Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
В промежутке между двумя мировыми войнами в таком ракурсе на Лигу Наций, впрочем, никто еще не смотрел. «“Женевская система”, — считала Зара Стайнер, — была не заменой политике великих держав, а скорее дополнением к ней. Она была лишь механизмом осуществления многосторонней дипломатии, успех или провал которой зависел от доброй воли государств, особенно самых могущественных из них, использовать его... Суверенные государства оставались единственным источником силы Лиги. Не было власти выше власти государства, и ни одно из них нельзя было принудить к чему-либо без его собственного согласия» 64. Соответственно, Лига Наций служила связующим звеном между балансом сил, поддерживавшимся великими державами, и балансом интересов, находить который была призвана Лига. Главным интересом всех государств — членов Лиги было сохранение всеобщего мира и обеспечение безопасности членов этой организации. Для крайних случаев в Уставе Лиги был прописан механизм принуждения, которого СССР опасался в 20-е годы, еще до вступления страны в женевскую организацию. Правда, великие державы никогда не воспринимали его всерьез. В совокупности вся эта система и называлась коллективной безопасностью. После выхода Германии из Лиги Наций и конференции по разоружению оказался нарушен не только баланс сил, который существовал в Европе вне рамок Лиги, но и баланс интересов, который должен был поддерживаться в Женеве.
В Кремле, где мыслили в совершенно других категориях, не сразу поняли, что произошло. СССР фактически вступил в смертельно больную организацию, не способную решать стоявшие перед ней задачи. Еще несколько лет, вплоть до 1938 года, Литвинов продолжал уповать на Лигу Наций. Он часто ездил в Женеву, вел там двухсторонние переговоры, стараясь максимально совместить их с участием в женевском форуме, регулярно выступал на заседаниях Ассамблеи и различных комитетов Лиги Наций, произносил речи, которые часто вызывали всеобщее одобрение, но ни на что не могли повлиять. Советский нарком оказался в непростой ситуации. СССР не являлся подписантом ни Версальского мира, ни Локарнских соглашений. Поэтому протестовать против их нарушений со стороны покинувшей Лигу Германии у Литвинова не было никаких оснований. Можно было говорить о нарушениях Германией невнятного пакта Бриана-Келлога, чем Литвинов периодически и пользовался. Но это было слабым основанием для протестов. Конечно, в Советском Союзе прекрасно понимали опасность, исходившую от нацистской Германии, но сделать ничего не могли. Единственным доступным для СССР путем становилось укрепление системы коллективной безопасности, чего можно было добиваться в тогдашних условиях только в Женеве. Литвинову, накрепко связавшему свое имя и свою политику с Лигой Наций, оказалось нетрудно убедить в этом Сталина.
Ради идеи коллективной безопасности Советский Союз пошел на принципиальное изменение текстов заключаемых им международных соглашений. В январе 1932 года в Советско-финский договор о ненападении было впервые включено положение (ст. 2 п. 2), согласно которому, «если одна из высоких договаривающихся сторон совершит нападение против третьей державы, то другая высокая договаривающаяся сторона будет иметь право без предупреждения денонсировать настоящий договор». В предыдущих договорах СССР со своими соседями ничего подобного не было. Это положение в дальнейшем входило во все заключаемые Советским Союзом договора о ненападении вплоть до пакта 1939 года с Германией, откуда оно снова исчезло. С помощью этого положения СССР хотел наглядно продемонстрировать, что отныне собирается руководствоваться исключительно идеей коллективной безопасности и действовать в соответствии с Уставом Лиги Наций, куда на тот момент он еще даже не вступил. Сталин дал тогда зеленый свет политике, которую собирался проводить Литвинов.
Советский вождь всегда оставался во внешней политике прагматиком, для которого идеология отходила на задний план всякий раз, когда интересы государства (в том виде, как он их понимал) требовали принятия идеологически «неправильных» решений 65. Он с легкостью пожертвовал Коминтерном, когда понял, что в нем «окопались» его личные противники, которые к тому же откровенно мешают проведению национальной внешней политики. Но сохранил саму организацию, оставив ее в обескровленном виде как козырь, который при случае может пригодиться. Сталин не прервал экономических отношений с Германией после того, как нацисты запретили КПГ, а массу немецких коммунистов убили или посадили в тюрьмы и концлагеря. Торговые связи с Третьим рейхом не прерывались даже в период гражданской войны в Испании, когда советские поставки помогали немцам строить самолеты, воевавшие против республиканцев и добровольцев, вооруженных советской военной техникой. Сталин, как ни в чем не бывало, снабжал Муссолини советской нефтью во время войны в Эфиопии 66, когда весь мир требовал ввести для фашистской Италии нефтяное эмбарго.
В то же время у прагматичного Сталина не было долгосрочной определяющей цели внешней политики, если, конечно, не считать таковой утопическую идею построения коммунизма во всемирном масштабе. Это, кстати, тоже никогда не являлось целью Сталина. Он страдал тем, что позже стали иногда называть «синдромом титоизма», то есть боялся того, что зарубежные коммунистические партии придут к власти без его помощи и перестанут подчиняться ему 67. Это стало еще одной из причин, по которой Сталин охладел в 1930-годы к Коминтерну. Когда западные политологи спорят сегодня, что было определяющим для довоенной политики Советского Союза — ее идеологическая составляющая или прагматизм, они, как правило, обходят стороной главный вопрос — а что, собственно говоря, было целью советской политики? У нацистской Германии была цель разрушить версальскую систему, собрать в Третьем рейхе всех немцев, проживавших на сопредельных территориях, и завоевать для них пресловутое «жизненное пространство». Британия стремилась сохранить свою огромную империю. «Мы находимся сегодня в замечательном положении, — признавался в 1934 году английский адмирал Четфилд. — Мы не хотим ни с кем ссориться, потому что нам и так принадлежит уже большая часть мира, по крайней мере, лучшие его части. Все, что нам нужно, — это сохранить то, что мы имеем, и не дать другим отобрать это у нас» 68. Италия мечтала создать свою, новую Римскую империю. Даже у Франции при желании можно усмотреть цель в сохранении версальско-локарнской системы и послевоенного статус-кво в Европе. У Сталина такой цели не просматривалось. Разве что вернуть СССР в большую политику. Для достижения этого «советские руководители всегда были одержимы задачей максимально усилить относительную мощь своего государства и готовы были проводить любую политику» 69. Здесь между Литвиновым и Сталиным, безусловно, существовали различия. У наркома, в отличие от вождя, были свои принципы.
В 1930-е годы в советском руководстве существовала влиятельная группа так называемых изоляционистов, которые выступали за жизнь в осажденной крепости (Молотов, Жданов и др.). Сталин благосклонно относился к ним, поскольку во всех главных вопросах внутренней политики они полностью поддерживали вождя. Но уже в конце предвоенного десятилетия Сталин стал демонстрировать, что изоляционизм — не то будущее, которое он готовит Советской России, и изоляционисты быстро переориентировались. Иногда историки говорят о желании Сталина территориально воссоздать Российскую империю 70. Некоторые даже полагают, что стремление к сохранению и расширению своей империи всегда являлось «национальной идеей» России, какую бы форму ни принимала ее государственность. Они отмечают, что Россия (как и Германия) никогда не могла смириться с потерей территории, которую считала своей 71. Историки выдвигают даже интересную, но спорную концепцию, согласно которой Вторая мировая война была сражением тех, кто «имел» (haves) (Англия, Франция, позже Советский Союз и Соединенные Штаты) с теми, кто «не имел» (have-nots или have much less) (Германия, Италия и Япония) 72. Звучит почти как ленинская теория империалистической борьбы за передел мира, но без идеологического словоблудия.
