Лидия Сычёва - Время Бояна
И вот мы сейчас озираемся, сквозь слезы видя, как убывает наш народ. Он перестал родить; маленькая девочка, взрослая невеста перестала надеяться, что у нее будет семья, что у нее будет русский мощный витязь, который сбережет ее. Эта трагедия происходит почти со всеми коренными народами. То же самое происходит в храмах. Неужели было трудно понять, что не надо поднимать руку на крест, на историю и на духовность народа, тем более религиозную духовность. Неужели надо было так ослепиться революцией, или быть таким совершенно лишенным разума человеком, чтобы поднять разрушительный меч над храмами и церквями?! А сейчас мы тратим огромные средства на восстановление, вместо того, чтобы эти деньги шли на рождаемость, на помощь мечтающей родить маме. Сталину Ильич оставил не государство, а пылающий крейсер.
Более того, за эти годы, отваливая огромные территории, кто задумывался, как завершится судьба этих земель, судьба народов, живущих здесь. Так укрепляли советскую власть: надо, чтобы революция утвердилась, отдать кусок с русским населением. Это гениальность?! Нет! Это величайшая подлость перед русским народом, перед коренными народами, это власть масона, это приказ масонского генералитета. Это план очень долгий, многих десятилетий, схема уничтожения русского народа. И вот сейчас мы ткнулись в собственную могилу, к которой нас подвели, прежде всего, русский народ подвели. ЦК КПСС и его Политбюро.
Сам я утверждаю революцию, я уважаю и люблю красное знамя, потому что это знамя нашей крови, нашей совести, нашей трагедии. Но, посмотрите, Есенин, обращаясь к революции, то сомневался в ней, то утверждал ее, он все время искал себя в центре своего народа, в центре своей улицы, глядя в глаза своему несчастному дому. Но когда поэт весь уходит в эту советскость, не оглядываясь, не думая, что происходит под его ногами и куда его земля утекает из-под его новых советских штиблет, какой же это поэт?! Это отдрессированный полугой. Безыменский.
Казалось бы, советское время ушло, что об этом говорить. Но вот я читаю: «Борис Пастернак написал гениальные стихи о Ленине, перед ними „всё меркнет“». Но мне, например, с одной стороны кажется, что это довольно бездарные стихи, если он их писал всерьез, а если же смотреть на них с иронией, то у меня иногда возникает такая мысль, что Пастернак знал какую-то тайну о Ленине и хихикал. Я одно время жил рядом с музеем вождя в Горках и разговаривал там со многими сотрудниками, которые еще помнили многих большевиков. Однажды мы заходим туда с Иваном Акуловым, известным писателем, смотрим — экспонат, ботинки Ленина, они к нам стоят носками. А знакомый работник музея поворачивает их каблуками вперед, и мы видим: там сантиметра на 2–3 одна нога короче другой. Помните, Куприн говорил, что Ленин ходил, «прихрамывая», слегка покачиваясь?! А нам Ленина подавали таким титаном, что Петр I при нем был просто рахит. Я же, когда читаю Бориса Пастернака, думаю: неужели он знал, что Ленин был маленький, немножко хромой и витиевато говорящий, картавя чуть-чуть?! Вы посмотрите, начало:
Он был как выстрел на рапире…
Это что, газетный пыж летит над нами?
Гонясь за высказанным вслед…
Кошмар! Значит, сказал речь и полетел за нею, кукарекая и соря помет.
Он гнул свое, пиджак топыря,
И пяля передки штиблет.
Вот я и говорил об этих штиблетах. Может быть, он как-то приседал на одну ногу?! Это же пародия, самая настоящая эпиграмма на Ленина. А мы знаем Ленина-вождя, лобастого, красивого волгаря, почти троюродного брата Стеньки Разина. Я не хочу лить грязь на Ленина, не мое дело копаться в гробах. Для меня Ленин — тот, кого я знал по учебникам, а вот пастернаковского урода я не могу принять. Потом, «голая картавость». А что, картавость бывает в шерсти или в меху горностаевом?
И эта голая картавость
Отчитываясь вслух о том,
Что кровью былей начерталось:
Он был их звуковым лицом.
Когда он обращался к фактам,
То знал, что, полоща им рот,
Его голосовым экстрактом,
Сквозь них история орет.
Это кошмар какой-то!.. Это настолько беспомощно и бездарно, что может только Владимир Бондаренко воспевать, потому что у него внутри есть дребезжащая всеми шестеренками машина, агрегат для восприятия всего этого безобразия.
Столетий завистью зависим,
Ревнив их ревностью одной,
Он управлял теченьем мыслей
И только потому — страной.
Зависел от зависти, поэтому он управлял страной? Правильно, поэтому и разрушили все, веками строилась империя, а за 60 лет угробили все. Посмотрите, какая нервозность сейчас в молодых людях!.. Вот вчера я еду в электричке и стоит инвалид с клюкой, ему лет 80, устал, так хочется сесть. Смотрю, никто не отдает ему своего места, сидят молодые и вдруг, на одной остановке парень собирается выходить. И тут в это время влёпывается, не садится, а влёпывается на «скамейку» молодая девчонка. Инвалид ее как бы придерживает, дескать, дай я сяду на это место, но она оказала ему такое сопротивление, оттолкнула его, села, посмотрела и захохотала, как «выстрел на рапире». Вот к чему мы пришли!.. Сейчас садишься в метро — это и есть картина нашего государства: толпа на толпу, ни один эскалатор путем не работает, такая замусоренность! Такая же замусоренность в нашей Думе. Сейчас «сыны Отечества» сообщают с великой радостью и оптимизмом: наконец они, может быть, запретят мальчишкам пиво пить. Теперь, когда целое поколение споили за 15 лет, они пришли к глубочайшему выводу, что это вредно.
Так чего же нам ждать, если ученый, у которого мерзавцы убили дочь, в газете «Завтра» говорит: «У нас 200 тысяч человек убивают ежегодно». Давайте с вами представим: 200 тысяч, это же, в основном, не старики, а действующий народ. А если бы каждый из них родил по два ребенка? Было бы вместе 600 тысяч! А представьте себе, построили молодой город с таким населением, сколько он принесет пользы?! А еще у нас 18 миллионов спившихся, больных, бездомных, брошенных детей, неимущих, бомжей. Так получается, что у нас мизерное здоровое ядро осталось в России. А как себя ведет власть? Чья это правда? Это правда не народа, а верховного руководителя страны, с его уст это не должно сходить! Это его меч, это его щит, это его молитва, это его голос, призывный к народу, что надо что-то делать, хватит нам предавать друг друга, спаивать друг друга, разорять друг друга! Но нам же этого не говорят! И мы опять смотрим на эти, очень аккуратно, с большим умением и мастерством кастрированные физиономии, и что-то мы от них ждем. Но ничего не будет, пока не придут люди, говорящие то, что говорит сердце и совесть народа. Стоит только заговорить с народом по-настоящему, по правде заговорить, отзыв будет величайший, с каждого дома и с каждой горницы, с каждого уголка и с каждого края, с каждого города и с каждого села. Народ, когда на него надвигается трагедия, ждет этот голос, он даже во сне его слышит.
На эти мысли навел на меня Борис Пастернак своим бездарнейшим стихотворением. Но если эти стихи отнести к тайной иронии поэта, что он один знал истину, и по ночам тихо про себя посмеивался, тогда ему можно их простить.
ТРЕВОГА ЖИЗНИ— Вот вы читали стихи, а я вдруг вспомнила Маяковского: «Я себя под Лениным чищу, Чтобы плыть в революцию дальше». То есть, какая разница! Я это говорю не к тому, что Маяковский писал и лгал. А просто иногда у поэтов, как мне кажется, бывают состояния самообмана, обольщения ложным.
— Хорошо вы сказали. Обольщение ложным… Иногда поэт оплакивает, горюет, и вдруг видит, что над той тропиной или над той рябиной, над которой он склонился, не надо скорбеть, тут есть что-то красивое, радостное. И в состоянии горевания он может свято солгать, ожидая эту радость, свет свой. Я люблю Маяковского. Для меня это якутский мамонт, сейчас он занесен снегами, а когда-то была жара, тропики, и гигант бродил среди папоротников. Это был Владимир Владимирович Маяковский. Теперь мамонт лежит, заметенный, занесенный снегами истории. И он уже давно стал золотым, а все европейские дикари, доктора наук, академики, президенты, министры, все они вокруг этого золотого мамонта колют друг другу лбы — кто больше ухватит, разворовывая народ и того мамонта, который лежит и горько-горько на них смотрит. Владимир Владимирович Маяковский верил в революцию, но, конечно, это чудовищные строчки: «Я себя под Лениным чищу». Ну, не красиво это! У него много таких грубых строк, но все я ему прощаю за его отвагу, за его слепую, порой неистово слепую веру, за его любовь к красному флагу. Мы не можем предать красное знамя. Заря — красная, знамя — красное, кровь человеческая — красная, эти три категории соединяются воедино. И когда это знамя звенит, это совесть наша звенит над предательством Горбачева, вот существо жизни звенит над иудой этим меченым.
