Е. Полевой - По ту сторону китайской границы. Белый Харбин
Характерно при этом, что в большинстве своем харбинские профессиональные союзы продолжали существовать формально на легальном положении. Закрыт был только, казалось бы, самый невинный и безобидный из них — Рабис. Окончательно прикрыть остальные союзы китайцы не решались, и союзы эти продолжали существовать под постоянной угрозой преследований и всевозможных репрессалий, объединяя в некоторых случаях многие тысячи своих членов (союз транспортников, металлистов, совторгслужащих, работников просвещения и т. д.). На том же положении продолжал существовать и Харбинский совет профессиональных союзов.
Допуская формальное существование на легальном положении как профорганизации, так и рабочих клубов (Библиотека-читальня харбинских механических мастерских, ее отделение в Московских казармах, клуб Харбинского узла, клуб Старого Харбина, железнодорожные собрания на линии дороги), китайская администрация стремилась лишь к тому, чтобы сделать это существование совершенно бесплодным, не имеющим смысла, чтобы лишить его всякого интереса, не дать этим организациям и клубам проводить какую бы то ни было работу среди своих членов. Но в то же время она никогда не предпринимала серьезных попыток разложить эти организации изнутри, понимая, что такая задача совершенно безнадежна и ограничивалась только тем, что держала в их рядах своих информаторов, которые по шаблону доносили о том, что делается и замышляется этими организациями и клубами. Общая работа по разложению профдвижения конечно велась, но она была направлена не на устоявшиеся уже профорганизации, а на неорганизованную массу служащих и рабочих вообще.
В этих целях уже сравнительно давно был создан в Харбине особый китайский зубатовский „профсоюз“ железнодорожных служащих и рабочих, который должен был составлять известный противовес советскому союзу транспортников и отвлекать от него общественные стремления служащих и рабочих дороги. Само собою разумеется, что в то время как на союз транспортников лился щедрый поток административно-судебных репрессалий, китайский „профсоюз“ благополучно здравствовал и получал всякие льготы. Но это помогло ему, как мертвому банки. Объединяя в своем составе горсточку каких-то китайцев, точно насильно в него записанных по распоряжению начальства, и некоторую группу русских белоэмигрантов, стремившихся демонстрировать свою лойяльность перед китайским начальством, этот профсоюз был и остался той бесплодной смоковницей, которая несет на себе проклятие полицейской провокации и политического предательства.
Харбинские рабочие остались верны себе, своим революционным традициям и Советскому Союзу, несмотря на все полицейские мероприятия китайской администрации, которые всячески изолировали их от советских влияний. Даже больше того: сыпавшиеся на советские профорганизации репрессии содействовали пробуждению классовой сознательности огромного числа китайских рабочих, работавших вместе и рядом с русскими рабочими на КВЖД, и они начали вступать в профсоюзы, объединявшие советских трудящихся. Тогда прибегли к последнему средству: на сцену выступила разнуздавшаяся белогвардейщина, уже начавшая строить свои фашистские организации. В темных углах Харбина организовались целые бандитские организации белогвардейцев и шайки фашистской молодежи, которые начали производить расправы с советскими гражданами на всех окраинах Харбина. Там, где не помогли полицейские репрессии и политическая провокация, начинал применяться старый испытанный истинно-русский метод воздействия —
Удар зубодробительный,
Удар искросыпительный,
Удар скулловорррот!!
Впрочем он применялся конечно с разрешения того же китайского начальства, и значительная часть массовых избиений советских граждан или советской молодежи производилась на глазах — а иногда даже и при благосклонном участии — китайской полиции.
В таких условиях перед советскими работниками Харбина стояла тяжелая и трудно разрешимая задача: с одной стороны, как-то объединить вокруг себя все советское население ОРВП, подчинить его своему влиянию, пойти навстречу его требованиям живой и регулярной связи с Советским Союзом, а с другой — делать все это через ту стену, которую воздвигли между ними и харбинским пролетариатом китайские милитаристы и их белогвардейские прислужники.
Задача эта так и осталась пока не разрешенной в полной мере, так как все попытки установить прочную и постоянную связь советских руководителей дороги с массой советских служащих и рабочих неизменно истолковывались, как активная коммунистическая пропаганда. И тем не менее можно не сомневаться в том, что харбинский пролетариат неразрывными узами связан с Советским Союзом, живет одною с ним жизнью и одними стремлениями. И никто никогда не сможет порвать этой прочной пролетарской связи.
ЮЖНАЯ МАНЬЧЖУРИЯ
Демаркационная грань между Северной и Южной Маньчжурией — это небольшая, как бы нейтральная, зона между станциями Куаньчендзы и Чаньчунь. Куаньчендзы — это последняя станция идущей от Харбина южной ветки КВЖД, Чаньчунь — это конечный пункт Южно-маньчжурской ж. д. Нейтральная зона между этими станциями проложена когда-то в 1905 г. Портсмутским договором, закончившим русско-японскую войну. Она знаменует собою победу Японии Микадо над царской Россией. До этой победы не было Южно-маньчжурской дороги, а была только Южно-маньчжурская ветка КВЖД, шедшая из Харбина не до Куаньчендзы, а далее через Чаньчунь и Мукден, до Дальнего (ныне Дайрена) и Порт-Артура.
Давно залегла эти невидимая, но ярко ощущаемая грань между КВЖД, с одной стороны, и Южно-маньчжурской ж. д. — с другой.
Давно отгремели громы далекой войны, впервые серьезно пошатнувшей трон российского самодержавия.
Но по сторонам дороги всюду разбросаны реликвии войны. Вот памятник двум японским шпионам, расстрелянным в тылу русской армии. Вот та последняя грань, до которой докатилось японское наступление. Вот поля, обильно политые и русской и японской кровью во время сражения под Мукденом. Вот памятник японским солдатам, павшим в этом сражении, а вот здесь было недавно откопано чудовищное множество человеческих костей, когда на месте этого старого, наспех устроенного братского кладбища кому-то заблагорассудилось построить какое-то здание и пришлось потревожить вечный сон этих безвестных воинов, увлажнивших своею кровью эту чужую далекую землю и в ней же спокойно истлевших в течение последующих двадцати лет.
Однако, когда вы попадаете из Харбина в Чаньчунь, вас поражает прежде всего не это, а совсем другое. В Харбине вы привыкаете к тому, что хозяевами в Китае являются сами китайцы. Здесь эта ваша уверенность сразу исчезает, и вы быстро убеждаетесь в том, что попали на территорию, хозяевами которой являются не китайцы, а японцы.
В Китае так же, как и во всех других странах мира, гостиницы высылают на вокзалы своих агентов. Но агенты эти ведут себя там не так, как во всех других странах мира. Они собираются на перроне и при подходе поезда начинают необыкновенно дикими голосами выкрикивать названия своих гостиниц, стараясь перекричать всех остальных. В Чаньчуне этот обычай своеобразно преобразован. На перроне вы не видите ни одного агента гостиницы, но стоит вам выйти на площадь перед вокзалом, как вам немедленно бросается в глаза длинная их шеренга, прямая, как стрела, в которой они выстроены в затылок друг другу. Где-то неподалеку маячит фигура японского железнодорожного жандарма. Ваше появление вызывает движение в шеренге агентов. Они тотчас же оживляются, начинается их характерный крик, а восточный их темперамент немедленно отражается на стройности их шеренги. Кто-то размахивает руками, кто-то выдвигается вперед, и вся линия хвоста ломается в нескольких местах. Маленький японский бобби отделяется от своего места, поднимает, сохраняя всю неизменную каменность своего лица, свою дубинку и начинает энергично гулять ею по рукам, по спинам, по головам китайцев, нарушивших установленный порядок, до тех пор пока их шеренга не выпрямляется снова, как стрела. Вы не слышите при этом ни одного протеста со стороны избиваемых китайцев, а исполнивший свой своеобразный служебный долг японец возвращается на свое место.
Это не случайное явление — это общий быт всей полосы отчуждения Южно-маньчжурской ж. д. и всех расположенных по ее линии японских концессий. Китайцы перестают здесь быть хозяевами своей страны и могут делать только то и так, что и как угодно — подлинным и единственным хозяевам дороги — японцам.
Вся дорога имеет чисто японский вид. На станциях ее торчат японские жандармы и японская администрация, у ее насыпи возятся и играют японские детишки, в вагонах японские кондуктора и проводники, в вагон-ресторане японская прислуга, на паровозах машинисты и кочегары — японцы. На каждой остановке, особенно в городах, вас поражает огромное количество японского населения и японских учреждений, вплоть до почты и телеграфа. Если вы будете посылать телеграмму в Японию хотя бы из Куаньчендзы, вы оплатите ее по очень дорогому международному тарифу. Из соседнего Чаньчуня та же телеграмма уйдет по внутреннему японскому тарифу по 5 сен за слово, как будто вы находитесь уже на территории самой Японии.
