Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Так или иначе, но на французского посла со всех сторон оказывалось сильное воздействие. Еще большее давление ощущали Чемберлен и Галифакс. Все требовали от них решительных действий. Галифакс, который был членом палаты лордов и выступил в ней с заявлением, схожим по содержанию с речью Чемберлена (лорды спокойно восприняли выступление главы Форин Офис), встретил на выходе из здания парламента Гринвуда, и между ними состоялся короткий разговор. «Господин министр, — поинтересовался лидер лейбористов, еще не отошедший от возбуждения, вызванного его выступлением в общинах, — могу я услышать от вас обнадеживающие слова?» «Если вы имеете в виду объявление войны, — ответил Галифакс, — то обещаю вам, что завтра я внесу ясность в этот вопрос». «Слава богу», — обрадовался Гринвуд 157. Но тяжелее всего пришлось Чемберлену. Против него выступила значительная часть правительства.
Одиннадцать министров, к которым чуть позже присоединились еще двое, во главе с Джоном Саймоном потребовали от премьер-министра, после его выступления в парламенте, немедленного предъявления ультиматума Германии со сроком исполнения до полуночи 2 сентября 158. Этот шаг иногда называют еще «бунтом правительства». После войны Саймон, возглавивший этот «бунт», был куда более осторожен в своих оценках. Возможно, 2 сентября он действительно не был в курсе всех деталей телефонных переговоров, которые вели Чемберлен и Галифакс с Даладье и Бонне, и подозревал главу своего правительства и министра иностранных дел в попытках закулисного сговора с Гитлером. В послевоенных воспоминаниях Саймон, уже обладая всей информацией, писал, что Чемберлен не несет ответственность за неопределенность своего выступления в палате общин, потому что весь вечер безуспешно пытался убедить французов в необходимости совместного выступления с ультиматумом Германии 159.
Предъявив свои требования Чемберлену, министры остались ждать его решения в кабинете премьера в здании парламента. По определению министра сельского хозяйства Реджинальда Дорман-Смита, министры устроили своему премьеру сидячую «забастовку» 160. Чемберлен оставил членов своего правительства дожидаться новостей в парламенте, а сам поспешил на Даунинг-стрит, 10. В резиденцию премьера были срочно вызваны Галифакс, Кадоган и посол Корбен. После обсуждения за ужином произошедших событий Чемберлен попросил соединить себя с Даладье. До французского премьер-министра удалось дозвониться в 21:50. Разговор получился тяжелым. Чемберлен объяснил Даладье, что в Британии сложилась взрывоопасная ситуация. Парламент и правительство ожидают от премьер-министра решительных действий, и, если Франция будет и дальше настаивать на 48-часовом сроке действия ультиматума, ситуацию «невозможно будет более сдерживать». Чемберлен предложил, чтобы послы Англии и Франции в Берлине выступили с совместным ультиматумом в восемь часов утра 3 сентября и, если до полудня от Гитлера не последует положительного ответа, обе страны считали бы себя в состоянии войны с Германией с двенадцати часов дня. Даладье в ответ сослался на предложение Чиано о созыве мирной конференции. Он понимал, что перспектив у этого предложения практически нет, но предлагал подождать с предъявлением ультиматума до полудня 3 сентября. Дальше последовала туманная фраза о том, что сказать больше по телефону нельзя, и предложение созвониться еще раз через четверть часа 161. Фактически после этого разговора разница во времени предъявления ультиматума сократилась до четырех часов. Англичане настаивали, чтобы сделать это в восемь утра, французы просили подождать до двенадцати дня.
В 22:30 последовал новый телефонный разговор между Лондоном и Парижем. В интервале между двумя звонками в обеих столицах прошло очередное обсуждение ситуации в узком кругу. На Даунинг-стрит понимали, что Чемберлен попал в западню. 3 сентября в одиннадцать часов утра должно было начаться утреннее заседание палаты общин, и, если к этому времени ультиматум не будет объявлен, правительство Чемберлена могло уйти само или быть отправлено в отставку. Для премьер-министра один час разницы становился, таким образом, вопросом выживания. В Париже Даладье и Бонне тоже поняли, что рискуют остаться без союзника в самый критический момент. На этот раз Галифакс позвонил Бонне. Глава Форин Офис объяснил своему собеседнику, что, если на утреннем заседании парламента не прозвучит точное время истечения срока ультиматума Германии, у правительства возникнут большие сложности. Галифакс предлагал поэтому, чтобы послы обеих держав посетили Риббентропа в восемь часов утра и вручили ему ультиматум, согласно которому Германии давалось бы четыре часа для выполнения предъявленных требований (прекращение боевых действий и начало вывода германских войск). В случае невыполнения этих условий Англия и Франция считали бы себя в состоянии войны с Германией с полудня 3 сентября. Галифакс еще раз объяснил Бонне, что англичане не могут отклониться от этого графика. Если французы не готовы к совместному и одновременному демаршу, Галифакс предложил, чтобы они дали гарантии, что последуют вслед за англичанами в течение 24 часов. Галифакс допускал, чтобы французский ультиматум Германии был выдвинут в полдень, то есть на четыре часа позже английского. Бонне опять просил отложить совместный демарш до полудня и ссылался на некие обстоятельства, которые нельзя объяснить по телефону, но Галифакс не мог уже этого слышать и сказал, что англичане в любом случае предъявят ультиматум в восемь часов утра, а французы могут дожидаться полудня 162. На этом телефонные переговоры между двумя столицами завершились. И в Лондоне, и в Париже прекрасно понимали, что никаких уступок со стороны Гитлера не последует. Речь, таким образом, шла лишь о конкретном часе вступления Англии и Франции в войну.
В пять часов утра в воскресенье 3 сентября Невил Гендерсон получил от Галифакса инструкцию добиться в 9:00 (8:00 по лондонскому времени) аудиенции у Риббентропа или другого ответственного сотрудника германского МИДа 163 и передать ему ультиматум английского правительства. Другой телеграммой Гендерсону сообщалось, что, по договоренности с французским правительством, посол Франции вручит немцам аналогичный ультиматум чуть позже, в районе 12:00, со сроком исполнения от шести до девяти часов 164. В тексте самого ультиматума сообщалось, что более двадцати четырех часов назад английское правительство вручило Германии ноту, где немцам предлагалось немедленно прекратить боевые действия в Польше и приступить к выводу своих войск. Иначе, говорилось в ноте, Англия готова будет выполнить имеющиеся у нее перед Польшей
обязательства. Поскольку никакого ответа на это предупреждение так и не последовало, Германии дается время до двенадцати часов дня (11:00 лондонского времени) приступить к выполнению британских требований. Если этого не произойдет, Британия будет считать себя в состоянии войны с Германией, начиная с 11:00 по лондонскому времени 165. Немцам давалось три часа. В 10:20 по парижскому времени (в промежутке между двумя мировыми войнами Лондон и Париж находились в одном часовом поясе, и их время отставало на час от берлинского) Бонне телеграфировал Кулондру аналогичные инструкции. Послу предписывалось передать немцам, что при неисполнении французских требований Франция будет считать себя в состоянии войны с Германией, начиная с 17:00 (18:00 по берлинскому времени) 166. Франция, таким образом, вступала в войну на шесть часов позже Англии.
Оказалось, что в девять часов утра в воскресенье Гендерсона мог принять только Пауль Шмидт, который и был уполномочен Риббентропом сделать это. Шмидт, кстати, банально проспал и, схватив утром такси, помчался на Вильгельмштрассе, чтобы успеть в приемную министра буквально за минуту до английского посла. В 9:00 по местному времени Шмидт принял ультиматум и поспешил с ним в рейхсканцелярию, где в ожидании новостей собрались все высшие руководители Третьего рейха. Выслушав перевод текста ультиматума, сделанный тут же Шмидтом, Гитлер долго молчал. Все присутствовавшие тоже притихли. Затем Гитлер, повернувшись к Риббентропу, в гробовой тишине произнес: «И что теперь делать?» Своим вопросом фюрер как бы упрекал министра в том, что советы того привели к принятию неверного решения. Хотя Риббентроп лишь повторял всюду слова самого Гитлера, уверявшего всех, что Англия и Франция не посмеют объявить ему войну. «Полагаю, что через час появится французский посол с аналогичным ультиматумом», — невозмутимо ответил Риббентроп. «Господи, помилуй нас, если мы проиграем эту войну», — тихо произнес Геринг, когда Шмидт проходил мимо него. Геббельс, опустив голову, молча стоял в стороне, погруженный в свои невеселые мысли 167. Вскоре на Виль-гельмштрассе появился французский посол Кулондр.
