Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Через десять минут после истечения срока английского ультиматума Риббентроп все-таки попросил Гендерсона явиться на Вильгельмштрассе. Но лишь для того, чтобы объявить послу, что никому не дозволено говорить с Третьим рейхом языком ультиматумов. Затем Риббентроп зачитал послу длинную и путаную бумагу, где вся вина за случившееся перекладывалась на Англию, а Гитлер представал единственным искренним и последовательным борцом за мир. Было очевидно, вспоминал Гендерсон, что заявление Риббентропа предназначалось исключительно для внутреннего потребления 168. Никто, кроме немцев, не смог бы поверить в те доводы, которые зачитал министр. Следующим утром, в половине двенадцатого, когда Англия и Германия уже находились в состоянии войны, весь состав британской миссии в Берлине, состоявший из тридцати мужчин и семи женщин, был отправлен на специальном поезде в нейтральную Голландию. Еще раньше, в девять утра, туда же были переправлены сотрудники французского посольства. Улицы Берлина, вспоминал Гендерсон, были тихи и пустынны, а провожавшие англичан немцы — подчеркнуто вежливы и предупредительны 169. Ничто в поведении немцев не напоминало той разнузданно-патриотической атмосферы, которая царила в Берлине накануне и после начала Первой мировой войны. Спустя шесть лет, когда Вторая мировая близилась к завершению и победа Союзников была не за горами, Гендерсон, оценивая пройденный Англией в 1930-е годы путь, писал: «Слишком долго Британия пребывала во власти благодушных мыслителей, политиков, гонявшихся за голосами избирателей, идеалистов, для которых слова значили все, а факты — ничего. Во власти тех, кто полагал, что войну можно предотвратить, поставив ее вне закона, что спокойствие Британии обеспечивается фразами о “коллективной безопасности”, а мир — идеалистическими речами в Женеве» 170. Жаль, что он «забыл» включить в этот перечень тех, кто до последнего пытался договориться с Гитлером, умиротворить его с помощью бесконечных уступок, сделанных за чужой счет. Правда, к этим последним в полной мере принадлежал и сам посол Гендерсон.
Пока же, 3 сентября 1939 года, Чемберлен на утреннем заседании палаты общин объявил, что с одиннадцати часов Британия находится в состоянии войны с Германией. Сообщение было встречено с воодушевлением всеми парламентариями. Консерватор-заднескамеечник Катберт Хедлэм восторженно записал в дневнике, что «никогда еще в нашей истории страна не была столь едина в поддержке правительства. (Британская) империя также объединилась против Гитлера» 171. Это действительно был очень важный момент. Годом ранее, во время Судетского кризиса, британские доминионы не хотели ничего слышать о войне в Европе. Теперь все было иначе. У Черчилля имелись веские основания заявить в выступлении по радио: «Нас горячо поддерживают 20 миллионов британских граждан, проживающих в самоуправляемых доминионах — Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке» 172. Несколько особняком, правда, стояла жемчужина Империи — Индия, где Неру заявлял, что его сторонники не поддержат войну за демократию, если население страны не получит право на самоуправление. Нельзя допускать участия Индии в конфликте, полагал лидер Индийского национального конгресса — самой массовой и сильной партии в стране, победа в котором будет так же плоха, как и поражение. Многие сторонники Неру прямо заявляли, что «трудности Британии дают Индии шанс» 173. Вопрос об участии Индии в войне был решен маркизом Линлитгоу, ее генерал-губернатором и вице-королем, тогда как двойственное поведение самих индусов до конца войны вызывало у англичан сильные подозрения в их благонадежности.
Поначалу Гитлер не отнесся серьезно к объявлению войны Англией и Францией. Свое ближнее окружение он уверял, что страны Запада вынуждены были объявить войну Германии, чтобы не потерять лицо перед всем миром. Реальных боевых действий за этим не последует, уверял фюрер. Вермахту даже был отдан приказ не предпринимать никаких шагов самому. «Конечно, мы находимся в состоянии войны с Англией и Францией, — рассуждал фюрер, — но если со своей стороны нам удастся избежать враждебных действий, ситуация вскоре успокоится. Однако, если мы потопим какой-нибудь их корабль, что приведет к появлению жертв, военная партия противника существенно усилит свои позиции». Лишь несколько позже, когда до Берлина дошла информация, что Черчилль возглавил Адмиралтейство в новом правительстве, Гитлер понял, что война с Англией будет настоящей 174.
За развитием событий вокруг Польши пристально следили в Кремле. Там прекрасно понимали последствия предпринятого руководством страны 23 августа политического кульбита. Хотя население Советского Союза никак не могло поверить, что вчерашний главный враг в одночасье превратился в лучшего друга и союзника. На сессии Верховного Совета СССР 31 августа, перед тем как поставить вопрос о ратификации советско-германского пакта, Молотов счел нужным в очередной раз объяснить советским людям, что «политическое искусство заключается в том... чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями, поддерживающими между собою мирные отношения» 175. Такое объяснение, конечно, мало кого устроило, но Советский Союз не был тем государством, где общественное мнение играло важную роль. Депутаты пакт, конечно же, ратифицировали, но вопросы по нему остались. Впрочем, это никого не интересовало. Гораздо важнее было решить, когда и как приступить к разделу Польши.
Германия официально уведомила СССР о том, что она начала военные действия против Польши в тот же день, 1 сентября. В час дня советник немецкого посольства Хильгер посетил НКИД и передал помощнику советского наркома Павлову информацию для Молотова, что в 5:45 утра войска вермахта перешли германо-польскую границу 176. А дальше немцы стали торопить события. Им хотелось, чтобы Советский Союз как можно раньше приступил бы к совместному с Германией разделу Польши. Это отвлекло бы часть войск польской армии с западного фронта, где поляки оказывали местами ожесточенное сопротивление наступающим частям вермахта, сломило бы моральный дух поляков и окончательно лишило бы Польшу, а также Англию и Францию, каких бы то ни было иллюзий. Уже 3 сентября Риббентроп попросил посла Шуленбурга поинтересоваться у Молотова, когда советская сторона собирается заполучить отошедшие в сферу ее интересов польские территории. «Совершенно точно мы разобьем польскую армию в течение ближайших недель, — сообщал в Москву германский министр. — После этого та часть польской территории, которая была определена в Москве как сфера германских интересов, будет находиться под нашей военной оккупацией. Вполне естественно, однако, что в силу военных соображений германская армия должна будет продолжать наступательные действия против польской армии, находящейся на территориях, принадлежащих к советской сфере интересов». В этой связи Риббентроп интересовался, когда СССР собирается занять свою часть Польши. Интересно, что в этой же телеграмме германский министр спрашивал, можно ли обсуждать эти вопросы с прибывшими 2 сентября в Берлин новым советским послом Шкварцевым и военным атташе генералом Пуркаевым напрямую 177. То есть приложение к советско-германскому пакту было настолько секретным, что Риббентроп уточнял, в курсе ли достигнутых договоренностей советский посол и военный атташе. Молотов, кстати, ушел от четкого ответа на этот вопрос, сообщив немцам, что, хотя посол и военный атташе в курсе основных событий двусторонних отношений, все наиболее важные вопросы лучше обсуждать непосредственно с ним самим 178.
Так или иначе, но 3 сентября во время вручения новым советским послом верительных грамот Гитлер счел нужным сообщить ему, что «Германия полностью выполнит свои обязательства» по пакту с Советским Союзом, и «в результате успешной войны... СССР и Германия установят границы, существовавшие до мировой войны» 179. Кстати сказать, сама аудиенция советского посла у Гитлера была событием экстраординарным. Не успел Шкварцев прибыть в столицу Третьего рейха, как уже на следующий день фюрер принял его со всеми невиданными для послов почестями (почетный караул, государственные знамена, присутствие важнейших нацистских бонз) в рейхсканцелярии. Все предыдущие советские полпреды вообще не удостаивались личных аудиенций у Гитлера. С ними не общался даже Риббентроп. Обычно их принимал статс-секретарь министерства фон Вайцзеккер. Нынешняя аудиенция должна была подчеркнуть возросший статус Советского Союза. СССР превращался в одного из ближайших друзей нацистской Германии. Не просто друзей, а союзников.
