Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль
Оскоцкому-то было чего бояться. Его бездарный фельетон-пасквиль-донос о Лимонове в «Совершенно секретно» (№ 8, 1991 год) «Недоросль, ставший ястребом» с последующим продолжением «Наводчики» в «Огоньке» (№ 38, 1991 год), вопреки обыкновению, не был оставлен Лимоновым без ответа. Ненависть и страх Оскоцкого получили новое обоснование. А вот Черкизов-Семенов интересовался взволнованно: «Неужели Лимонов не понимает, что, если он перестанет валять дурака, интеллигенция примет его в свои объятия?!» Когда этот же вопрос я задал самому Эдуарду (см. «Новый Взгляд», № 101, 1992 год), он мрачно ответил: «Они меня не спросили, захочу ли я принять интеллигенцию в свои объятия!»
Конфликт налицо. С одной стороны, мало кто сейчас сомневается в писательском таланте Лимонова, в том, что он является уникальным в своем роде литературным явлением. С другой — как избавиться от этого тинейджерского, подросткового демократического запала и задора, понять и принять его политическую позицию?
Когда 1 мая не было еще никакой информации о происходящих событиях — одни только слухи, мой знакомый преуспевающий политический журналист сказал: «Если это правда, что омоновцы убили восьмерых демонстрантов, то я становлюсь убежденным патриотом!» Нет, это была неправда. Убили одного омоновца, поэтому известный политический журналист остался убежденным демократом. Но неужели восемь трупов необходимо для того, чтобы перестать поддерживать политический и государственный цинизм и разыгрывать «антисемитскую карту», как это делают истеричная Алла Гербер и ее сторонники, раздувающие национальную вражду в России? Неужели нужно было восемь трупов для того, чтобы серьезно отнестись к выступлению Лимонова в «Пресс-клубе» 3 мая, а не устраивать травлю с оскорблениями и улюлюканьем? Наше появление в студии было чистой импровизацией. Идея возникла утром того же дня, и никто из организаторов передачи, естественно, не был поставлен в известность о предполагавшемся визите. О чудесах гласности и демократизации (теперь уже — полной демократии) красноречиво свидетельствовала элементарная простота попадания в прямой эфир. Как будто бы и не было до этого отмен нежелательных передач с участием Лимонова, как будто бы не было снятия из эфира 4-го канала моей авторской программы, два сюжета которой посвящены ему («Нельзя такую передачу пускать перед референдумом!» — заявил один из руководителей РТВ). Как будто бы не было всего этого страха!
Когда мы с Лимоновым появились, в студии наступила гробовая тишина. Реакция была выразительной: «Чужой среди своих! Наш среди чужих!» Думаю, если бы мы пришли не за пять минут до начала прямого эфира, а чуть раньше, могли бы возникнуть разные эксцессы. Но — все обошлось. «Простите, вы — Лимонов?» — спросила Валерия Ильинична Новодворская, пристально разглядывая Лимонова. «Да. А вы — Новодворская?» — поинтересовался он в ответ. «Вы угадали. Я вызываю вас на дуэль. За оскорбление чести и достоинства Елены Георгиевны Боннэр!» — «А на чем стреляться будем?» Вопрос о дуэли так и не был решен до конца, поскольку передача началась. В принципе все, что происходило потом, можно было предвидеть. «Организация обсуждения на «Пресс-клубе» — когда выбирают жертву и все вместе на нее набрасываются. — Так Елена Чекалова из «Московских новостей» определила худшую программу недели в телерейтинге «Независимой газеты» (8.05.1993). — Не думаю, что когда-нибудь посочувствую Лимонову».
Лимонову предназначалась совершенно несвойственная ему роль жертвы, поскольку оппоненты были в большинстве, осмелевшие и праведные. «О, какая встреча! Какой крутой мен сидит — в майке, в темных очках, в перстнях. Весь из себя готовый. Это ты, Эдичка? Конечно, ты, как я мог не узнать тебя сразу. Спасибо Кире Прошутинской и ее «Пресс-клубу» за свидание с тобой, Эд. Лимонов». («Это ты, Эдичка?» — «Вечерняя Москва», 4 мая 1993 года.) Вот как смело написано, с шутками, прибаутками, с панибратски-снисходительным похлопыванием по плечу, с демократическим задором и пафосом! Кто же такой смелый и праведный, что даже Лимонова не боится (наверное, мышьяком постель уже посыпал?), и почему это вместо подписи инициалы «А. Р.»? Ужне Анатолий ли это Руссовский, который с таким же задором и пафосом по разнарядке ГБ и партийного руководства строчил «отчет» с процесса Синявского — Даниэля? Все хорошо, все нормально, время страха проходит, и на Лимонова тоже велено хвост поднять. Демократия — штука тонкая!
С каким пафосом Денис Драгунский, вырвав микрофон из рук ведущей, заклеймил ненавистного врага! С каким пафосом поливал его Марк Дейч, получающий свои дейч-марки на «Свободе»:
— Почему же вы, господин Лимонов, сбежали из Советского Союза, от этой замечательной жизни?
И на реплику, что не он сбежал, а его лишили гражданства и неизвестно, что сейчас делают «Свобода», FBI и CIA в России, Дейч, наверняка прекрасно осведомленный о биографии ненавистного ему Лимонова, презрительно выдавил из себя:
— Не надо злобствовать, Эдуард! Всем известно, что вас в свое время попросили со «Свободы»!
Понятно, что Дейч, видимо, всерьез считает, что работать на «Свободе» и получать за вымученный «гражданский пафос» дойчемарки почитает за счастье все прогрессивное человечество, но зачем же лгать столь цинично, столь беззастенчиво? Уж ему-то не знать, что Лимонов никогда не опускался до сотрудничества с этой организацией, а напротив — всегда высказывался против ее деятельности! Кто же поддержал Дейча в «Пресс-клубе»? Да все поддержали. А чего такого-то, свои ведь все, а Лимонов — раз пришел, так пусть послушает, что о нем думают. Алексей Венедиктов с «Эха Москвы», весь содрогаясь от праведного гнева, схватил микрофон, чтобы выкрикнуть, что у Лимонова нет монополии на патриотизм! Нет?! Так почему бы тогда «Эху Москвы» не разделить эту монополию? Или у них другая родина (историческая)? Или им тоже нужны восемь трупов демонстрантов для того, чтобы стать убежденными патриотами?
Из личного опыта работы на радиостанциях «Эхо Москвы» и «Свобода» я могу определить то общее, что их сближает и делает похожими. Это — цинизм, возведенный в метод и в стиль. Откровенный, неприкрытый цинизм, какой продемонстрировал в очередной раз Марк Дейч, «лицо организации». Так Лимонов своим появлением спас «Пресс-клуб» от провала, став центральной фигурой этого довольно скучного собрания.
— Ну, Эдуард, у вас сегодня — звездный час! — сказала Кира Прошутинская.
— У меня каждый день звездный час, — парировал он. На мой вопрос, до какой степени он способен использовать различные институты массмедиа для достижения каких-то своих целей, Лимонов резонно заметил: «Я никого не использую. Меня используют в большей степени: и газеты, и телевидение — для увеличения своей популярности за счет моей популярности». И то сказать — кто бы из экспертов «Независимой газеты» назвал «Пресс-клуб» лучшей передачей недели, не будь в ней Лимонова?
— Меня многие хотят, но боятся, — говорит Лимонов, и это действительно так, ведь единицы способны преодолеть тот животный страх, ту физиологическую ненависть, которую у большинства вызывают личность Лимонова и его образ.
Помню, как мы с Лимоновым и несколькими его партийными товарищами возвращались из ресторана ЦДЛ. Вдруг один из подвыпивших друзей стал ожесточенно пинать попавшийся на пути «Мерседес». Из него тут же выскочил здоровенный охранник, который встал в позу боевика из голливудского фильма и с криком «Ах ты, .......!» выхватил пистолет. Все остановились, щелкнул затвор. Оторопевший мужик, пнувший машину, быстро сориентировался и сказал: «Я — ЛИМОНОВ!» «Лимонов?!» — боевик недоверчиво посмотрел на него, но пистолет все-таки опустил. (Это как в том детском анекдоте: «Так вот ты какой, дедушка Ленин!») Сам Лимонов вышел вперед:
— Не слушайте этого пьяного идиота. Я Лимонов.
— Это тот, который Эдичка? — Не веря своему счастью, переспросил боевик. — Надо же! Два Лимонова за ночь!
В тот момент я и оценил по достоинству слова классика о том, что «поэт в России больше, чем поэт».
Псы войны
«Война есть абсолютное зло, следовательно, мир есть абсолютное добро», — гласит общепринятая мораль. Средства информации и на Западе, и в России охотно демонстрируют жертв войны: трупы, раненых, беженцев, женщин, стариков, детей. Перепуганные, несчастные, плачущие, — жертвы действуют угнетающе на общественное мнение. Жертв в кино снимают, фотографируют, интервьюируют в изобилии. Куда реже интервьюируют тех, кто делает войну: солдат, вооруженных мужчин, молодых и не очень молодых. И если интервьюируют, то также в роли жертв. Никогда солдату не ставят неприличный прямой вопрос: «Делать войну есть удовольствие для тебя?».
Свидетель и участник пяти войн (в Славонии, в Приднестровье, в Боснии, в Абхазии и в Крайне), я хочу, меня жжет желание заявить, совершая, я полагаю, святотатство: определенное количество солдат, возможно большинство, делают войну с удовольствием. И именно это неприличное удовольствие есть причина того, что войны длятся. Не единственная, но немаловажная причина. Ибо если бы война была исключительно ужасом, от которого все страдают, то зачем жить в этом ужасе? Необходимо добавить, что современные войны, межэтнические или гражданские, есть вынужденно лимитированные войны (например, авиация не участвует, суперсовременное вооружение не применяется) и как таковые они архаичны и более выносимы, чем Великие Бойни: Первая и Вторая мировые.
