Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Сообщения о начале агрессии Германии против Польши стали поступать в Лондон и Париж с семи часов утра. Кадоган был разбужен новостью о том, Данциг объявил о своем вхождении в состав Третьего рейха, а Германия начала боевые действия в Польше 119. Военного министра Хор-Белиша телефонный звонок разбудил в 7:20. О случившемся министру доложил генерал Горт. «Черт бы побрал этих немцев, — спросонья пробормотал Хор-Бели-ша, — быть разбуженным таким образом» 120. Чемберлен и Галифакс узнали о нападении Германии на Польшу из сообщения агентства «Рейтер», полученном в Форин Офис в 7:28. Информационное агентство переслало в Лондон текст обращения Гитлера к вермахту, прозвучавшего по германскому радио в 5:40 121. Через час, в 8:30, английский посол в Варшаве Говард Кеннард передал, что Краков, Катовице и другие польские города были подвергнуты бомбардировкам германской авиации 122. В это же время на Кэ д’Орсе получили сообщение своего посла из польской столицы 123. Сомнений в Лондоне и Париже остаться не могло — Гитлер начал войну с Польшей. То, чего так опасались в последние дни в западноевропейских столицах, стало реальностью, и на нее надо было как-то реагировать. Главный вопрос, на который английским и французским политикам предстояло дать ответ, — являются ли действия Германии casus foederis, иначе говоря, дают ли они достаточно оснований для выполнения взятых на себя гарантийных и договорных обязательств перед Польшей. Поиск ответа на этот вопрос занял у англичан и французов больше двух дней, в течение которых Польша, истекая кровью, сражалась с Германией в одиночку, а ее союзники раздумывали, вступать ли им в войну.
1 сентября в Лондоне и Париже объявили общую мобилизацию. Однако на этом решимость англичан и французов иссякла. Чемберлен и Даладье были, безусловно, не теми лидерами, которые способны руководить государством в период войны. На какие-то решительные заявления их еще хватало, но переход к столь же решительным действиям давался им с трудом. В 11:30 утра началось срочное заседание английского кабинета. Чемберлен сразу заявил своим министрам: «Событие, которое мы так долго и искренне пытались предотвратить, произошло. Наша совесть чиста, и не должно возникать никаких сомнений, в чем теперь состоит наш долг» 124. Но никаких действий вслед за этим заявлением не последовало. Между тем картина кардинально отличалась от той, при которой Британия вступила в Первую мировую войну. Как и двадцать пять лет назад, повод для войны не затрагивал напрямую британские интересы. Сам по себе конфликт вокруг Данцига, также как когда-то вокруг Сербии, мало волновал англичан. «Нам так же безразличен Белград, как Белграду Манчестер», — писала накануне Первой мировой войны газета The Manchester Guardian 125. В августе 1939 года капитан французской армии Д. Барлон отразил те же настроения в своем дневнике следующим образом: «Сегодня нам ничего не надо. У нас более, чем достаточно, колоний. Мы знаем, что благодаря линии Мажино наша территория надежно защищена от вторжения. Никто не хочет сражаться за Чехословакию или за Польшу. Девяносто пять французов из ста даже не смогут отыскать их на карте» 126.
В августе 1939 года журналисты снова задавались риторическим вопросом — кто пойдет умирать за Данциг?! 127 Но если в августе 1914 года тогдашнему главе Форин Офис Эдуарду Грею пришлось ждать, пока Германия нарушит нейтралитет Бельгии, чтобы разбудить национальную гордость англичан и убедить сначала либеральное правительство, а затем и палату общин объявить войну кайзеру, то теперь, в сентябре 1939-го, национальные чувства британцев были возмущены действиями Гитлера. Общественное мнение Англии и палата общин после нападения Германии на Польшу были готовы к войне. Но Чемберлен и его кабинет затягивали с принятием решения, которого от них ждали. То есть не Чемберлен подталкивал общественное мнение и членов парламента к войне, а наоборот — британское общество и палата общин требовали от премьер-министра выполнить обязательства перед Польшей.
Чемберлен решил начать с создания военного кабинета. Предполагалось, что новое правительство будет состоять из представителей разных партий и сил, в том числе оппозиционных премьер-министру внутри самой консервативной партии. Однако лейбористы сразу отвергли такое предложение. Их лидер Клемент Эттли не испытывал доверия к Чемберлену и его ближайшему окружению и хотел сохранить за своей партией свободу критики правительства 128. Зато сразу же согласился войти в состав военного кабинета другой острый критик Чемберлена — Уинстон Черчилль. Казалось, что его политическая звезда закатилась еще десять лет назад, и последние годы он был занят, главным образом, тем, что постоянно критиковал политику своей партии и лично премьер-министра Чемберлена. Эта критика сделала Черчилля популярным в обществе, что стало особенно заметным после провала политики умиротворения. Надо, правда, сказать, что оппозиционность Уинстона часто сильно преувеличивают. Главным для него было вернуться во власть. До лета 1939 года он полагал, что ему легче будет добиться этого через критику власти, но затем решил, что сотрудничество с ней открывает больше возможностей. «Принципиально между нами не существует разногласий, — признавался Черчилль лорду Галифаксу в конце июня. — Все мы (критики Чемберлена. — И. Т) по-своему одобряем политику, которую вы и премьер-министр сейчас проводите. Если разногласия и остаются, то касаются они лишь акцентов и методов, сроков и степени» 129. Конечно, Черчиллю было не все равно, кто стоит во главе критикуемой им власти, но фигура Чемберлена Черчилля вполне устраивала. Поэтому он сразу согласился на пост министра без портфеля, который предложил ему премьер-министр 1 сентября 130.
Попытки создания военного кабинета отлично иллюстрируют нерешительность Чемберлена в первые дни после нападения Германии на Польшу. «Я ничего не слыхал от Вас после нашей последней беседы в пятницу (1 сентября. — И. Т.), — написал Черчилль Чемберлену 2 сентября. — Я тогда понял, что должен буду стать Вашим коллегой, и Вы сказали, что об этом будет объявлено очень скоро. Не могу себе представить, что произошло за эти тревожные дни, хотя мне кажется, что теперь возобладали новые идеи, совершенно отличные от тех, что Вы выразили мне, сказав: “Жребий брошен”... Я считаю себя вправе просить Вас сообщить, каковы наши с Вами отношения, как общественные, так и личные» 131. Черчилль рвался в бой и не без оснований подозревал Чемберлена в новых попытках договориться с Гитлером. Его секретарша Кэтлин Хилл вспоминала, как в ожидании звонка от премьера Черчилль, «словно лев в клетке, мерил шагами кабинет, но звонка так и не последовало» 132.
Такие попытки действительно предпринимались. 1 и 2 сентября в события пытался вмешиваться шведский бизнесмен Далерус, который фактически передавал англичанам утверждения Гитлера и Геринга 133. Это были скорее не попытки нащупать мирное решение германо-польского конфликта, а способ затянуть время и дать вермахту возможность развить успех на фронте. Для этого Далерус передавал в Лондон, что немцы не будут бомбить английские города и мирные объекты, если англичане не будут предпринимать аналогичных действий против Германии 134. Завуалированная угроза Геринга достигла своей цели, и в течение первых месяцев войны (после того как англичане, наконец, ее объявили) они «ограничивались тем, что разбрасывали листовки, взывающие к нравственности немцев» 135. Что же касается «мирных инициатив», в Лондоне быстро поняли смысл посредничества Далеруса и не воспринимали его всерьез 136. Кадоган уже 1 сентября сообщил шведу, что единственной основой для дальнейших переговоров могли бы стать прекращение огня и полный вывод германских войск с польской территории 137. Значение «переговоров» с Далерусом часто преувеличивается историками. На самом деле англичане обращали мало внимания на усилия шведа, прекрасно понимая, что он служит, возможно, сам того не осознавая, лишь ширмой для прикрытия германской агрессии.
