Е. Полевой - По ту сторону китайской границы. Белый Харбин
И когда все эти заставы и кордоны начали наконец трещать под ударами наступавшей на восток Красной армии, когда пал Колчак, бежал и погиб в Китае атаман Калмыков, освободился Владивосток и оставался пробкой в Забайкальи только один атаман Семенов и обосновавшиеся под его гостеприимным крылышком „каппелевцы“, все еще отрезавшие Манчжурию от далекой РСФСР, харбинские рабочие не выдержали и перешли в наступление. В июле 1920 г. на дороге была объявлена всеобщая забастовка.
Она дорого обошлась харбинским рабочим. Условия борьбы были слишком неравны и неблагоприятны для них. Но тем не менее эта забастовка сыграла огромную политическую роль в истории Северной Маньчжурии.
Окончательный развал семеновщины и образование у маньчжурских границ Китая в конце 1920 и начала 1921 г. Дальневосточной республики знаменовали собою новый этап в жизни полосы отчуждения КВЖД. После революционных бурь и напряжения гражданской войны она вдруг точно выключилась из общей цепи развертывавшихся в течение трех с лишком лет событий и перешла на мирное положение.
Но чем глуше и непроницаемее была стена между Маньчжурией и Советской страной, тем пытливее пробивалась через нее революционная мысль харбинского пролетариата, точно выбитого неожиданно из боевой колесницы революции, которая мчалась теперь в своем победном беге где-то мимо него, тем упорнее стремился этот пролетариат познать и уяснить себе ее подлинное лицо и ее исторические пути. Фактически неизвестный и только смутно представляемый по рассказам Советский Союз стал в центре политического внимания харбинского пролетариата.
Однако положение рабочих ухудшалось с каждым днем. В начале 1921 г. управляющим КВЖД был назначен инженер Остроумов. Он начал энергично подтягивать дорогу, но в то же время проложил и первые пути своеобразной американизации Харбина. Это был тот период, когда мещанский Харбин впервые закружился в фокстроте. Громы гражданской войны остались где-то позади. Сбежавшиеся в Харбин помещики и спекулянты еще не успели спустить вывезенных ими из России сбережений, и деньги лились рекой. Воинствующие белогвардейцы постепенно осознавали свое поражение и складывали в сундуки свои опогоненные мундиры и ставшие ненужными офицерские реликвии, надеясь, что они еще понадобятся им в другие времена, а пока стараясь вместе с другими беженцами пристроиться к мирному труду или общественному пирогу на дорогу или в китайские учреждения. И чем больше закреплялось это новое положение, чем больше увеличивались кадры людей, заинтересованных в его незыблемости, тем больше рос и их страх перед тем, как бы всемогущие большевики не добрались и до Харбина и не перевернули вверх дном его гнилое болото со всеми застрявшими в его тине чертями.
Из этого страха и выросло постепенно гонение на рабочие и профессиональные организации. Они рассматривались не иначе как „большевистские“, как могущие разрушить все только что отстоявшееся благополучие.
Казалось бы, при создавшихся в Харбине условиях снова готова была почва и для гнилостного пораженческого разложения рабочего движения и для новой вспышки активности местных организаций социалистических соглашателей всех оттенков. И не нужно конечно думать, что представители этих погребенных революцией группировок там окончательно перевелись. Они конечно там были, и некоторые из них, не блещущие впрочем политическими талантами, сохранили свою полную антисоветскую активность. Но эта их активность натолкнулась на глухую стену в рабочей среде, и все эти группировки могли только или самоликвидироваться, признать себя окончательно выведенными из политического строя, или откровенно объединиться с белогвардейщиной. Уже в конце 1922 и начале 1923 г. местная организация эсеров треснула и распылилась окончательно: часть ее работников заявила о своей выходе из нее, другая связалась с наиболее реакционными беженскими и белогвардейскими группами и перестала чем-бы то ни было от них отличаться, потеряла свое лицо.
Харбинский же рабочий класс остался единым. Ни белогвардейско-китайские полицейские репрессии, ни преследования его профессиональных организаций не испугали и не обманули его, не изменили ни на йоту его устремлений. Все его помыслы, все его молчаливое упорство тянулись к советам, и, стиснув зубы, отчасти уйдя в подполье, отчасти забившись в темные углы рабочих кварталов, он терпеливо, но настойчиво ждал того момента, когда через головы фокстротирующих дельцов, отупелого мещанства и обнаглевшей белой эмиграции он сможет протянуть свою руку рабочему классу СССР и хоть чем-нибудь помочь ему в деле развертывающегося грандиозного социалистического строительства.
Этот момент наступил после Мукденского соглашения в октябре 1924 г., когда КВЖД перешла в совместное ведение СССР и Китая, а во главе ее управления появился советский управляющий дорогой.
Харбинский рабочий класс встретил это событие как величайшее и долгожданное свое торжество. Трусливая растерянность, которую проявила при этом событии белая эмиграция, колебания, с которыми подошла к нему не сумевшая сразу определить своей новой линии поведения местная китайская администрация и начавшаяся в связи о этим в Харбине — правда, очень недолговечная — политическая весна дали ему возможность достаточно определенно, решительно и громогласно выявить свои настроения. И настроения эти не оставили никаких сомнений.
Харбинские рабочие жадно ловили каждое новое слово о Советском Союзе, который вырос за годы оторванности от него Харбина на земле, обагренной кровью гражданской войны и засыпанной пеплом ее догоравших пожарищ, о Советском Союзе, о котором они еще так мало знали. А потому их интересовало решительно все: и государственный строй СССР, и экономическая политика советской власти, и новое положение в Советском Союзе рабочего класса, и судьбы российского крестьянства, и вопросы обороны нового рабоче-крестьянского государства, и новое советское право, и новые методы просвещенской работы и т. д. Они жадно хотели все сразу узнать, оценить и постигнуть, чтобы примкнуть к великой революционной стройке своего нового социалистического отечества.
И в то время, когда где-то во втором этаже харбинской общественной надстройки пятидесятилетние американизированные Яши П. с отменной идиотичностью тянули свои очередные коктайли и дергались, как марионетки, в каталепсических припадках чарльстона, в то время как белый Харбин пугливо озирался по сторонам на нависшее над его улицами красные флаги или в порыве бессильного бешенства и политической падучей срывал и топтал их, как эмблему своего окончательного поражения, харбинские рабочие с жадностью ловили и проглатывали буквально каждое слово появившихся в их среде советских работников, говоривших им о Советском Союзе, его международной политике, его хозяйственных достижениях и бурном росте его социалистического строительства.
Стремление услышать все это было так велико, что нехватало докладчиков, которые могли бы его в полной мере обслужить. А каждый доклад, читаемый хотя бы в самых неподходящих условиях и даже иногда на эзоповском языке, выслушивался с затаенным дыханием и собирал такое количество слушателей, что становилось трудно дышать, а в летнее время они заполняли не только помещение, в котором он делался, но и все то пространство, на котором можно было слышать докладчика через открытые двери или окна. И каждый такой доклад вызывал одно, всегда одно, и то же требование: „Еще, еще!“
Но и такие доклады можно было слушать недолго. Харбинская весна кончилась скоро, и уже к концу 1925 г. создалось положение, при котором устройство массовых докладов оказалось совершенно невозможным. Особенно в такие дни, как 7 ноября и 1 мая, устройство массовых собраний советских граждан было крайне затруднено.
Провоцируемая поднявшими голову белогвардейскими организациями китайская полиция усиленно загоняла в подполье общественную жизнь и работу харбинских рабочих и профессиональных организаций. Обыски и аресты среди советских профработников сделались повседневным заурядным явлением. Начали систематически производиться полицейские налеты на помещения профсоюзов.
Характерно при этом, что в большинстве своем харбинские профессиональные союзы продолжали существовать формально на легальном положении. Закрыт был только, казалось бы, самый невинный и безобидный из них — Рабис. Окончательно прикрыть остальные союзы китайцы не решались, и союзы эти продолжали существовать под постоянной угрозой преследований и всевозможных репрессалий, объединяя в некоторых случаях многие тысячи своих членов (союз транспортников, металлистов, совторгслужащих, работников просвещения и т. д.). На том же положении продолжал существовать и Харбинский совет профессиональных союзов.
