Иван Родионов - Наше преступление
– Братцы, братцы, будет, што вы? – завопил опомнившийся Рыжов, бросаясь от одного товарища к другому, хватая их за плечи и руки и оттаскивая от Ивана. – Поучили и будет. Ведь это ж смертоубивство, братцы... Ведь как же это? Господи, помилуй...
До этого Рыжов был в полном убеждении, что парни хотели задать Ивану обыкновенную «мятку».
Парни не замечали Рыжова.
– Так и убить недолго, братцы, рази так-то можно?.. Господи, помилуй... – кричал он.
– А-а-а... Ты вилять? – закричал весь окровавленный и страшный Лобов, набрасываясь на Рыжова. – Бери камень и бей, а то и тебя тут... заодно...
И Лобов так сильно ударил Рыжова кулаком в грудь, что тот едва устоял на ногах.
– Бей, бей, сукин сын, а-а, не бьешь!... а-а, вилять?.. - раздались в ушах Рыжова со всех сторон грозные крики.
Парни бросили Ивана и окружили Рыжова, понявшего наконец, по их озверевшим лицам и обезумевшим глазам, что, промедли он еще хоть одну секунду, и его убьют.
Рыжов в смертельном страхе схватил первый попавшийся под руку камень и ударил им Ивана по животу. Тело дрыгнуло, – руки туже прижались к грудям. У Рыжова закружилась голова; руки не поднимались больше на убийство, и хотя он рисковал собственной шкурой в случае, если бы открылся его обман, он все-таки стал шлепать камнем не по голове Ивана, а возле нее, по окровавленной траве.
Лобов проворно обшарил карманы Ивана и, вытащив кисет, хотел спрятать его, но Сашка, как коршун, вцепился в своего приятеля, и между ними завязалась борьба.
Сашка вырывал кисет, а Лобов увертывался и не отдавал.
– Чего? покажь, сколько... – прикусив одутловатые губы с видом хищника, набрасывающегося на добычу, задыхаясь, говорил Сашка, не выпуская руки Лобова.
– Чур, всем поровну. Все вместе работали, – вмешался Ларионов. Его заявление поддержал и Горшков.
– Чего? известно, поделим поровну... - согласился и Сашка. - Покажь... ну покажь...
В ладони Лобова блеснуло серебро, медяки и зашуршали кредитки, вытащенные из кисета.
Парни с алчными лицами окружили Лобова и принялись считать награбленную добычу. Один только потрясенный, значительно протрезвевший Рыжов держался в стороне, и даже деньги не произвели на него никакого впечатления.
- Ах вы, каторжники, убивцы. Это кого зарезали, а?... Хреста на шее нетути, а?.. Это вам даром не пройдет... Сычас в волосное... предоставлю... а? - послышался сзади задыхающийся, взволнованный мужицкий голос.
Парни вздрогнули, пораженные появлением нежданного обличителя. Все сразу, в испуге обернули головы к горе.
Не больше как в двадцати шагах от них трусил охлюпью на лошади мужик.
– Арестанты! середь бела дня человека зарезали... Это как, а?.. в бессудной земле што ли, а?... - продолжал выкрикивать мужик.
Несколько секунд растерявшиеся убийцы стояли как вкопанные, опустив руки.
– А тебе чего надыть? ты што суешься не в свое дело? – не сразу и несмело крикнул Сашка и, под влиянием новой, неожиданной, но спасительной мысли, закричал уже громче, торопливее и отчаяннее, бросаясь наперерез дороги к мужику:
– Братцы, не выпускай, лови, лови, а не то пропали наши головы.
Парни ринулись за ним.
Мужик не сразу понял опасность своего положения. Убийцы были уже не более чем в трех шагах от него, когда он наконец сообразил, что теперь не им, а ему от них надо спасаться, пригнулся к холке лошади, зачмокал, заболтал ногами и локтями. Лошаденка пустилась вскачь.
Парни понеслись за ним, мужик, испуганный до полной потери сознания, не откликнулся больше ни единым звуком и все гнал свою лошадь, а убийцы, преследуя, кричали: «Не выпущай, лови, лови!...
У изгороди барского парка, спускавшейся по крутому обрыву к самой реке, уставшие от сумасшедшего бега парни стали отставать.
Мужик все продолжал скакать, болтая ногами, пока его силуэт с лошадью не скрылся за поворотом улицы маленького сельца Хлябина.
– Это... это Степка Рудой... из Горушки... я его сразу признал... Степка... Степка... Пропали, братцы, наши головы... заберут... свяжут... И до дома не дойдем... свяжут... - едва переводя дух от быстрого бега, чуть не плача, говорил Ларионов.
– Ежели Степка – ничего, робя, – сказал Сашка.
– Степка, Степка, - подтвердил и Лобов, – я его знаю...
– Ничего... мы с им дружки... не робей, робя... Я с им это дело улажу...
– Робя, бери его за руки да за ноги... да под кручь... али камень на шею, да в воду... Чего ж тут? - предложил Горшков.
В растерянных головах у всех сверлила одна мысль: как быть? и предложение Горшкова всем убийцам показалось единственно целесообразным и спасительным.
Они побежали назад к Ивану.
Сумерки уже окутывали землю, и только светлая неширокая полоса на западе умеряла мрак.
Убийцы остановились над тяжело всхрапывающим Иваном.
– Чего на него глядеть?! Бери его, Сашка, за ноги, я за голову, а ты, Федор... – начал было Горшков. Парни нагнулись.
– Аай, братцы... - в ужасе протянул Ларионов, мгновенно разгибаясь и откидываясь назад.
– Голова человечья... и... борода... и... вот вам хрест... – Ларионов крестился, сняв фуражку, и на бледневшем в полумраке лице его и в выпученных глазах выразился ужас.
Все обернули головы к горе.
На самой ее вершине блеснуло и тотчас же погасло маленькое пламя.
Все безмолвно, растерянно переглядывались, только Сашка не потерял присутствия духа.
– Пойдем! - властно приказал он Лобову, схватив в руку брошенный возле Ивана топор.
Отважный, на момент упавший было духом Лобов встрепенулся. По примеру Сашки, он схватил с земли один из окровавленных камней.
И они, что было сил, кинулись в гору. Но и тот, кто был на горе, поднялся и, как спугнутый заяц, бросился наутек по направлению к городу.
Парни, хотя и утомленные, но подгоняемые страхом упустить нового опасного свидетеля, гнались за неизвестным во весь дух. Расстояние между преследовавшими и убегавшим стало значительно уменьшаться тотчас же, как только они, пробежав вершину, понеслись по противоположному пологому склону горы.
Незнакомец оглянулся и, видимо, решив, что скрыться ему не удастся, остановился и обернулся лицом к парням. Парни с двух сторон вцепились в него, как клещи. Один хватил за плечо, другой за горло.
– Братцы, это я... Ванька Демин... не признали?... - говорил преследуемый, глубоко отдуваясь.
VIII
ойманный был шепталовский мужичонко-бобыль, лет под тридцать. В околотке его считали дураком, потому что крестьянством он не занимался и ни к какому другому делу не прибился.
С весны он обыкновенно исчезал из деревни, все теплое время года Бог весть где бражничал и только к осени возвращался домой и до весны садился на хлеба к своей полуслепой, немощной матери.
Этого невзрачного, разнолапого, с короткой, кривой шеей, пьяницу-бездельника в околотке побаивались, потому что он никому не спускал, не уклонялся от драк и по мужицкому выражению «не дорожил собой».
– Убью, сожгу! Мне што? С меня взятки гладки! - было обычной угрозой. - А ежели в каторгу, так и там солнце светит!
– Заклянись сычас, что не видал нашу работу, а не то тут тебе и крышка будет! - прохрипел Сашка, так сильно встряхивая Демина за ворот старой ватной полупальтушки, что та затрещала.
Вертким движением маленький Демин выскользнул из мощной руки Сашки.
– Што вы? Што вы, братцы?!.. Вот те Христос, я ничего не видал и ничего не знаю, братцы... - тихонько пятясь от парней и, как затравленный зверь, озираясь по сторонам, говорил он. – Иду себе и слышу, быдто бунт под горой... я и присел... прежде хотел... чиркнул серинку... штой-то дюже покурить захотевши, и больше ничего не видал...
– Заклянись, а не то тут твой и конец... нам все едино, - продолжал хрипеть Сашка, занося топор над головой Демина, а с другой стороны Лобов держал в руке наготове увесистый камень.
Иван, оглядев парней и не видя выхода, не на шутку вструхнул и даже присел на своих коротких вовнутрь ступнями ногах.
– Да што вы, братцы? За што? За што? Што я вам худого сделал? Вот вам Христос, вот вам мать Пресвятая Богородица, Микола милостивый, ничего я не знаю, братцы... ничего не видал...
Он снял с головы шапчонку и поспешно крестился дрожащими пальцами.
– Вот как... Я не то што... Вот вылопни мои ясны очи... ослизни руки-ноги... сгний мое тело, источи тело черви... я вот как, а не то што... никто окромя нас вот троих, да Бога ничего не узнает... - испуганно лепетал мужик.
– Нет тебе веры нашей, бери в рот землю... заклянись!
Демин, держа шапчонку в руках, но не спуская сторожких глаз с парней, нагнулся так проворно и так легко, точно в спине у него не было ни одной косточки, захватил щепотку земли, тотчас препроводил ее в рот, посыпал остатки на голову и, жуя и проглатывая дорожный прах, продолжал креститься и клясться всеми святыми, какие приходили ему на память. Парни все не верили и продолжали грозить. Наконец только после троекратного жевания, проглатывания и посыпания на голову пыли убийцы удовлетворились клятвами Демина и вместе с ним побежали к телегам.
