровичи, Анциферово, — там это было принято, и нищих-то было немного, — обычно они на церковной паперти стояли. А здесь, в Питере, к сожалению, жизнь отучила давать милостыню. Наша пресса так долго и успешно разоблачала городских попрошаек, показывая, как эта организованная система зарабатывает на жалости людей, что доверие к нищим было подорвано. Вы им верите?
— Очень выборочно.
— Наверное, потому, что невозможно отличить действительно нищего от жулика. Я думаю, то, что делает наш фонд организованным порядком, эффективнее. Мы ведем научно-исследовательские и просветительские программы, опекаем Дом призрения для девочек-подростков, Покровскую общину, больницы, госпиталь. Это реальные люди, которым нужна помощь, — и мы ее оказываем.
— Насколько милосердие связано с религией?
— На это я тоже пока не могу ответить. Мне кажется, трудное дело милосердия легче дается людям, верящим, что Господь видит их усилия. Неверующим сложнее: о том, — что они делают без огласки, известно только их совести. Точно знаю одно: когда помогаешь другим, самому становится легче.
С философской точки зрения жизнь человеческая не имеет смысла. Какой, в самом деле, смысл, если все неизбежно кончается смертью? Как писал Державин, «река времен в своем теченье уносит все дела людей…» Небольшой, частный смысл жизни можно найти в том, чтобы помогать другим. Любить их, сочувствовать им — в этом все-таки назначение человека. Ничего другого не остается.
Занимаясь обществом «Милосердие», я видел, как ребята-волонтеры сутками дежурили в больницах. Или сколачивали деревянные помосты, чтобы помочь инвалидам-колясочникам попасть в театр, в музей (тогда не было лифтов ни в Русском музее, ни в Эрмитаже), а потом развозили их по домам. Это была тяжелая работа за «спасибо», хотя даже элементарной благодарности они иногда не получали. Но у них возникало чувство самоуважения: они сделали что-то доброе, полезное, пусть анонимно. Это очень хорошее чувство, которое трудно объяснить, его надо испытать. И тогда захочется повторить этот опыт.
2005
Во власти нет людей, болеющих за Россию
Многие поколения ленинградцев взросли под будоражащим гражданские чувства «гнетом» романтической эпитафии — «Великий город с областной судьбой», — которую даровал Ленинграду писатель Даниил Гранин. При этом предполагалось, что областную судьбу великому городу прописала советская власть.
Советской власти уже 15 лет как нет, и вроде бы времени для того, чтобы реализовать потенциал величия, Петербургу было дано предостаточно. Однако…
— Даниил Александрович, на Ваш взгляд, что показало «вскрытие»: действительно ли это был «великий город с областной судьбой» или же в данном случае судьба оказалась адекватна тому, что представлял из себя Ленинград — Петербург к исходу XX века?
— Ну, вскрытия не было, слава богу! А что касается судьбы города, то ее можно трактовать и так, и так. Можно считать, что город по многим параметрам остается еще на уровне хорошего крупного областного города, но можно видеть в нем уже нечто другое: город изменился. Его стали знать в мире.
— Вы считаете, его до этого не знали?
— Не знали.
— Но ведь весь мир знал о революции 1917 года, которая произошла в Петрограде, знал о блокаде Ленинграда…
— Да, но революция давно осталась в прошлом, а блокаду уже знали далеко не все. Нам кажется, что наш город должны знать. Жители каждого областного центра так считают…
— Но Петербург широко присутствует в западной культуре: в песнях, кинофильмах…
— Что говорить, если уж и Москву-то не знают! Я был вместе с москвичами в одной испанской деревне. Они говорят: «Мы из Москвы». А им: «А что такое Москва? И где она?» Но я считаю, что сейчас Петербург гораздо более известный город по всем показателям, чем несколько лет назад. Он гораздо более известен, чем даже до 300-летия. В Петербурге растет количество туристов, город приобрел более пристойный внешний вид и известность. Конечно, когда ко мне приезжают в гости москвичи, гости из других стран, они не обращают внимания на вещи, которые для меня лично как для петербуржца очень существенны — например, на то, что на мостовых, на многих улицах вместо асфальта появилась плитка и т. п.
— А Вас не смущают «встречные тенденции»? Например, новая концепция охраны культурного наследия, которая принята городским правительством и которая содержит ряд скандальных моментов, позволяющих широко вторгаться в архитектурную среду исторического центра? Уже сегодня в разгаре целый ряд чудовищных проектов — например, «увенчание» архитектурного ансамбля Росси на площади Островского «шедевром» г-на Сопромадзе…
— Да, это все неприятно. Но, признавая это, я не могу не признать и появившейся за последние годы положительной динамики в развитии города. Строят новые дома, и многие из этих домов вполне пристойной архитектуры (например, на улице профессора Попова, на Мичуринской улице), есть новые дома, которые выглядят прилично по сравнению с «коробками» прежних лет. Многие городские дворы-колодцы, которые безобразили город, становятся приятными «интимными уголками» внутри жилых кварталов. Преобразились даже интерьеры внутри домов, подъезды. Взять хотя бы подъезд в моем доме — он стал гораздо приличнее! И хотя в моем доме с советских времен жила литературная элита, я не могу назвать его «элитным», поэтому нынешние позитивные изменения очень заметны: поставили газовые модули-автоматы, сменили трубы. И это делается по всей нашей улице…
— Я не оспариваю этот позитивный перечень, но разговор мы все же начали с другого — с проблемы «величия», а не муниципального комфорта. Благоустроенных, притом гораздо более чем Петербург, городов в мире множество. Но далеко не все они задают стиль окружающему пространству. До революции Петербург был городом, который влиял на процессы во всем мире, — собственно, поэтому здесь и произошла революция…
— Величие Петербурга произросло из петровского замысла, он рожден столицей, окном в Европу.
— Способен ли сегодня Петербург хоть в чем-то вырваться вперед, или он обречен плестись в хвосте процессов, локомотивами которых являются другие города, страны и регионы?
