Александр Хаминский - Пейсбук
Давайте видеть в чужих своих, а не наоборот.
Давайте…
Но сегодня я хочу сказать слово за тех, кто без нас беззащитней самых маленьких и беспомощнее самых старых.
За тех, без кого нам трудно называться людьми.
Эти истории всегда начинаются одинаково: теплый мягкий комочек, холодный мокрый нос, разъезжающиеся на полу лапы и неугомонный хвост. Пройдет время, комочек вырастет, лапы окрепнут, прорежется голос, у одних низкий и строгий, у других – тонкий и звонкий, и только нос и хвост останутся такими же, как и в день первой встречи.
Нам еще предстоит научиться понимать друг друга, смирится с погрызенной мебелью и обувью, испорченными коврами и вздувшимся паркетом. Мы принимаем эти жертвы, изменяем до неузнаваемости привычный образ жизни, минимум дважды в день, независимо от погоды, устраиваем себе часовые прогулки и встречаемся с ветеринаром значительно чаще, чем с участковым терапевтом или персональным психоаналитиком.
Со временем наши характеры становятся похожими, привычки одинаковыми. Нам уже неважно, выросли они чемпионами или просто домашними любимцами, какой они породы или масти, умещаются ли в дамской сумке или только в багажнике полноразмерного внедорожника. А им, вообще, абсолютно все равно, какие мы. Они приняли нас с первой минуты раз и навсегда.
Мы радуемся им, гордимся ими, заботимся о них. Бывает, ругаемся, наказываем и даже бьем. Со временем учимся прощать друг другу обиды и непонимания. Каждый год отмечаем их дни рождения, они же празднуют каждый день, проведенный с нами.
Пока мы вместе, кажется, что жить будем долго и счастливо и умрем в один день.
Это был тост. Или воспоминания из моего прошлого. А может, пожелание о чьем-то будущем. Потому что в настоящем все не совсем так.
Я очень хорошо понимаю, о чем пишу. Еще бы! Мы были вместе тринадцать лет, но так случилось, что не умерли в один день. Для окружающих он был великий и непобедимый. Интерчемпион, призер чемпионатов мира и Европы, чемпион нескольких стран и бесконечного количества федераций, счастливый отец многочисленного потомства. Им восторгались, ему аплодировали, его ненавидели, за право купить его детей выстраивались очереди… Волновала ли его слава, задумывался ли он о ней? Уверен, что нет. Я считал, что нужно идти в ринг, он шел и исполнял. Все эти дипломы, кубки и медали ни коим образом не могли сказаться на наших отношениях. Для кого-то – ch. Sretlaw West Is Best, для меня же – Марк или просто Песя. Как во всякой настоящей мужской дружбе у каждого из нас было право иметь свое мнение и придерживаться его. Это казалось странным для других, но очевидным для нас.
Уже пять лет мы не вместе. Он на радуге, я же иду своей дорогой здесь. И у меня есть множество причин не заводить нового друга. Хотя бы потому, что слово «заводить» для меня стало неуместным. Но мне открылись вещи, на которые раньше не обращал внимания, а, может, просто не замечал.
В обычной жизни мы стараемся держаться людей своего круга, одного социального уровня. И дело не столько в достатке и материальном благополучии, сколько в схожести взглядов, воспитании, образовании, в оценке того, что такое хорошо, а что такое плохо.
И вот мы, такие красивые, образованные и воспитанные, мерим жизнь на свой аршин, учим, подсказываем, делаем замечания. Наши ценности просты и понятны: дом, гуманизм, любовь, понимание. И этими понятиями, как циркулем, очерчиваем свой круг. И всех, кто не вписывается в него, не видим, не слышим, не считаем за людей, как минимум, достойных себя. Бомж, пьяница, немытый бродяга вызывают у нас отвращение, а порой и необъяснимый страх.
Я задаюсь вопросом: несмотря на то, что эти люди сами довели себя до подобного состояния, почему же мы никак не хотим им помочь, дать шанс или, хотя бы, накормить-напоить? Куда же делись наш гуманизм и всепоглощающая толстовская любовь? Я видел замерзших на смерть или умерших на летнем газоне людей. Не где-нибудь, а в Москве. И какая разница, были они пьяные или трезвые, с определенным местом жительства или без такового, если нам, по сути, все равно? Ведь лежачего пускай не бьют, но и не помогают. Видимо, у одних с памятью что-то стало, у других – с совестью.
«Восемьдесят в нимбе знака, как некий новый святой. Раздавленная собака валяется на осевой. Не я же ее зарезал, зачем же она за мной как по дрезинной рельсе несется по осевой? Рана черна от гнуса, скорость в пределах ста. Главное не оглянуться. Совесть моя – чиста».
Я не хотел первым произносить слово «собака», но как Андрей Вознесенский сорок лет назад смог не просто увидеть, но и сформулировать прямую зависимость между состоянием нашей души и смертью безымянного пса?
Собаки без определенного места жительства. В последнее время они стали разменной монетой в разговорах политиков всех мастей. Разговорах, не имеющих продолжения ни только в делах, но и в последующих обсуждениях. Да что там политики! Милые, тихие и интеллигентные люди, окружающие меня и вас, тоже милых и интеллигентных, не задумываются даже о возможности помощи этим несчастным, родившимся лишь для того, чтобы стать чьим-то другом.
Дорого одетые, очень богатые дядьки с присущим им снобизмом рассказывают по телевизору, что стерилизация может мгновенно решить проблему бродячих собак, их популяция начнет сокращаться, кобели прекратят звереть при виде течных сук, и скоро все закончится самым естественным путем.
Одни умышленно врут, другие наивно верят. Выживаемость потомства бродячих собак в условиях города практически равна нулю. Болезни, морозы, голод, жажда, техногенные причины и острые зубы соплеменников оставляют слепых кутят без единого шанса. Отстрелы и отловы, вообще, должны были бы поставить точку в жизни этих несчастных.
Но выглядывая из бронированных дверей своих квартир, мы снова видим бродячих и бездомных, голодных и замерзших, всегда беспомощных и беззащитных. Откуда же они берутся, когда весь мир, казалось, ополчился против них?
Ответ, одновременно, прост и горек. Мы, повторюсь, такие красивые, тихие и интеллигентные, воспитанные и образованные выбрасываем на улицу своих бывших друзей в таких количествах, что никакие внешние факторы не могут их истребить.
Знаете, как Сталин, убивший перед войной в лагерях сотни генералов, исправлял недостатки тактической мысли? Сначала – штрафбат, а затем в рукопашную на танки. Полегли? Снова штрафбат…
Объясните мне, с кем мы продолжаем воевать, что это за война, в которой в проигрыше всегда остается собственная совесть? Война, начинающаяся с того самого мягкого и теплого комочка, у которого помимо мокрого носа есть еще и шершавый, пахнущий молоком язык, лижущий твое лицо и руки, признавая хозяина… Не понимаю, за что мы с ними так.
Еще вчера сильные и бесстрашные, сегодня – самые уязвимые и слабые. Я говорю об алабаях, главное предназначение которых – охранять дом, тот самый, стоящий на позиции № 1 в списке наших главных ценностей. О тех, кто сам стоит на позиции № 1 в списке преданных друзей.
На самом деле порода, окрас, пол и меда ли не имеют никакого значения.
Как только кличка перестает быть именем, начинается другая жизнь. Вернее, навсегда заканчивается прежняя.
Я поднимаю бокал и произношу тост за самых маленьких.
Чтобы у них всегда был дом, полный верных друзей.
Чтобы те, кто все потерял, обрели новую жизнь, в которой не найдется места предательству.
И тогда, глядишь, упавший человек будет вызывать у нас сострадание, а не брезгливость, слабые и больные не будут делиться на своих и чужих, образованные и воспитанные окажутся таковыми не на словах, а на деле.
Мы будем спокойны за стариков и детей, а они будут уверены в нас.
И не придется договариваться с совестью.
Палата № 6
Это у вас дурдом, а у меня – психиатрическая клиника[4]
О себе и судьбе, о стиле и жизни, о стране и психиатрии
– Здравствуйте, Александр! Вы не первый раз в гостях у нашего журнала. Одно из последних интервью Вы закончили запоминающейся фразой «А я всегда играю белыми»! Скажите, это образ жизни или стиль ведения бизнеса?
А. Х.: Это, скорее, жизненное кредо. Я стараюсь не совершать поступки, за которые мне было бы стыдно. Не позволяю обижать своих близких. Не прохожу мимо, когда бьют слабых. Это жизнь, и она не всегда дает возможность подняться, когда удар уже пропущен. Даже в шахматах шансы на успех обычно больше у того, кто играет белыми. Я начинаю первым и, как минимум, не проигрываю.
Я родился и вырос в Москве. Очень хорошо знаю и люблю свой город. Считается, что приезжие более стойки к невзгодам и значительно трудоспособней, чем рафинированные москвичи. Согласен с этим утверждением, но я сам, наверное, исключение из этого правила. Мои детство и юность пришлись на самый застойный период нашей истории. Как мне хотелось стать юристом, дипломатом или врачом! Как волшебно звучали названия ВУЗов: МГУ, МГИМО, 1-й мед, 2-й мед… Но в далекие 80-е мальчику с еврейской фамилией путь туда был заказан. И в 1983 году я поступил в технологический институт. Так начались мои университеты. Потом были и экономический факультет МГУ, и юридический РГГУ, и кандидатские экзамены по конституционному праву в РГСУ… И везде приходилось биться: в школе с завучем по воспитательной работе за право свободно думать и говорить, в институте с историей партии и научным коммунизмом, по окончании института – за лучшее распределение на курсе… Первый мой оклад – внушительные для 1988-го года 200 рублей плюс премии. С 90-го года я в самостоятельном плавании. Были и штили, штормы, но я всегда за все отвечал сам.
