Саморазвитие по Толстому - Гроскоп Вив

Это была восхитительная постановка с тщательно продуманной сценографией. Все женщины были одеты в белое или в пастельные тона, время от времени по сцене проносился менестрель с балалайкой, а Татьяна, главная героиня, в какой-то момент вальсировала с гигантским плюшевым медведем. (На этом месте я подумала, не выпила ли я на самом деле три, если не четыре коктейля.) Пьеса оказалась очень длинной, она шла почти три с половиной часа, но для меня она была как будто сон. В финале русские зрители плакали, уткнувшись в свои меха, бешено аплодировали, кричали «Браво!» и бросали на сцену цветы — совершенно нормальное, сдержанное поведение для русской театральной аудитории.

Режиссер использовал один очень оригинальный прием, который помог мне осознать, что главная ошибка Онегина состояла в отсутствии рефлексии: он сам ломает себе жизнь. В постановке это подчеркивалось тем, что Онегина играли два разных актера. Один играл самовлюбленного юнца; второй, постарше, смотрел на прошлого себя с тоской и ненавистью. Эта метафора была очень мощной. Пушкин показывает, как ошибки ставят палки в колеса нашим надеждам и мечтам.

Вот что значит оказаться «не в том месте и не в то время». Эта история о свойственной нам всем склонности действовать вопреки собственным интересам, не понимая, что нам на самом деле нужно. Подобно Толстому, отказывающемуся винить своих персонажей за их поведение, Пушкин освобождает Онегина от ответственности: мы все иногда совершаем поступки, причиняющие нам вред. Мы не можем этого не делать. Но, может быть, чужой пример поможет нам не совершать таких ошибок.

Вскоре после постановки театра Вахтангова я посмотрела оперу «Евгений Онегин» в Королевском оперном театре, поставленную Каспером Холтеном [71]. На этот раз меня занимала не столько любовь Татьяны или горькое сожаление Онегина, сколько несчастье, случившееся с Ленским, лучшим другом Онегина. История Ленского — боковая ветвь романа. Его главный сюжет — любовная история Онегина и Татьяны. Но на самом деле Онегин повел себя по отношению к Ленскому еще более оскорбительно и по-идиотски, чем по отношению к Татьяне. Потеряв Татьяну, он по большому счету вредит только себе самому. С Ленским он ведет себя совершенно безответственно, что приводит к гибели его друга. В опере Холтена Ленский погибает на дуэли, после чего лежит на сцене на протяжении всего спектакля — остальные актеры ходят вокруг, как будто не замечая его тела. Этот прием показался мне совершенно душераздирающим (надо сказать, актеру, игравшему роль Ленского, он показался крайне неприятным — позже тот рассказывал, что чувствовал себя ужасно некомфортно и что ему было трудно дышать, бедняге). Пожалуй, самым безумным был момент, когда Онегин и Татьяна обмениваются печальными ариями ближе к концу, вообще не обращая внимания на Ленского, который так и лежит около оркестровой ямы.

Я восприняла все это как метафору жизни. Когда ты основательно все портишь и действуешь вопреки собственным интересам, надо быть готовым к тому, что труп Ленского будет присутствовать в твоей жизни постоянно. Сколько бы времени ни прошло и как бы далеко ты ни продвинулся, он будет все так же лежать неподалеку, ожидая удобного момента, чтобы напомнить, какой ты идиот. Онегин — действительно худший враг самому себе: он убивает своего лучшего друга и вынужден таскать его призрак за собой всю свою жизнь. Не говоря уж о том, что он поднял на смех женщину, которая должна была стать его женой. Это замечательный и полезный жизненный урок об ответственности перед самим собой и умении признать, что ты поступаешь как полный идиот. Я всегда тут вспоминаю эпизод из фильма «Когда Гарри встретил Салли», где Кэрри Фишер в роли Мэри говорит: «Тебе придется прожить всю оставшуюся жизнь, понимая, что твой муж женат на другой». «Евгений Онегин» — история о человеке, который проживает свою оставшуюся жизнь, понимая, что его жена замужем за другим и что он убил своего лучшего друга.

Я бы с удовольствием продолжила проводить параллели между творчеством Пушкина и сценариями Норы Эфрон [72]. Но чем дальше, тем больше Пушкин приобретает репутацию сложного и доступного немногим автора. И это печально, потому что Пушкин был удивительным, привлекательным и сложным человеком. А его произведения, как и произведения Шекспира, отличают юмор, сложность и мудрость. Главный вопрос: как добраться до этого уровня без потерь? Из всех писателей, о которых рассказывается в этой книге, убедить людей читать Пушкина, пожалуй, труднее всего. (Единственный его реальный конкурент — Солженицын, чье творчество из-за тематики тяжело для восприятия.) Печально, что на протяжении слишком долгого времени Пушкин считался доступным только педантам и интеллектуалам, в чем, как мне кажется, частично виноват Владимир Набоков, еще один кандидат на звание «величайшего русского писателя всех времен» (по крайней мере по его мнению). Невозможно быть бóльшим педантом и интеллектуалом, чем Набоков. Набоковский перевод «Евгения Онегина» 1964 года, подвижнический труд всей его жизни, отбил всякое желание иметь дело с этим произведением у целого поколения потенциальных читателей, подтвердив репутацию Пушкина как автора «непереводимого» и недоступного пониманию человека, если он не (а) русский или (б) ученый.

В том, что Набоков поставил своей целью сделать самый точный перевод величайшего произведения Пушкина, нет ничего удивительного. Это очень непросто, и Набоков хотел принять вызов и сделать это лучше всех. Кроме того, он хотел поквитаться с автором предыдущего перевода, который он считал «постыдным» (речь о переводе Уолтера Арндта, до сих пор считающемся одним из лучших). Это привело к «величайшему литературному срачу 1960-х», когда друг Набокова Эдмунд Уилсон встал на защиту бедного Уолтера Арндта и поссорился с Набоковым навсегда. Хотя этот срач отлично демонстрирует идиотский культ «особенности» и «значимости» Пушкина, я обожаю все его мельчайшие подробности и благодарна его существованию, потому что он дал мне еще больше оснований для любви к «Евгению Онегину» и борьбы с безумным педантизмом, вызванным к жизни этим спором.

Эта литературная ссора замечательно проанализирована в книге Алекса Бима The Feud. (Если вы так и не дозрели до того, чтобы прочесть Пушкина, почитайте эту книгу. Она очень занимательна.) То испытывая благоговение, то хохоча в полный голос, Бим пересказывает битву между Уилсоном и Набоковым за перевод «Онегина», развернувшуюся на страницах нескольких американских литературных журналов. Не то чтобы эта битва имела какие-то глобальные последствия за пределами литературных или академических кругов — но так или иначе она, по-моему, отразилась на нашем восприятии русской литературы. Я не могу отделаться от мысли, что осадок от этой непристойной свары между двумя исключительно умными, но до смешного самоуверенными людьми оказывает подсознательное влияние на восприятие русской литературы на протяжении последних пятидесяти лет. Если эти два человека считают, что Пушкин недоступен для понимания, и готовы пожертвовать ради этого многолетней дружбой — на что остается надеяться нам?

В споре между Уилсоном и Набоковым, которых на протяжении двадцати лет до этого инцидента связывала настоящая дружба, нашли свое отражение все худшие стереотипы о русской литературе. Что она только для тех, кто «достаточно умен», чтобы понимать ее. Что лучше даже не пытаться ее понять, если вы не читаете бегло по-русски. Что ее вообще не имеет смысла читать, если это не идеальный перевод. Все это немедленно выплеснулось наружу. Но хуже всего вот что: если у вас есть хоть какое-то мнение об этих произведениях, вас немедленно уничтожат те, кто начитаннее и умнее вас. Так что лучше даже не соваться. Самое смешное, что два этих прекрасных человека повели себя в точности как академические воплощения Евгения Онегина: отморозили себе уши назло бабушке из пословицы и наплевали на человеческие отношения ради того, чтобы почувствовать себя победителем в споре о переводе нескольких существительных.