Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Историки сегодня продолжают давно начатый спор о том, какой была советская политика в 30-е годы? Была ли она направлена на создание альянсов или Советский Союз выступал за укрепление системы коллективной безопасности? В начале 1960-х годов Алан Тейлор высказался в том смысле, что «ключ» к советской внешней политике следует искать в Антикоминтерновском пакте 42. Сам по себе совершенно беззубый, он настолько напугал советских руководителей, что те принялись искать разного рода союзы, с помощью которых СССР смог бы противостоять войне на два фронта — с Японией и Германией. К такому же выводу и в то же время пришел и Джордж Кеннан, посчитавший, что с 1934 года в Москве взяли курс на создание союзов, направленных против Гитлера 43. Иной точки зрения придерживался Джонатан Хэслэм, считавший, что история советской внешней политики в 1930-е годы — это «история борьбы за коллективную безопасность, олицетворявшуюся персоной Литвинова» 44. Примирить две точки зрения уже в наши дни попытался Кит Нилсон, предположивший, что «советский министр Максим Литвинов рассматривал коллективную безопасность в том виде, который трудно было отличить от концертной дипломатии великих держав в предшествующие 1914-му годы. Это усложняло англо-советские отношения, — писал он, — поскольку многие британцы уже не воспринимали подобный подход из XIX столетия» 45. Политолог Марк Хаас предложил свою версию подобной точки зрения. «Период с 1933 года до лета 1939 года был временем коллективной безопасности для советских лидеров, — считал Хаас. — Основными характерными чертами этого периода были четкое понимание исходившей от Германии угрозы для СССР и гибкость в подходе к союзническим отношениям» 46. То есть идея коллективной безопасности в советской внешней политике сочеталась со свободой в поиске союзников.
Свою интерпретацию советской внешней политики в 1930-е годы выдвинула Зара Стайнер. Она предположила, что прагматичный Сталин в начале 30-х годов свернул все внутренние дискуссии по внешней политике и «был готов проводить одновременно разные линии, которые иногда противоречили друг другу» 47. Соответственно, свой шанс получил и Литвинов. Будучи реалистом и прагматиком, он крайне скептически относился к Антикоминтерновскому пакту, как к документу, в основе которого лежали не практические интересы, а исключительно идеология. «При чем тут Антикоминтерновский пакт? — говорил Литвинов в декабре 1937 года в интервью американскому журналисту. — Какая чушь!.. Антикоминтерновский пакт не представляет никакой угрозы Советскому Союзу. Это все пыль, которую бросают в глаза Западным демократиям... Идеология ничего не значит для фашистских разбойников. Немцы милитаризовали Рейх и готовятся проводить политику жесткого гангстеризма. Японцы и итальянцы последуют за ними в надежде урвать свои куски от германских завоеваний. Западные страны представляются им легкой добычей. Англичане и французы настроены слишком миролюбиво, а их лидеры просто слепы. Советский Союз станет последним противником, которого атакуют анти-коминтерновские государства. Вначале они разграбят ваши страны. Когда немцы будут готовы к своим авантюрам, они приедут в Москву и попросят нас о пакте» 48. Именно так все и произошло.
Нарком, очевидно, хорошо понимал идеологическую уязвимость своей позиции. Действительно, большевистские пропагандисты везде твердили об Антикоминтерновском пакте как доказательстве прямой угрозы Советскому государству. О какой Лиге Наций и коллективной безопасности можно было говорить, когда влиятельные и твердолобые сталинисты, вроде Молотова и Жданова, всюду цитировали Ленина, рассматривавшего Лигу как порождение буржуазных держав для сохранения империалистического мира? А сам мир видели враждебным капиталистическим окружением молодой социалистической Республики, готовым в любой момент напасть на «первое в мире государство рабочих и крестьян». По ленинской мысли, высказанной еще в период всесилия Коминтерна, Советская Россия была окружена кольцом враждебных капиталистических государств, каждое из которых являлось потенциальным врагом. Зара Стайнер выделяла продолжавших в 1930-е годы отстаивать подобную точку зрения большевиков (Молотов, Жданов, В.П. Потемкин) в особую группу «изоляционистов», выступавших за жизнь в «осажденной крепости» 49. Литвинов не мог открыто выступить против этой концепции, и он придумал для себя интересное «оправдание». В своем выступлении на IV сессии ЦИК СССР в декабре 1933 года, то есть еще до вступления СССР в Лигу Наций, Литвинов предложил поделить страны мира на три категории: «глубоко пацифистские», склонные к войне и милитаристские. Под последними подразумевались Япония и Германия, которые к тому времени уже покинули Лигу Наций. Из остальных государств Литвинов выделил те, «которые на ближайший отрезок времени заинтересованы в ненарушении мира и готовы направлять свою политику в сторону защиты этого мира» 50. С ними он и собирался строить систему коллективной безопасности. Сталин, конечно, понял хитрость маневра своего наркома, но возражать не стал, предпочтя со стороны наблюдать за тем, что из этой затеи получится. Более того, он и сам стал прибегать к объяснению, предложенному Литвиновым. Главным для вождя было выиграть время и сохранить мир, неважно, каким способом.
Литвинов сделал ставку на коллективную безопасность и сотрудничество с Лигой Наций. Это был очевидный выбор в условиях, когда перед ним больше не стоял вопрос о мировой революции. Коллективная безопасность представлялась наркому единственным надежным инструментом, способным гарантировать Советскому Союзу защиту в условиях противостояния со всем миром. Литвинов полагал, что «только связав СССР с защитой других государств, страна сможет рассчитывать на союзников в случае нападения на нее» 51. Для этого надо было возвращаться в большую политику, вступать в Лигу Наций и не противопоставлять себя всему миру. Правда, это противостояние продолжало существовать в умах многих советских руководителей. Большевиков с их революционными идеями, действительно, боялись и ненавидели, но в 1930-е годы никто всерьез не собирался воевать с Советским Союзом. В Москве, однако, не были до конца уверены в этом. На XVI съезде ВКП(б) 27 июня 1930 года Сталин говорил о «явной и скрытой работе по подготовке интервенции против СССР». Мысли вождя, естественно, тут же подхватывались советскими газетами и большевистскими идеологами вроде Жданова, которые продолжали уверять граждан страны в том, что СССР живет в условиях враждебного окружения буржуазных государств, которые вынашивают агрессивные планы против страны, строящей коммунизм. Эта пропаганда находила свою обширную и восприимчивую аудиторию в стране, где традиционно сильны были ксенофобские настроения, где с недоверием относились ко всему иноземному, боялись и одновременно не верили в собственную отсталость 52. Окружение действительно было враждебным, но нападать на Советский Союз в 1930-е годы никто не планировал. Даже Гитлер.
Трудно сказать, насколько сам Сталин верил в агрессивность замыслов «мировой буржуазии». Многие исследователи сегодня полагают, что «Советский Союз постоянно преувеличивал угрозы, исходившие от других стран», что было следствием идеологических воззрений советских лидеров 53. Иными словами, внешняя ситуация в значительной степени определяла развитие событий внутри страны — приоритет в создании тяжелой промышленности, ускоренную милитаризацию, репрессии и т.д. Другие специалисты считают, что разговоры о внешней угрозе были необходимы Сталину, чтобы оправдывать внутренние репрессии и держать в узде мировое коммунистическое движение 54. То есть поиск внешних врагов и разговоры о внешней угрозе были необходимы советскому руководству, чтобы объяснить происходившее внутри страны. Наверное, правы и те и другие. Действовало своего рода самовнушение. Чем громче большевистские руководители, оправдывая собственную политику, твердили об угрозе вооруженного вмешательства извне, тем больше они сами верили в это. Случались удивительные вещи. Советские лидеры постепенно убедили себя в том, что чуть ли не основной целью внешней политики Англии и Франции было вовлечение СССР в войну с Германией и Японией или, хуже того, заключение союза с Германией для совместного крестового похода на Восток 55. А. А. Громыко вспоминал, как он стал невольным свидетелем состоявшегося в 1942 году спора Молотова с Литвиновым, когда первый утверждал, будто Англия и Франция подталкивали Гитлера к войне против СССР, а второй возражал против такой постановки вопроса 56. Но все это было уже позже, а в начале 1930-х годов Сталин поддержал курс Литвинова на вступление в Лигу Наций и участие в создании европейской системы коллективной безопасности.
