Газета День Литературы - Газета День Литературы # 87 (2004 11)
Мы в невозможном до конца в начале —
И в чёрном одиночестве тоски,
И в светлом одиночестве печали.
Я столько возвращался в никуда,
Я шёл по водам тёмного забвенья.
Светились одиноко города,
Мерцали одинокие растенья.
Я столько возвращался без любви —
Мне возвращенья вечного не надо!
И светится закат в седой крови
За краем облетающего сада.
И что мне тот, и что мне этот свет?!
Вновь стала плотью явь сверхсветовая.
И омывает души вечный свет,
И, словно свет, горит вода живая.
Пылает, будто в облаке, вода.
Любовь моя не ведает прощенья.
Осталось возвратиться навсегда —
Иного нам не надо возвращенья.
И в чёрном одиночестве тоски,
И в светлом одиночестве печали
Мы в невозможном до конца близки —
И без конца, и до конца в начале.
ОДНАЖДЫ
Я однажды любовь забуду,
В день, когда позабуду смерть.
Но о том я жалеть не буду,
Боже мой, не буду жалеть!
Боже мой, это верно будет!
На равнинном слиянье рек.
Но любовь меня не забудет,
Как Земля — самый первый снег.
***
Я — человек не новый, что скрывать…
Сергей Есенин
Здесь задохнулось слово, как мёртвая вода.
Я — человеком новым не буду никогда.
Я никогда не буду бросать в огонь цветы,
Я смерть свою забуду, как образ пустоты.
Мне ничего не надо! Не надо здесь и там.
И ходит призрак ада за мною по пятам.
Но отразится Слово в живой воде навек.
Я — человек не новый! Я — вечный человек…
Лидия ГРИГОРЬЕВА ДОЛИНА ЖЕН (Поэма с эпиграфом и эпитафией)
"Как Вы можете, нежная женщина, так выражаться?!
С.Джамбинов
Будь она проклята — эта ночная долина!
Этот полночный, морочный, молочный туман!
Сном одолела и, подлая, с ног повалила,
заполонила, наслала полынный дурман.
Шел я к любимой, да ночь по дороге застала.
Шел налегке, лишь любовь мне светила, святей...
Как это вышло, что света в пути не достало?
Вижу: бредут — разномастные сорок б..дей.
Длинные волосы — или туманные пряди?
Морок болотный — иль вправду нагие тела?
Юные, статные, старые тертые б..ди,
с цепкими пальцами, липкими, словно смола.
Сорок блудниц, как ни глянь, ровно сорок по кругу:
слева направо иль справа налево считай!
Каждая тянет немыслимо длинную руку:
"Дай, что имеешь! Отдай всё, что можешь! Отдай!!!"
Снял я часы и нательную отдал цепочку,
вынул из джинсов расческу, платок, гонорар...
Думал: отделаюсь малым и выстою ночку.
Ведьмы настырные грабили хуже татар.
"Дай мне! Отдай мне!" — визжали, как дикие кошки.
В душу впивались, просили, вопили, трясли.
Вывернул душу и вытряс последние крошки —
не пропускают! По кругу, как в землю вросли!
Что за напасть?! Роковая шекспирова драма!
Гоголь с Булгаковым шутки шутили не злей!
Ведь улетела к любимой моей телеграмма —
ждет не дождется меня в коммуналке своей.
Снял я футболку и пыльные сбросил кроссовки,
думал: исчезнут исчадия с первым лучом.
Время тянул. Но плотнее смыкались бесовки.
Джинсы стянул, всё им мало и всё нипочем!
Думал: очнусь, отобьюсь, этот морок отрину!
И как ни в чем не бывало, к любимой вернусь.
Я приведу ее в волглую эту ложбину,
буду ласкать ее здесь же — вот только проснусь!!!
Кто там стучит в мою дверь? Что за поздние гости?
Двери балконные ходят зачем ходуном?
Чьи там белеют дождями омытые кости?
Как беленой опоили меня перед сном!
Вот я проснулся в предчувствии черном, знобящем.
Дверь распахнулась — я вышел на хлипкий балкон.
Ворон ли вещий, литые слова говорящий?
Ветер ли вящий гоняет бесстыжих ворон?
Внемлю покорно, отравленный сном небывалым,
истинам ветхим, которым за тысячу лет:
"Не отдавай ничего! Кто поступится малым,
всё потеряет навек, хоть Господь милосерд..."
Знаю теперь, что ответить бесовкам негодным:
"Нету для вас ничего! Мне вам нечего дать!"
Сгинут, клубясь... Но в прозрении богоугодном
только любовь может эти слова подсказать.
Знаю теперь, что в долине ночной, нелюдимой,
душу мою обглодали, на нет извели.
Нет у меня — ни меня, ни души, ни любимой!
Гроздья тумана, как статуи в землю вросли...
ЭПИТАФИЯ
И я,
любви твоей лишен,
сошел на нет —
в долину жен.
В крымских степях, где туманны ложбины глухие,
помню могилу, над нею не помню креста.
Помню: впиваются клочья тумана нагие
в камень надгробный — на нем эпитафия та.
Иван ПЕРЕВЕРЗИН ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ
***
Будто зверь перед прыжком, самолёт напрягся нервно.
Крест нательный под плащом я погладил суеверно.
Поглядел вокруг дремуче, вслушался в моторов гул,
и на жизнь на всякий случай мысленно рукой махнул.
Но — взлетели! Время — мчится. И за ним несёмся мы,
и земля несется птицей в грозовых объятьях тьмы.
Поглядел в иллюминатор, может быть, отринув тьму,
загляну я, будто в кратер, в душу Богу самому!
Только Бог намного выше, чем наш верный самолёт,
ну тогда — а что там, ниже, где меня никто не ждёт?
Ничего, да и за время, что несусь я через мрак,
что могло случиться с теми, кто по жизни мне не враг.
Успокоюсь полной мерой, выпью водки иль вина,
и, в грядущий день поверив, погружусь в глубины сна.
На краю посадки мягкой с удовольствием — проснусь,
но за тыщи вёрст, однако, от земли, чьё имя Русь.
ГРЕЦИЯ
Как будто я приехал на свиданье
к той женщине, которая давно
другому предназначена заране,
но и тебя приветит все равно.
И я люблю печально, безответно
и синь волны, и неба бирюзу,
и долгие закаты и рассветы,
и невзначай пришедшую грозу.
Мне Одиссей поведает о Трое —
о бесконечных странствиях своих,
но я взамен отрады и покоя
вдруг захочу отличий боевых.
Но, Господи, когда настанут сроки, —
мне возвратиться ниспошли домой
не через годы и не сквозь тревоги, —
чтоб я не проклял этот мир земной.
ПРЫЖОК
Рывок -паденье — со скалы
вниз головой в пучину вод.
